Опускавшиеся сумерки казались нависшей серой пеленой, все более и более окутывавшей город.
Мы сели на скамью около грота. Виталий был из моих друзей самый красивый, самый юный, и он мне был приятен тем, что в нем не было столько неприязни и злобы к Владимиру, как у всех других. Я с отвращением вдруг вспомнила, что однажды, когда моя мама при Ричарде жаловалась на то, что Владимир портит мне жизнь, что из-за его писем и объяснений я не имею покоя, что он меня скомпрометировал и тому подобное, я увидела, как вдруг злобно нахмурился его лоб и в глазах его мелькнул злобный огонек. Что-то волчье появилось в выражении его лица. Когда мама вышла, он вполголоса, чтобы не слышала Валюшка, обратился ко мне: "Скажите мне одно только слово, и если он вам мешает, если только ваш покой отравлен, прошу, скажите слово - и я уберу его..."
Видя же, что я смотрю на него, плохо понимая, что он этим хочет сказать, он сложил руку свою так, точно в ней держал револьвер, и приставил ее к своему виску. "Понимаете?.. - тихо спросил он. - Я сделаю это чисто... без всяких следов... только разрешите..."
"Бог с вами! Бог с вами!" Я даже схватила его за руку, а в памяти встало лицо Владимира и его слова: "Да, конечно, он Бронзовый Джон из притонов Нью-Йорка, потрошитель, а может быть, и наемный убийца..."
- Китуся! Прошу вас, не думайте ни о чем, не надо, - ласково сказал Виталий, видимо, угадавший, что я занята всякими неприятными воспоминаниями.- Вспомните надпись на кольце Соломона: "Все проходит..." Лучше послушайте, я прочту вам мою поэму "Евгения", которую я докончил вчера...
В одном из переулков у Арбата,
Где в зданьях сохранилась старина,
Жила семья, она была богата,
Известна знатностью... теперь бедна.
В конце поэмы героиня романа умирает, и автор кончает поэму своим обращением к умершей:
...Как солнце осени - воспоминанье
Прозрачно озаряет жизнь мою,
С земли ушла ты в горькое изгнанье,
Но я живу, я помню, я люблю!..
- И в вашей поэме тоже смерть, - сказала я грустно.
И, словно из груди моей вырвался долго сдерживаемый поток, я стала быстро, торопясь рассказывать ему то, что было на моей душе, кроме, конечно, подозрения Владимира в краже. Он слушал меня внимательно, терпеливо и серьезно и наконец тихо спросил:
- Но ведь вы же любите его, Китуся?..
- Да, люблю и не скрываю... но должна с ним расстаться навсегда... есть этому причина... он же не понимает и мучает меня.
- Не мучайтесь, не тоскуйте, - мягко сказал Виталий. - Вы никогда не будете с ним счастливы. Представьте: прошел год, два, три... Вы жена, мать, хозяйка, у вас масса обязанностей - ведь вы одной мужской любовью жить не можете. Вам некогда читать, играть на рояли, писать, танцевать, вышивать, наконец, просто видеть людей и жить той жизнью, к которой привыкли сейчас.
- Но когда любишь мужа...
- А муж ваш все поет. По-прежнему вокруг него куча молодых, навязчивых девчонок. У квартиры дежурят, звонят без конца по телефону, надоедая и дергая вам нервы. Вы натыкаетесь всюду на розовые, голубые обрывки их писем, на просьбы о свидании. А на эстраде вы видите, как ваш муж обнимает и целует то одну полуобнаженную опереточную диву, то другую, а еще хуже, если у него одна и та же партнерша, и вы ревнуете, тем более что все кругом шепчутся, говорят, почти не стесняясь, а злые сплетни уже шелестят о том, что муж этой артистки уже приревновал ее открыто к вашему мужу. Правда, это невеселая брачная жизнь?.. А вы, может быть, к тому времени уже с обезображенной фигурой ждете не первого ребенка. Вам нездоровится, вас тошнит, хочется покоя, а он с концерта на концерт с певичками в разъездах и дорожных флиртах, предположение о которых невольно напрашивается. Когда он дома, то он весь в подготовке к выступлению: "Как звучит сегодня голос? тускло? ах, это ты вчера сделала этот острый салат... ах, не охрипну ли я... ты так долго проветриваешь комнату... ах, не забыла ли ты спросить о том полоскании для связок?" И все в этом роде: голос, для голоса и о голосе.
- Да ну, замолчите, - засмеялась я. - Вы убедили меня только в том, что можете стать не только поэтом, но и писателем, у вас необыкновенно ярко звучит проза...
- Но я достиг своего, - весело сказал он. - Вы смеетесь - это награда мне.
Поздно ночью, когда мама уснула, я прошла в кабинет, села на мой любимый диванчик, на котором когда-то спал Владимир, и развернула заветные, вырванные рукой его матери листки дневника...
Одна за другой мелькали записи, воскрешая передо мною памятные дни, разговоры, размолвки, примирения...
И вдруг запись:
"Я еще живу. Гнусно на душе. Все опротивели. Делаю тысячи попыток выскочить из этой жизни... Встретил одну особу... Интересна. Познакомились, условились о встрече, и я не пошел...
Встретились с Галей К. Она давно меня интересовала, тем более что на попытки мои встретиться с ней всегда был уклончивый ответ. И вдруг согласилась. А я? Я тяну день за днем и не иду туда...
Потом девушка из Ржевского: мила, красавица, очаровательна и бездна юности... Мы столкнулись, встретились и прошли мимо друг друга. Я не мог заставить себя даже говорить...
Люблю безумно Котика, мою радость, а она - камень. Не верю, что все умерло, не верю, что разлюбила. Просто держит себя в железных тисках, но на этот раз так долго, что я чувствую, что не выдержу. Смерть - вот лучший исход для меня из этой муки. А в голове все время вертятся слова Екатерины Прокофьевны: "Просто она не видит возможности достигнуть с вами блестящей жизни и во имя этого давит свое чувство к вам, а на серенькую жизнь она не пойдет".
Господи, вся душа вопиет против этого, ведь я раб ее, какую хочет работу пусть взвалит на меня, что хочет пусть требует от меня, лишь бы быть с ней. Я чувствую, что не донесу свой крест до конца. Сил нет. Жить нет сил. Только слабая надежда еще заставляет жить. Может быть, пожалеет. А вдруг чудо? Я не верю, что мог умереть для Китти, несмотря ни на что. Ведь она любила меня. Так неужели все умерло? Китти, родная, скажи, что любишь, скажи, что я близок и дорог тебе. Позволь любить тебя и быть твоим мужем... или смерть. Неужели ты каменная, есть же у тебя сердце... Мне все равно, пусть смеются над моей слабостью, но жизни без тебя нет. Или ты, или могила.
Китти, я умру без тебя, я люблю тебя и ревную до безумия, а если сдерживаюсь и молчу теперь больше, чем раньше, то потому, что боюсь потерять тебя. А иногда кажется, что не выдержу и прорвусь опять. Тебя окружают эти мерзавцы...
Что мешает мне прервать все это? Ах, если б сила и старый мой взгляд на вещи, я бы удалил все и всех, кто мне мешает. И не могу. Во имя чего щажу я всю эту свору, отнимающую у меня Китти - мою жизнь? Что за филантропия? Не знаю. И чувствую, что не могу разделаться с ними так, как бы хотел. Котик не дает. И мучаюсь, мучаюсь без конца. Выдержу ли? Кому-либо придется уступить, им или мне... Один раз я уступил свое место, его заняла Е. П. Теперь?.. В себя или...
Котик, и умирая, буду благословлять тебя, люблю беспредельно тебя, а ты... ты обижаешь и мучаешь меня".
Зачем она дала мне этот дневник? Чтобы еще больше мучить меня?.. Я готова перенести любые муки, если бы они воскресили мою веру в него... Если бы он сознался, тогда, может быть, мне было бы легче. Но так искусно притворяться... Почему он не скажет: "Ну да, я взял, на меня нашло такое состояние. делая это, я предполагал то-то и то-то..."? Ведь любое раскаяние лучше, нежели видеть, как любимый тобою человек смотрит тебе в глаза и лжет, лжет...
Е. П. Мещерская - Н. В. Львову
Не упрекайте меня, дорогой друг, в том, что я недостаточно зорко слежу за моей дочерью. Поверьте, я знаю ее лучше, нежели Вы. Опасный момент уже прошел, и сейчас есть такое обстоятельство, из-за которого она лучше предпочтет смерть, нежели замужество с ним.
Вы видите, как я спокойна? Будьте спокойны и Вы.
Нам более ничего не страшно: мы уже видели и угрозу бритвой, и вскрытую вену, и еще многое другое. Теперь я сообщу Вам нечто новенькое, а именно: вчера у нас была его мать. Я была обрадована, увидя ее успокоенной и даже повеселевшей.
Представьте себе, она рассказала нам, что ее Володя образумился и переродился после того, когда наконец убедился в том, что Китти его не любит и никогда не будет его женой.
По этому случаю он возвращается к жизни и начинает снова петь. Вы ведь знаете, что он временно даже ушел из "Оперетты"?
Его мать пришла к нам по его поручению. Он просит Китти прийти к нему в последний раз, так как дает свое честное слово в том, что после этого свидания оставит ее в покое навсегда.
Конечно, смешно верить честному слову человека, который его не имеет, так как лишен чести. Но я не могу отказать моей дочери в этом свидании. Она убедилась в том, что этот негодяй не так беззаветно ее любит, как он ее в этом уверял, и что этот фигляр очень быстро воскрес к жизни, чему есть уже наглядные доказательства.
Он не имеет (как говорит его мать) еще сил вернуться в "Оперетту", но скоро он начинает свое выздоровление выступлением в "Славянском базаре", правда, пока еще очень незаметным: его уговорила некая Гартунг выступить вместе с ее студией. Прочтя в афишах, расклеенных по городу, что он выступает, его истерички уже разбили стекло в театральной кассе, при покупке билетов.
