на диван рядом с ним, и сидела я с прямой спиной, напряженная, взвинченная. Это был мой первый устный перевод, и я пообещала себе справиться с ним блестяще.
— Первый вопрос, — начал журналист. — В вашем фильме «Дух Сент-Луиса» Джеймс Стюарт исполняет роль выдающегося авиатора Чарлза Линдберга. Входило ли в ваш замысел подвергнуть радикальному анализу фашистские тенденции в Американском государстве?
Я перевела сказанное им настолько дословно, насколько смогла. Мистер Уайлдер метнул на меня вопрошающий взгляд, словно желая убедиться, верно ли я передала суть вопроса, и затем ответил:
— Скорее нет, чем да; знаете ли, я не считаю эту картину политической. Меня более заботило другое, а именно, как показать, чего стоило Линдбергу осуществить свою мечту — перелет через Атлантику.
Когда я перевела его ответ на греческий, молодой человек кивнул и сделал пометку в своем блокноте.
— Линдберг каков он есть — архетип американского самца, чей показной героизм — лишь хитроумная маскировка, скрывающая его глубокие психосексуальные травмы. Вы с этим согласны?
Я опять постаралась перевести как можно точнее. На сей раз взгляд мистера Уайлдера, обращенный ко мне, длился дольше и был даже более вопрошающим.
— Что ж, — ответил он, все чаще затягиваясь сигаркой, — я могу лишь сказать, что мистер Стюарт превзошел сам себя, если у вас создалось такое впечатление. Я, как режиссер, ничего подобного от него не требовал.
Я перевела, и молодой человек, склонившись над блокнотом, нацарапал уже целое предложение. Затем продолжил:
— Фаллическая символика его самолета, «Духа Сент-Луиса», очевидна. Линдберг, по сути, заперт внутри огромного пениса, который несет его вперед к предопределенной цели, и ничего изменить нельзя. А вы, как режиссер, чувствуете себя так же, будучи заперты в вашей собственной маскулинности?
Выслушав перевод, мистер Уайлдер наклонился к моему уху:
— Этот парень, он в своем уме?
— Я просто перевожу слово в слово.
Затянувшись сигаркой раз пять, Билли выпустил облако дыма и сказал:
— Послушайте, вы задали мне три вопроса. Я не только не понял их — несмотря на мою первоклассную переводчицу, — но в придачу все они касаются фильма, который я снял двадцать лет назад. Успеха фильм не имел, мне вообще не следовало его снимать, и с тех пор я о нем ни вспоминать, ни говорить не хотел, и сейчас все, что я могу сказать положа руку на сердце: я бы сжег пленку с этим фильмом, подвернись мне такая возможность. Позвольте спросить, почему вы столь одержимы именно «Духом Сент-Луиса»?
Когда ему перевели вопрос, молодой журналист ответил:
— Из ваших фильмов я видел только этот.
— Прекрасно. — Мистер Уайлдер протянул ладонь журналисту: — В таком случае интервью окончено, и никому из нас более не нужно попусту тратить время. Следующий!
Следующей оказалась дама средних лет в рыжевато-коричневом офисном костюме, и была она намного более самоуверенной — устрашающе самоуверенной; деловито открыв блокнот, она заговорила:
— Мистер Уайлдер, на вашем режиссерском счету двадцать три кинокартины. Вы приехали в Грецию, чтобы снять двадцать четвертую картину. И мы необычайно гордимся тем, что ваш выбор пал на нашу страну. От «В джазе только девушки» к «Первой полосе», от «Двойной страховки» к «Бульвару Сансет», вы перелетали от комедии к трагедии, от сатиры к мелодраме, явив себя мастером любого жанра. Разве можно забыть, сколь великолепно сыграли свои роли под вашим умелым руководством Чарлз Лоутон в «Свидетеле обвинения», Джек Леммон в «Квартире», Одри Хепберн в «Любви после полудня», без вас им бы не достичь таких высот. Сегодня утром я наблюдала, как вы снимаете сцену из вашего нового фильма. Для меня было великой честью и удовольствием наблюдать за истинным гением кинематографа, создающим новый фильм. В процессе съемок вам приходилось время от времени прерывать работу из-за уровня шума на проезжей части. Мой вопрос вот о чем. Дорожные пробки в городе Корфу — серьезная проблема. Что, по-вашему, можно предпринять в этом направлении? Одобряете ли вы предложение мэра Никоса Кандуниаса превратить улицу Академиас в пешеходную и перенаправить транспорт по улицам Наполеонтос Замлели и Мустоксиди, установив одностороннее движение?
Я перевела вопрос. Мистер Уайлдер задумчиво кивнул и стряхнул пепел с кончика сигарки в пепельницу, стоявшую перед ним. Не помню, что он ответил. Помню только, что тогда я впервые почувствовала нечто похожее на жалость к нему.
* * *
Съемки второй сцены, начавшиеся после полудня, доставили мистеру Уайлдеру немало хлопот. Рельсы для камеры тянулись вдоль улицы Никифору Феотоки — шумной торговой улицы и весьма популярной среди туристов, — и поглазеть на съемки собралась большая толпа. Одному из актеров, Готфриду Джону, обряженному в костюм шофера, предстояло выехать на проезжую часть в винтажном «роллс-ройсе». Такой автомобиль и в полной неподвижности привлек бы внимание прохожих. Пока мистер Уайлдер обсуждал с ассистентами, в каком ракурсе «роллс-ройс» выедет на улицу и где остановится, мистер Холден, чей персонаж должен был бежать за автомобилем на своих двоих, стоял в ожидании, прислонившись к стене, в окружении пылких, взволнованных поклонников и зевак. Мне велели находиться рядом с ним и держать этих людей на расстоянии.
— Извините, но никаких автографов, — повторяла я как заведенная. — Мистер Холден готовится к съемкам. — Иногда кто-нибудь из поклонников пытался с ним заговорить, и мистер Холден спрашивал меня, о чем толкует этот человек; отвечала я почти всегда одно и то же: — О том, что видел вас в «Дикой банде» [21].
— Скажите им, что автографов не будет, — наставлял меня мистер Холден.
— Уже сказала, — уверяла я, но люди не желали расходиться.
Наконец мистер Уайлдер подозвал мистера Холдена к себе; стоя около «роллс-ройса», они обсуждали, как будет сыграна сцена. Я не слышала, о чем они беседовали, но разговор их был явно шутливым, они то и дело смеялись как старые добрые друзья.
— Гляньте-ка на этих двоих, — раздался голос позади меня. — Будто две стороны одной монеты. Их прямо-таки водой не разольешь.
Я обернулась — это был мистер Даймонд.
— Такое впечатление, будто они всю жизнь работают
