А дверь уже закрыли, и в столовой застучали посудой.
- Бог с ними, с Архипами, - сказала, проплывая в столовую, Александра Аполлоновна, - только расстроишься, а причина всему, конечно, что нет настоящей опеки над крестьянами. Мужик обращается в первобытное состояние-Собакину вспомнился фельетон, месяц назад читанный в случайно залетевшей петербургской левой газете, но думать об этом не хотелось, - так было уютно и тепло.
К вечеру ветер стих, и низкое солнце залило багровым светом лиловые у земли тучи и, протянув бледные, словно прощальные крылья в глубь желтой и мокрой степи, закатилось.
Но четко еще виднелись репьи на темных курганах, лужи на глянцевитой дороге лиловели, тускнели.
Почмокивая, вертелись колеса, ударяли в лицо свежей грязью, пачкали вожжи и руки.
Собакин, расстегнув кожан, потряхивался на сиденье и думал:
"Так вот они - степные дали, неезженные дороги, забытые курганы. Нет конца им, и селения такие же серые, забытые, и люди в них, как травы, молчаливые, живут бог знает зачем, из века в век одни и те же, как дикая рожь".
Ходит с дороги на дорогу, с кургана на курган, по пашням, по селам и поет унылые песни - тоска, сестра осеннему ветру...
Дребезжала железка на колесе, и топали, скользя под горку, копыта...
Одноколка скатилась, тряхнула на водомоине, и, поскользнувшись, лЪшадь упала на колени.
"Трудно некованой взобраться на гору", - подумал Собакин и ударил вожжами...
А сзади затопали частые шаги, как будто молча кто-то догонял...
Собакин обернулся: плохо видный в полумраке лощины, бежал к нему мужик, размахивая левой рукой.
"Странно!" - подумал Собакин и, еще не понимая того, что было уже ясно, сильно ударил лошадь кнутом.
Человек настигал, по траве бежать ему было легче, не так скользко...
"Черт знает, гонка какая-то, что ему нужно?" - подумал Собакин и еще раз, привстав, хлестнул кнутом. Лошадь прыгала в хомуте, поскользнулась и, вздыбившись, вынесла одноколку на ровное место.
- Эх! - резко крикнул мужик и откинулся...
- Архип - ты?..
- Эх! - опять крикнул Архип, на бегу остановился, поднял руку и кинул блеснувший топор, и наклонился весь, ожидая... Топор тяжко ударил в переднюю доску козел, упал в ноги...
- Ты что это! - закричал Собакин и сдержал лошадь. Архип устало шел вслед... - Ты с ума сошел?..
- Теперь что хочешь со мной делай, - сказал Архип и смотрел на багровую полосу заката, - поседевший, весь обвеянный ветром.
- За что ты меня, Архип? Архип, я же не виноват...
- Сына моего убил.
- Какого сына?
- Осипа...
Темнела закатная полоса, суживаясь, закрыла багровое веко.
Собакин ехал шагом, Архип шел сбоку и немного сзади...
- Архип, я ничего никому не скажу, поклянись, что это более не повторится. Послушай, Архип. Осипа убили мужики, я бы никогда не допустил до этого.
Тогда Архип негромко засмеялся, словно конь дикий поржал, и белые зубы его впервые увидел Собакин.
4
Прошло более года. Опаляя землю, пронесло золотые свои ризы новое лето, пожали хлеб, и на гумнах запахло свежей соломой; каждый день до заката гудела молотилка; на заре опускался иней и взлетал, увидев солнце; только в темном саду да на лугу, где падала тень от дома, серебрил он мелкий гусиный щавель.
Утром к Собакину опять приходили мужики жаловаться на Архипа.
Все лето Архип передохнуть не давал: то скотину загонит, то вывалит из телеги траву, что мужик на барском поле под сиденье себе накосил, и кушак с мужика снимет или шапку - приходи, мол, жаловаться, неси штрафные.
А испольного хлеба, пока деньги за него до полушки в контору не внесены, не даст свезти ни снопа. Такой уж Архип ретивый приказчик, откуда только злоба взялась.
Мужики бить его хотели, а он либо увертывался, либо на барина валил: не моя в том воля. Мужики таили злобу, а осенью, когда на барском поле пшеница родилась сам-десять, а на мужицком не сняли и сам-трех, решили, каждый про себя, барина спалить.
Так уже стариками заведено.
К тому же на село пришла золотая грамота, читать ее не читали и не видели, пожалуй, но всякий знал, что в ней прописано: грамота старинная, давно по земле ходит.
А вслед за грамотой подкинули листки; их прочли и волновались глухо, как подземный ключ.
- Ну что, Архип, как мужики? - отдав на завтра распоряжение и позевывая, спрашивал Собакин.
Архип повел плечом:
- Что же, дурачье...
- Утром опять приходили на тебя жаловаться, нельзя так, Архип, ты портишь мои отношения с народом.
- С мужиком по-другому нельзя, - притесни, он тебе что хочешь сделает, а с доброго слова сядет на шею.
- Я слышал, палить собираются.
- Кто их знает.
- Вон у Чембулатовой спалили же гумно.
- То озорство, барыня в город уехала, они и озорничают.
- Ну, иди, Архип. Завтра позаботься, чтобы лошади с утра готовы были.
- А вы разве куда едете?
- В город.
Архип ушел, а Собакин лег и перед сном раскрыл каталог садовых цветов и овощей; но скоро цветы стали походить на дам и все на одну и ту же, со вздернутым носиком; кочан капусты, отряхиваясь, надел очки и стал старушкой Чембулатовой.
Собакин улыбался в полусне, думая, как ему хорошо, что он, вот такой здоровый и молодой, скоро опять увидит лукавые глаза, вздернутый носик, русые волосы...
Разбудил Собакина громкий шепот:
- Барин, барин, вставайте.
Собакин вскинул на пол голые ноги и, не понимая, глядел на стоящего перед ним со свечой возбужденного Архипа.
- Ты что?
- Мужики идут.
- Какие мужики, куда?
- Сюда, к вам. Как я побежал, они уже на плотине шумели...
Собакин прислушался и беспомощно взглянул на крепкого, угрюмого Архипа.
- Архип, что же делать?
- Двери, барин, я запер, а вы достаньте-ка ружья, попугать придется.
- А окна, ставней же нет.
Трясущимися пальцами, спеша, всовывал Собакин патроны в охотничьи ружья, сдернув их со стены над кроватью.
- Я бекасинником заряжаю, Архип, еще убьешь кого.
- Заряжайте картечью, не будет повадно...
- Господи, какой ужас!
В темноте стал явственнее гул голосов и крики, слышны были даже отдельные возгласы, и вдруг все стихло и стало тягостно ожидать...
- Что они?.. - прошептал Собакин.
Со звоном разбилось стекло, и камень, упав на письменный стол, опрокинул вазу с ковылем, и в разбитое звено влетели крики:
- Бей окна, пусть выходит.
- Эй, барин, выходи, говорить хотим.
- Архипа нам давай...
Архип, ловкий и гибкий, отпрыгнул к стене и с глаз отбросил густые волосы, повелительно сказал:
- Свет, барин, туши.
Собакин дунул на свечу, и стало невыносимо страшно, и яростнее закричали мужики:
- Выходи!..
Несколько стекол со звоном вылетели, и Архип дико вскрикнул...
Прижимаясь к пахнущей потом его спине, шептал Собакин:
- Что же это будет?.. Боже мой.
- Не выйдешь, сами достанем, - кричали мужики, и несколько голов в шапках появилось в окне.
- Лезь, братцы, нечего глядеть...
Архип выстрелил... Сразу все стихло... И часто и пронзительно застонали под окном.
Мужики отступили, совещались, заспорили все громче...
- Неси, сена неси, соломы, - закричали голоса.
- Подпалим.
- Выкурим голубчика.
- Лови!.. Лови его!.. - разгорелись крики. Визг, топот, глухие удары.
- Работников наших бьют, - прошептал Архип. - Теперь нам не иначе, как в сад бежать, палить сейчас будут...
- Балконная дверь замазана наглухо.
Архип помолчал, потом приложился и выстрелил. Осветилась стена, поваленное кресло и Собакин без штанов, в ночной рубашке...
Архип, не целясь, выстрелил еще, и едкий дым наполнил комнату. Собакин тоже выстрелил, сильно отдало в плечо и щеку.
Вдруг под окнами осветилось красное пламя и бойко затрещало.
Стало яснеть, мужики с радостными криками отбежали, камень ударил Собакина в лицо... Пошла кровь, и Собакин стиснул зубы, застонал. Архип, пригнув его к полу, пополз в коридор. Сквозь распахнутые двери изо всех комнат лился алый свет...
- Вот что, барин, - сказал Архип, - давно я хотел тебя поблагодарить... - И, толкнув Собакина, он сел ему на грудь и засмеялся.
- Архип, что ты, Архип... - шептал Собакин, стараясь высвободиться, разорвал на Архипе рубашку, царапнул по телу, и Архип словно опьянел и весь налился злобой.
Надавив коленом горло, вынул он складной с костяной рукояткой нож, зубами открыл его и, глядя прямо в белые, обезумевшие глаза Собакина, занес и опустил.
Дом пылал. Молча стояли озаренные светом его мужики, серьезно глядели, как дикий огонь пожирал сухие стены, дымя, вылизывал из-под крыши... Носились розовые голуби...
Кто-то крикнул:
- Гляди-ка, у конюшни Архип...
Поспешно выводил Архип за повод Волшебника и, когда, крича, подбежали мужики, кинулся животом на конскую спину и погнал, прильнув к холке, залитый алым, в степь...
Только его и видели...
СМЕРТЬ НАЛЫМОВЫХ
Старый камердинер Глебушка сидит в кожаном кресле и сквозь обмотанные ниткой очки смотрит на псалтырь, долго мусля негнущийся палец, чтобы перевернуть ветхую страницу, а огонь свечи колеблется направо и налево.
