слышит из-за лающей собаки, стреляющего мальчика, тишины на той полянке среди сосен, по звуку такой же мощной и громкой, как и голоса собаки и мальчика, но по-другому. Я хочу выскочить из машины с Кайлой, убежать от мальчика с его собакой и игрушечным ружьем и отвести нас всех домой. Внутри меня нарастает жажда схватки.
Из дома без облицовки выходит белая женщина, проходит мимо измазанного грязью ребенка. Волосы у них одного и того же блондинисто-рыжего цвета и одинаково кудрявые. Ее волосы длинные, до пояса, и, если не считать носа, который кажется опухшим и горит красным, она даже симпатичнее Мисти. Босая, как и мальчик. Пальцы ее ног розовые. Она скрипуче кашляет, а затем идет к машине. Пес подбегает к ней, но она не обращает на него внимания. По крайней мере, он перестает лаять. Мисти открывает дверь машины, высовывает наружу верхнюю часть туловища, держась за раму.
– Ну привет, сучка моя! – говорит Мисти так, словно это знак ласки.
Женщина улыбается, не переставая кашлять. Туман оседает на ее волосах, крася их в белый.
– Говорила же, что мы приедем.
Мальчик продолжает стрелять в нас из своего выдуманного ружья, пока собака лижет его лицо. Я хочу вернуться домой. Леони проводит рукой по волосам над правым ухом, почесывая кожу головы. Она делает так, когда нервничает. Ты себе кровь пустишь, сказала как-то Ма, но мне кажется, Леони делает это машинально. Она так сильно царапает кожу, что звук такой, словно ее ногти царапают холст. Мисти обнимает женщину, та всматривается в машину. Когда Леони открывает свою дверь и выходит, здороваясь, я почти не слышу ее слов из-за плача Кайлы. Леони снова чешется. Маленький мальчик прыжками взбегает по бетонным ступенькам и исчезает в глубине дома. Леони подходит к женщине, и все трое начинают разговаривать; руки Леони слабо висят по бокам.
Полы в голом доме неровные. Они выше всего в середине каждой комнаты, а ближе к четырем углам, скрытым во тьме, опускаются. Внутри темно из-за загроможденного коробками крыльца, так что свободным остается лишь проход в гостиную, в которой тоже темно и стоит множество коробок. Еще здесь два дивана и одно откидное кресло, на котором сидит и поедает фруктовый лед стрелявший мальчик. Телевизор тоже стоит не на столике, а на коробке – показывают какое-то реалити-шоу о людях, которые покупают острова для строительства курортов.
– Сюда, – ведет женщина идущих следом Мисти и Леони. Леони жестом руки оставляет меня в гостиной.
– Так, вы все побудьте здесь, – говорит она, протягивая руку и касаясь указательным пальцем кончика носа Кайлы, а затем улыбается.
Лицо Кайлы все еще мокрое от слез, но она сопит, обхватывает меня за шею и смотрит на мальчика с пистолетом так, словно у нее есть что ему сказать, поэтому я опускаю ее на пол.
– Я серьезно, – говорит Леони, а затем следует за женщиной и Мисти на кухню, которая является самым хорошо освещенным помещением в доме – под потолком висит люстра с кучей лампочек.
Дверной проем закрывается занавеской. Женщина наполовину задергивает ее, кашляет и машет рукой в сторону стола, за который должны сесть Мисти и Леони. Открывает холодильник. Я сажусь на край дивана, чтобы следить и за стрелявшим мальчиком в кресле, и за Кайлой, присевшей перед ним, положив руки на колени, и за зазором в занавеске, за которой сидят женщины на кухне.
– Привет, – говорит Кайла, растягивая оба слога, и ее голос ходит вверх и вниз, словно по холму.
То же самое она говорит своей кукле-малышке, когда берет ее утром, то же самое она говорит лошадям, свиньям и козам, то же самое она говорит курам, то же самое она сказала Леони, когда впервые ее увидела. То же самое она говорит Па. С Ма она почти не разговаривает: когда я привожу ее в комнату, чтобы посмотреть на неподвижное тело Ма, Кайла съеживается у меня на груди и плече, делает храброе личико и через пять минут шиканий с пальцем перед губами она произносит уходим. Она никогда не говорит “привет” мне. Просто садится рядом или ползет ко мне, обнимает меня за шею и улыбается.
Мальчик смотрит на Кайлу, так же как на свою собаку, и Кайла подпрыгивает ближе.
– Привет, – снова говорит она.
У мальчика по лицу стекает струйка соплей. Он вдруг вскакивает, становится в кресле на ноги и, кажется, принимает какое-то решение. Улыбается, показывая скованные серебром зубы – лишь металл защищает их от разрушения. Он начинает прыгать на кресле, словно на батуте, и несколько коробок, сложенных рядом, опасно шатаются.
– Не лезь туда, Кайла, – говорю я. – Оба упадете.
Но Кайла не слушается меня, поднимает одну ногу, залезает в кресло, и они начинают разговаривать, прыгая и общаясь. Я ловлю слова: кресло, телевизор, леденец, нету, переехали. Я прикладываю руку к уху, смотрю на женщин на кухне, внимательно наблюдаю за движением их губ и пытаюсь разобрать, о чем говорят они.
– Я спала. Потому и не услышала вас сразу. Мы тут болеем все.
– Это все погода, – говорит Мисти. – То морозно, то на следующий день уже двадцать семь. Чертова весна в Миссисипи.
Женщина кивает, отпивает из пластикового стаканчика, прочищает горло.
– А где Фред? – спрашивает Мисти.
– Сзади, работает.
– Все на мази?
– В шоколаде, детка, – говорит женщина и снова кашляет.
Леони тревожно теребит пальцами край стола.
– Чем теплее, тем лучше.
– Ты же выручишь? – говорит Мисти.
Женщина кивает.
– Хотите чего-нибудь выпить? – спрашивает она.
– Холодное есть? – спрашивает Мисти.
Женщина передает ей спрайт. Я вспоминаю, как мне самому хочется пить, но молчу. Леони меня убьет.
– Нет, спасибо, – говорит Леони, и я понимаю это только по ее губам и по качанию головы. Она говорит предельно тихо.
– Ты уверена? – спрашивает ее Мисти.
Леони качает головой.
– Нам бы поскорее вернуться на дорогу.
У стены стоят целые ящики газировки: кола, “Доктор Пеппер”, “Барке” и фанта. Когда мы подъезжали, я бы в жизни не подумал, что в этом доме найдется такое изобилие: такое количество еды и всякой всячины, столько всего – ящики с супом, с крекерами, с туалетной бумагой и бумажными полотенцами, три еще не распакованных микроволновки, рисоварки, вафельницы, кастрюли. Столько продуктов, что коробки с едой доходят аж до потолка в гостиной, столько кухонных принадлежностей, что они достают до светильников на кухне. Я был голоден и хотел пить: мое горло сжималось, как кулак перед дракой, а желудок горел. И Леони за столом – Леони, которая обычно не думает о том, принимать ли предложенную еду, и всегда берет с радостью все, что ей дают, – сейчас отказывается. Сейчас, когда козлятина и рис уже превратились в ил где-то глубоко у меня в кишках.
Женщина складывает руки на груди, хмурится. Она
