я ждала ее ответа, но не дождалась. Я обняла ее еще крепче. Я вдыхала ее аромат, упивалась им, хотела сохранить частичку до конца своих дней. Запечатлеть его в памяти, чтобы он поддерживал меня, придавал уверенности. Это был запах материнской нежности, которой я не знала, и мое тело должно было запомнить его, пропитаться им.
– Спасибо, голубка, что пошла в тот день за Джо, спасибо, что доверилась ему, не имея для этого никаких оснований… Ты вернула нам вкус к жизни, ты спасла нас.
– Нет, нет, это вы меня спасли.
– Ты была нашим солнцем… я всегда буду любить тебя. Ya ochen’ liubliu tebia dochen’ka… Не забывай об этом. Мой отъезд ничего не меняет в моей бесконечной любви к тебе.
– Я знаю… не волнуйся, я знаю все слова, которые ты не в состоянии произнести.
Она вздохнула и медленно разжала объятие. В последний раз обхватила ладонями мое лицо и поцеловала в лоб. Я вытерла мокрые щеки и поцеловала ее руки.
– Иди, голубка, возвращайся домой, «Дача» тебя ждет.
Она отошла от меня, первые шаги ее были неуверенными, потом она овладела собой и подала на контроле документы. Я смотрела ей вслед не отрываясь, пока она не скрылась из виду. Она ни разу не обернулась. Маша ушла.
Маша ушла от меня, как до нее ушла другая женщина.
Глава седьмая
На обратном пути меня трясло, дрожь не прекращалась, я с трудом различала дорогу, не могла справиться с собой и сконцентрироваться. Я остановилась на обочине, чтобы успокоиться, совладать с тем, что поднималось на поверхность. Четыре дня я боролась с этими воспоминаниями. Они вдруг ожили после внезапного объявления Маши о своем отъезде, завладели мной, накрыли лавиной, и я никак не могла их прогнать. Это было как неожиданная тяжелая пощечина: от нее столбенеешь, щеку долго саднит, и даже когда проходит боль, неизгладимый след остается. До сих пор у меня получалось управлять ими, не подпускать слишком близко. Они принадлежали кому-то другому, уж точно не мне. Это были воспоминания восьмилетней девочки, которую я похоронила, упрятала как можно глубже. Я больше не хотела слышать ее голос, он причинял мне слишком острую боль, разрывал в клочья сердце, кожу, тело.
Эта восьмилетняя девочка хотела думать, что она такая же, как все, она часто мечтала об этом и придумывала разные истории. Это были вовсе не волшебные сказки, так много она не просила, ей просто хотелось иметь счастливую маму, неизменно добрую, которая бы всегда помнила о ней, не бросала одну в темноте, причесывала ее и пекла ей печенье, как матери ее школьных подружек. Часто по вечерам, после продленки, она видела этих красивых женщин, приходивших за своими детьми. Иногда они запаздывали и тогда бежали бегом, улыбались, извинялись и осыпали своих детей поцелуями. Конечно, они бывали раздраженными или усталыми, но в их глазах всегда светилась любовь. Девочка наблюдала за ними, забившись в угол; временами ей хотелось, чтобы они забрали ее, хотелось оказаться в их доме, где должно быть тепло, но она тут же говорила себе «нет», пусть за ней придет ее мама, которую девочка очень любила. Она знала только эту маму и считала, что у нее только одна мама и о ней надо заботиться. Дело в том, что ее мама не была похожа на мам ее подружек. Когда ее мама наконец-то приходила за ней, было уже совсем поздно, девочка ждала на улице вместе с учительницей, которая возмущалась и говорила, что если такое повторится, она вызовет полицию. Мама приходила с криком и тянула девочку за собой, чтобы та шла побыстрее, и при этом осыпала ругательствами весь белый свет.
Мама была такая: она могла громко смеяться, а потом часами рыдать, и она орала на дочку, даже когда та ничего плохого не делала. Впрочем, девочка всегда вела себя хорошо, так как боялась шуметь или кого-нибудь побеспокоить, особенно если мама слишком много выпила или когда девочка оставалась дома одна на всю ночь. Она тогда свертывалась клубочком под одеялом, стараясь спрятаться, чтобы было не так страшно, но страх не уходил, и даже воображаемые друзья, которых она себе придумывала, не могли утешить ее. Иногда мама появлялась дома с каким-нибудь мужчиной – они всегда были разными – и запирала девочку на ключ у нее в комнате со словами «Сиди тихо, иначе получишь». Тогда девочка затыкала уши, чтобы не слышать странные крики и шум.
Однажды к девочке и ее маме пришли люди, которые задавали вопросы; одна из женщин захотела поиграть с ней, она показалась девочке доброй, у нее был ласковый голос, и она хотела выяснить, как мама заботится о девочке. Но мама запретила ей разговаривать с этой женщиной, она, как всегда, оттащила ее в сторону и рявкнула: «Заткнись, они плохие, они хотят, чтобы ты оставила меня совсем одну». Девочка очень испугалась, она плакала – беззвучно, как всегда. Люди стали наведываться чаще и чаще. Мама перестала на них кричать, она хмуро выслушивала их и больше не обращала внимания на девочку, когда женщина задавала ей вопросы. Но девочка хорошо помнила мамины слова, она не хотела уходить, а хотела остаться с мамой, поэтому она молчала, зажмуривалась и затыкала уши.
Через какое-то время мама приготовила девочке маленькую сумку с вещами и сообщила, что они отправляются в путешествие. Девочка не поверила своим ушам, она была счастлива: они поедут с мамой и будут все время вдвоем, станут веселиться, а противных мужчин и людей, которые хотят причинить им зло, больше не будет. В автобусе, который вез их в путешествие, девочка улыбалась. Они вышли на остановке, потом шли по незнакомым девочке улицам. Наконец, они вошли в большой дом, девочка услышала вдалеке детские крики и забеспокоилась. Куда она попала? А потом появились люди, которые приходили к ним домой, она посмотрела на маму, а та отворачивалась от нее. Девочка тянула маму за руку, дергала за нее, но ничего не могла добиться: мама не отвечала. Тут девочке сделалось очень страшно. Люди отвели их в комнату с большим окном, выходящим в коридор, стены там были выкрашены в зеленый цвет, который сразу не понравился девочке. В комнате стояли диваны, кресла, стеллажи с книгами и коробки с игрушками. Она прижалась к маме. Она слушала, как мама говорит, что отправляется в путешествие и не может взять с собой девочку и потому оставляет ее им – ведь они этого хотели. Пусть скажут судье, что ей больше не нужен этот ребенок и она не намерена им заниматься, у
