- Всю партию угости, двадцать пять человек. Ты не скупись, а то и вон выгоним, ничему не научим!
- Ты слушай меня, - обратился он к своей молодой жене, - пришло время воскресенье. Пол-ведра водки, пиво, колбасы, ветчины, рыба - пятьдесят рублей пришлось истратить. Стал получать я уже трешку. Годков через пять стал я уже получать сто сорок в месяц. Я и одежонку справил, бабенку из деревни взял и за двести пятьдесят рублей шубу купил.
В партию в девятнадцатом году вступил, - обратился он к Ловленкову. - Вот когда я вступил. Послали меня сначала на реализацию урожая в Самару, а потом на продразверстку в Лугу. Хорошо было. Ешь яичницу хоть из десяти яиц, а теперь заработаешь на заводе гроб один, не то, что шубу хорьковую. Брата-то у меня раскулачили! - оживился он, - Накрал, подлец много, серая деревенщина, разжился, меня не признавал. Изба с сенями, с погребом, рига с гумном после смерти отца мне досталась, а я ему за семь пудов ржи уступил, вот как драл! Пользовался тем, что у нас в Питере голод был. Деревня обнаглела! Перчатки во какие, в избах занавеси тяжелые, шерстяные, а зеркала не входят - прорубают пол, яму выроют. Кровати никелевые. И вот курицы сидят и гадят на кровати. Сани плетеные, сбруя, шапка каракулевая, вот каков мой братец: вот какие они сладкие деревенские кулачки! Гармони у них немецкие, в каждой деревне десяток велосипедов, в избе у братца две швейные машины были, по праздниками носил часы золотые, по будням серебряные. Нынешним годом все отобрали: могу только приветствовать. Дочка у меня геолог, - обратился он к Клешняку, - Нынче на практике, на Урале. А я и в гражданской войне участвовал на защите Ленинграда, тогда Петрограда, взяли одиннадцать танок, сняли попа с колокольни. С колокольни стрелял из пулемета.
- Помнишь, как казаки наших, - обратился Ловленков к Клешняку, - разденут до гола - ты моряк - ныряй в прорубь. А хорошо казаки ездили верхом, даже бабы! Удивительно, как не разорвутся. Ездят на лошади и учатся, лежачих саблями рубят. Помнишь, старина, гроза продолжалась. Дождь лил, как из ведра. Ручьями с пригорка к пруду бежала вода.
- Никогда не забуду, - вмешался Клешняк, - Я лежал на дороге раненый, вижу красные лица австрийцев, вокруг горят деревни, наши бегут, пулеметы бьют, высекают искры из гравия - вот эти-то искры я никогда не забуду, пустяк, а навсегда запомнились. Помню я еще такой же пустяк: у нас в окопах, конечно, было грязно и вдруг вырос над нами куст незабудок - окоп был из дерна, на краю окопа он вырос. Все мы смотрели на него и улыбались, - Клешняк задумался. Он вспомнил свою попытку бежать из плена и адский труд за это на итальянском фронте.
- Как ослу, мне приходилось таскать на себе снаряды и провиант снизу, где было тепло и шел дождь, в морозные горы. Одежда, ставшая мокрой от пота, там оледеневала. Так изо дня в день снизу вверх, сверху вниз, пока человек не падал. Тогда нас отправили в госпиталь с диагнозом - истощение и катар верхушек. После такой передряги мы в госпитале жили некоторое время, а потом загибались. Как начнем загибаться, камфары нам вспрыснут и устроят искусственное дыхание. Сад был перед госпиталем, росли маки, мы все пытались их скушать, точно не могли обеда дождаться. Более сильным больным нас из жалости отгонять приходилось.
Все это ерунда и выеденного яйца не стоит. Был и я в туберкулезном лагере в Богемии. Нас там было сто одна тысяча. Вокруг горы, сосновые леса, а мы ничего, жили. Правда, в сутки человек двести пятьдесят умирало. Были среди нас и черногорцы, и сербы, и итальянцы, нагляделся я тогда, а вот и сейчас жив.
- Чистота была такая, только шамать было совсем нечего. Лучше итальянских докторов нет на свете. Русский через полотенце тебя выслушивает, а итальянец не брезгает, своим чистым ухом к груди прикладывается. Потом я был обменен. Вынесли меня на носилках на границах, стал я в гражданской войне участвовать, поправился.
Справа за отдельными столиками:
- Старик беззубый, а курицу каждый день требуешь!
- В кушаньях должна быть смысль!
- Солененькое призывает выпить... хороша селедочка!
- Сейчас бы скушались парочка хорошеньких яблочек, лучше чем чай.
- Крадлив ты очень, вот тебя и выгнали.
- Да ты не бери единичные случаи!
- Что ж тебе брать всемирные?
За длинным столом:
- Быть инженером, иметь целый мир в голове, - сказал Клешняк.
- Был я на Кавказе - бродят там инженеры по горам, как серны.
- У меня плохой аппетит.
- Аппетит? У тебя и так корова пролетит!
Слева за отдельными столиками:
Престарелый муж раздраженно своей престарелой жене:
- У тебя, Таня, птичий ум, ты этого не замечаешь, это твое счастье.
Поднимаясь из-за столика, бородач:
- Живот не зеркало, чем набит, набил, ну и ладно.
Усач:
- Живот не зеркало, в него не смотреться.
1-я пожилая женщина:
- Питер-то наш приукрашается. Любая улица, возьмите, вся в цвету.
2-я пожилая женщина:
- Ленинград мне апатичен. Какая-то в нем укоризненная чистота.
Бывший солдат царской армии, прямой как палка, спускаясь по лестнице:
- Рабочий класс должен погибнуть, как швед под Полтавой.
Прекрасная луна появилась. Облака плыли под ней и над ней.
Изредка они ее заслоняли.
В парке под первым деревом:
Первый пошляк: - не говорите о температуре, все равно, вы темпераментной не будете.
Второй пошляк: - Зачем я поеду в Перу, когда у меня есть перочинный нож?
Под вторым деревом.
Молодой человек служит в Эрмитаже, говорит медленно:
- Я долго думал о японских гравюрах... По-моему... они бывают трех родов... хорошие... средние... и плохие...
Под третьем деревом:
- Мой приятель получил массу денег, он не знал, куда их деть, он решил приготовить крюшон!
На первой скамейке. Вдова говорит своей подруге:
- Сердце у меня весеннее, тело осеннее.. .
- Иди ты, - раздался голос, - горячим ситным Александровскую колонну обтирать!
По лестнице пошатываясь и ругаясь, поднимались две фигуры. Одна вела другую.
- Не веди меня, я сам дойду! - вырываясь, произнесла одна из них и растянулась.
На дорожке у пруда:
- Нет, врешь, отошла твоя святая Русь, одетая в черную рясу спереди, а мундир сзади.
Прямая, как палка, фигура оскорбленно уходит.
На дорожке у позолоченной статуи вспыхивает спичка, освещает бородатое лицо.
- В Тифлисе на горе, над Курой в Метехском замке при меньшевиках была тюрьма. Мы ее называли раем! Из всех стен ключи били!
В беседке в китайском стиле сидят вузовцы: Один из них:
- Вхожу я в каюту. Вижу, сидят три грека. Стоит на столе хурма. Греки в преферанс играют. Стали они меня спрашивать, почему в Германии революцию рабочие не устраивают. Принялись хвалить советскую власть. Это значит, стали меня испытывать. Я молчу. Только утром встал я, чтоб пройти к умывальной, чувствую, пустой, взял другой, тоже пустой. Удивился. Взял третий - тоже не тяжелый. Понял я, что это контрабандисты из Ялты в Сухум за табаком едут.
- Вот они вернулись и с ними четвертый. Сели за столом, стали закусывать и пить, смирнские ягоды вспоминать, о своих знакомых рассказывать. Я лежу на койке, точно книжку читаю. Пили, пили. Вот один и говорит.
- Был у меня компаньон, Костя Терзопуло. Потом я узнал, он известный фармазон. Я думал, он честный человек. Я тогда гастрономический торговля держал, хорошо торговал, сам Юсупов у меня вино брал. Ялта тогда совсем другой город был. Приходит весной ко мне Костя, говорит: Твой капитал, моя работа, давай деньга, ресторан откроем. Большой деньга получим. Открыли. Торгует, торгует Костя, а деньга нет. Прихожу, вижу, всех знакомых красивым жирным куском угощает. Я говорю ему: - Что ж ты, Костя, людей задарма кормишь. А он смеется и возражает - Надо чтоб нас любили. Ты не беспокойся - нужных людей кормлю, потом деньга будет.
- Жулик, а красив, Мускулы, честное слово, французские булки. Большой несчастье случилось. Жена его шашлык многа покушал. Полный женщина такой, красивый. Жил Костя прямо князь Юсупов. Квартира, зеркала, кровать мягкий. Любил свой жена очень. Позвал доктора знаменитый. Тот подходит, жена осматривает. - Ничего, говорит, - не беспокойся, слабительный нужно.
- А жена через несколько часов помер.
- Достал Костя наган, клялся.
- Жив не буду, убью шарлатана.
- Ходил по Ялте, ходил и раздумал. Пришел на кладбище.
- Ты, - говорит звонарю, - в три часа выстрел услышишь, во все колокола звони, чтобы все слышали. Деньга тому человеку дал.
Пришел домой, сел за стол, пишет и пишет, написал всем нам записке, в час дня приходи ко мне в гости.
Пришел мы, стучал, стучал, не отпирает. Глядим в дверной дырочка - видим Костя за столом сидит, лицо у него белый, наган у виска держит.
Стали мы дверь колотить, кричать:
- Не кончай жизнь самоубийством.
А он тоже кричит:
- Не ломайте, сначала вас убью, а потом себя.
Выбежали мы на улице, народ собирать, спасать Костя. Взглянули вверх, видим, Костя стоит во весь фигура на окне, в рука наган держит. Сбежался народ прямо тысячи, а он опустил наган и начал покойница хвалить.
