какому движенію, а втянуться въ рутинный обиходъ какой-нибудь призрачной дѣятельности онъ не хотѣлъ. Женился онъ съ этимъ неотраднымъ итогомъ и былъ лѣтъ на десять старше жены. За-границей мужъ Надежды Сергѣевны кидался во всѣ мѣста и перепробовалъ служенія всевозможнымъ вопросамъ. Онъ не жалѣлъ ни своихъ нравственныхъ силъ, ни средствъ, продалъ все то, что у него было въ Россіи, и сталъ проживать не одни проценты, но и капиталъ. Проживалъ онъ деньги усердно; а къ дѣлу все-таки ни къ какому приладиться не могъ. Его сожигалъ лихорадочный огонь вперемежку съ періодами полнаго упадка нравственныхъ силъ. Надежда Сергѣевна, какъ ни старалась сосредоточить жизнь своего мужа, никогда не могла этого добиться. Характеромъ и послѣдовательностью ума она была крупнѣе его; во его умъ не подчинялся ея вліянію, не по самолюбію, а по чрезвычайной тревожности. Надежда Сергѣевна не могла никогда не только укрѣпить своего мужа въ преслѣдованіи одной какой-нибудь цѣли, но и утѣшить его сколько-нибудь въ періоды маразма, въ который онъ впадалъ между двумя припадками лихорадочной дѣятельности. Была минута, когда личность мужа почти возмущала ее. Она взглянула было на него, какъ на жалкаго диллетанта, кидающагося какъ угорѣлый, чтобы только наполнить чѣмъ-нибудь свое бездѣлье и свою неумѣлость. Такой взглядъ почти совсѣмъ убилъ ея довольство, но онъ вскорѣ смѣнился инымъ отношеніемъ къ личности мужа. Надежда Сергѣевна увидала, что надъ этою личностью тяготитъ роковая судьба. Натура у него была превосходная, всѣ стремленія просвѣтительныя, любовь къ человѣчеству незнающая себѣ предѣла. Но ему не дано было найти равновѣсіе своимъ душевнымъ силамъ. Въ этомъ она признала не его личную вину, а судьбу цѣлой генераціи людей. Призывать его къ дѣловой рутинѣ жизни она не могла, зная впередъ, что еслибъ онъ даже сдѣлался на время чернорабочимъ, онъ не выдержалъ бы и одного мѣсяца. Она не рѣшалась также останавливать его въ тратахъ денегъ, сопряженныхъ съ его мозговою тревожностью. Лично она не имѣла на это никакого права: мужъ взялъ ее совершенно бѣдною дѣвушкой. Правда, подростала у нихъ дочь; но Надежда Сергѣевна была, по натурѣ своей, чужда всякимъ буржуазнымъ добродѣтелямъ. Она ни разу не сказала мужу, что если трата капитала пойдетъ такимъ путемъ, то ихъ Лизокъ останется безприданницей. Послѣдніе два года до смерти мужа она думала только о томъ, чтобы онъ не впалъ окончательно въ безповоротный недугъ полнѣйшаго самоосужденія. Она даже старалась поддерживать всякими средствами его жизненные опыты. Но ему не дано было достаточной доли идеализма и самообольщенія. Смерть пришла къ нему внезапно. Онъ умеръ острою воспалительною болѣзнью, и еслибы смерть не поспѣшила, конецъ его жизни уложилъ бы въ преждевременный гробъ Надежду Сергѣевну. Самый послѣдній годъ протянулся для ея мужа въ мрачной хандрѣ. Натура надѣлила его темпераментомъ сангвиника, а трагическіе поиски задушевной дѣятельности превратили въ холерика, который сдѣлался въ тягость и себѣ и другимъ. Надежда Сергѣевна новымъ материнскимъ чувствомъ привязалась къ этому «гражданину вселенной» и, оплакивая смерть его, не могла не признать ее днемъ избавленія…
Вотъ почему въ тридцать пять лѣтъ она смотрѣла почти старухой, хотя внѣшняя сторона ея жизни была самая заурядная и нетрагическая. Жила она съ мужемъ безбѣдно, то здѣсь, то тамъ, то въ Швейцаріи, то во Франціи, то въ Англіи, то въ Италіи, то въ Бельгіи, то въ славянскихъ земляхъ, читала, знакомилась черезъ мужа со всякимъ народомъ; въ свободное время, а у ней его было довольно, припускала себя къ литературнымъ трудамъ, обмывала, обшивала, а потомъ учила и воспитывала свою Лизу.
Судьба мужа наложила и на Надежду Сергѣевну налетъ не личной, а общей грусти. И она начала уязвляться нѳумѣлостью выбрать такое дѣло, которое бы связало ее съ цѣлымъ міромъ труда и мысли. Это-то чувство и погнало ее такъ скоро на родину. И не будь у ней Лизы, она, быть можетъ, начала бы точно такъ же нравственно чахнуть, какъ и ея покойный мужъ, хотя въ ея характерѣ лежало гораздо больше задатковъ выдержки и спокойствія.
Позвонили. Кухарки не было дома. Надежда Сергѣевна сама пошла отворить. Въ переднюю вошелъ Борщовъ. Она такъ въ послѣднее время засидѣлась, что появленіе посторонняго человѣка почти сконфузило ее.
— Надежда Сергѣевна Загарина? — спросилъ Бор-щовъ, приподнимая шляпу.
— Что вамъ угодно?
Надежда Сергѣевна сдѣлала этотъ вопросъ слишкомъ тихо, даже покраснѣла.
— Я Борщовъ. Вамъ долженъ былъ сказать обо мнѣ вашъ добрый знакомый Бенескриптовъ.
— Ахъ, да, — вырвалось у Надежды Сергѣевны.
Она движеніемъ руки попросила Борщова снять пальто и войти въ комнату. Борщовъ съ перваго же взгляда показался ей симпатичнымъ человѣкомъ, но она продолжала чувствовать себя сконфуженною: ей приходилось говорить о своихъ дѣлахъ съ постороннимъ, про котораго она почти ничего не знала.
— Вы меня извините, Надежда Сергѣевна, — началъ Борщовъ, поправляя свою густую красивую бороду: — что я къ вамъ такъ являюсь, безъ рекомендацій.
— Помилуйте, — прервала Надежда Сергѣевна: — какія же тутъ церемоніи. Если вы взяли на себя трудъ пожаловать ко мнѣ, то, вѣроятно, въ моемъ же интересѣ.
Говоря, Надежда Сергѣевна слѣдила за собою и была недовольна тѣмъ, что вообще отстала отъ формъ русской вѣжливости. Ея фраза показалась ей чрезвычайно книжною.
— Господинъ Бенескриптовъ, — продолжалъ Борщовъ: — передалъ мнѣ рукопись вашего перевода. Онъ вамъ, вѣроятно, сообщилъ уже, что я издательскимъ дѣломъ не занимаюсь, но съ великою радостью готовъ буду хлопотать. Я уже передалъ трудъ вашъ одному молодому журнальному сотруднику. Вы знаете, помѣщеніе такой объемистой работы врядъ-ли сдѣлается очень скоро.
— Я и не надѣюсь, — вздохнула Надежда Сергѣевна.
— Позвольте… Еслибъ я имѣлъ только такой результатъ, я-бы не явился къ вамъ. У меня есть болѣе существенное предложеніе, которое, какъ я думаю, вы найдете исполнимымъ.
Борщовъ, по мѣрѣ того, какъ говорилъ, взглядывалъ на Надежду Сергѣевну и лицо его дѣлалось всѣ свѣтлѣе и свѣтлѣе. Онъ началъ испытывать, глядя на Надежду Сергѣевну, то же впечатлѣніе, какое она произвела въ первый разъ на Бенескриптова: впечатлѣніе необыкновеннаго нравственнаго изящества.
— Я готова… — не договорила Надежда Сергѣевна, и уже смѣлѣе взглянула на гостя.
— Угодно вамъ, — началъ дѣловымъ голосомъ Борщовъ, не переставая, однако, улыбаться: — взять на себя трудъ переводчицы съ трехъ языковъ въ редакціи одной газеты?
— Если я только съумѣю.
— О, конечно! Я читалъ ватъ переводъ. Онъ не только показываетъ, что вы прекрасно знакомы съ языкомъ, но въ немъ видѣнъ литературный талантъ.
— Полноте!
— Я хоть и не присяжный оцѣнщикъ, но это было мое впечатлѣніе съ первыхъ строкъ. Вы смѣло можете взять на себя такой трудъ, если только въ состояніи работать въ редакціонные часы.
— Какіе-же это часы?
— Надо быть часу въ двѣнадцатомъ въ редакціи
