Дельцы. Том II. Книги IV-VI - Петр Дмитриевич Боборыкин

I.

Всё лѣто провелъ Бенескриптовъ в отыскиваніи себѣ мѣста. Ему предлагали разныя занятія, но ниодно изъ нихъ не было ему по душѣ. Ниодно не отвѣчало на страстно развившееся въ немъ чувство самостоятельности. Ему все казалось, что такъ или иначе онъ долженъ будетъ лакействовать. Вмѣстѣ съ тѣмъ развивалось въ немъ и другое чувство: особенная требовательность къ самому себѣ и желаніе смотрѣть на себя, какъ на человѣка, предназначеннаго судьбой къ какому-нибудь роковому исходу, безполезнаго, нелѣпаго и вздорнаго.

Осенью, совершенно неожиданно, одинъ изъ его товарищей по семинаріи, который былъ уже профессоромъ и мѣтилъ въ архимандриты, доставилъ ему мѣсто смотрителя духовнаго училища. Бенескриптовъ нашелъ, что такое мѣсто для него едва-ли не самое подходящее. Училищемъ онъ могъ управлять какъ ему угодно. Въ уѣздномъ городѣ ближайшаго начальства нѣтъ. Никто, стало быть, не будетъ вмѣшиваться каждый день въ его дѣйтельность; а дѣятельность всего болѣе отвѣчала его наклонностямъ. Онъ любилъ дѣтей. Но согласившись принять мѣсто смотрителя, Бенескриптовъ тотчасъ-же нажилъ себѣ большое горе: приходилось проститься съ Загариной и со своей милой ученицей. Когда онъ пришелъ объявить имъ о полученіи мѣста, ему сдѣлалось такъ больно, что онъ готовъ былъ тотчасъ-же бросить все и остаться въ Петербургѣ безъ всякаго обезпеченнаго куска хлѣба. Тутъ только впервые догадался онъ, какое чувство связывало его съ личностью Загариной. Онъ испугался. Его раздирало двойственное желаніе: быть всегда около этой женщины и такъ замаскировать свое чувство къ ней, чтобы ничѣмъ не нарушить тѣхъ дружественныхъ отношеній, какія существовали между ними. Загарина очень обрадовалась за него и начала усиленно уговаривать тотчасъ-же принять мѣсто. Даже Лиза, какъ ей ни дорогъ былъ ея «Феддъ Миччъ», стала ему доказывать серьезнымъ тономъ, что онъ будетъ весьма дурной «citoyen», если откажется отъ такого дѣла. Бенескриптовъ видѣлъ, что здоровье Загариной портилось. Она просиживала до обѣда въ редакціи и брала работу на домъ. Замѣтно стала она все худѣть и худѣть и сухой рѣзкій кашель никакъ не отвязывался отъ нея. Только ежедневнымъ, усиленнымъ трудомъ могла она поддерживать свое маленькое хозяйство, Всякіе другіе источники истощились. Дѣло о наслѣдствѣ кануло въ воду. Борщовъ предлагалъ ей вести процессъ, отыскать ей адвоката и найти денегъ на необходимыя издержки, но она воздержалась. Бенескриптовъ увидалъ въ ея нездоровьѣ, зловѣщіе признаки; но навязывать себя онъ не хотѣлъ.

Требовательность къ самому себѣ подсказывала ему, что если-бъ онъ даже и могъ остаться въ Петербургѣ на хорошемъ мѣстѣ, онъ только тяготилъ-бы своей неуклюжей преданностью тѣ два существа, дороже которыхъ у него не было на свѣтѣ…

Явившись въ свое училище, Бенескриптовъ предался дѣлу съ необычайною страстью. Первое время онъ забылъ о своей хандрѣ и писалъ въ Петербургъ длинныя и весьма оживленныя письма. Онъ началъ дѣйствовать по своей, имъ самимъ выработанной программѣ и захотѣлъ поставить себя къ преподавателямъ и ученикамъ въ небывалыя дотолѣ отношенія. Дѣти сейчасъ же поняли, что пахнуло совсѣмъ другимъ воздухомъ, но преподаватели стали съ особеннымъ злорадствомъ подводить смотрителя подъ разныя гадости. Въ городѣ про него тоже пошли самые дикіе слухи. Мѣстныя власти никакъ не могли простить ему того, что онъ не явился ни къ кому съ визитомъ и не посѣщалъ ихъ вечеринокъ. Бенескриптовъ первое время тѣшилъ себя этой уѣздной непріязнью. Его подзадоривало положеніе человѣка, который, выйдя изъ той-же глухой уѣздной среды, доразвился до сознанія своей личности. Его гордость питалась фактическою независимостью положенія; а задушевныя свои силы и стремленія обращалъ онъ на міръ дѣтства и отрочества, которому онъ могъ принести столько дѣйствительнаго добра. Весь его день былъ посвященъ одному дѣлу, только ночью прочитывалъ онъ любимыя книжки и писалъ письма въ Петербургъ.

Но гороздо скорѣе, чѣмъ онъ предполагалъ, пришлось ему отстаивать свое право на существованіе, а просвѣтительныя и гуманныя идеи отложитъ въ дальній ящикъ. Въ стѣнахъ самаго училища ему сдѣлалось очень тяжело отъ своихъ сотоварищей, которыхъ онъ не желалъ превращать въ подчиненныхъ.

Одинъ изъ нихъ не замедлилъ написать на нега доносъ. Высшее начальство стало дѣлать выговоръ за выговоромъ, а потомъ явилась и ревизія, направленная къ одной цѣли — усмотрѣть зловредныя сѣмена, посѣваемыя Бенескриптовымъ. Сѣмена были, конечно усмотрѣны, и къ новому году Бенескриптовъ уволенъ отъ должности. Онъ высидѣлъ на ней всего 5 мѣсяцевъ и 12 дней.

Бенескриптовъ ожесточился, и не столько противъ судьбы и начальства, сколько противъ самого себя. Онъ ведѣлъ въ своей неудачѣ прямое доказательство того, что въ немъ нѣтъ никакой дѣловой сноровки, что всякое дорогое дѣло онъ испортитъ отсутствіемъ выдержки, мальчишествомъ, себялюбивымъ фанфаронствомъ. Теперь только онъ понялъ, что ему слѣдовало дѣйствовать совершенно иначе: получивъ такое мѣсто, не накидываться на «либеральничанье», а сначала изучить враждебныя силы и личности, обезоружить ихъ, сдѣлать ихъ ручными и потомъ, исподоволь, проводить въ жизнъ свои идеи и симпатіи. Только держа въ рукахъ бумагу о своемъ увольненіи, Бенескриптовъ увидалъ, какъ-бы ему нужно было дѣйствовать во всѣхъ подробностяхъ избраннаго имъ педагогическаго поприща. Но локтя уже нельзя было укусить…

«На что-же я годенъ? — спрашивалъ себя Бенескриптовъ, все болѣе раздражаясь. — Неужели стоитъ биться изъ-за одной поденщины, изъ-за того только, чтобы не околѣть съ голоду?»

Его гордость не позволяла мириться съ такой житейской перспективой, а искать другой дѣятельности, затѣмъ, чтобы и въ ней провалиться, онъ не хотѣлъ. И тутъ, вся его внутренняя жизнь, съ той минуты, когда онъ, начитавшись книжекъ, захотѣлъ превратиться изъ дьячка въ человѣка, представилась ему жалкой пародіей на тѣ существованія, которыя онъ бралъ своимъ идеаломъ.

«Дуракъ! — говорилъ онъ, злобно озираясь на свой смотрительскій кабинетъ, где у него все было разставлено въ такомъ порядкѣ.— Оставался-бы ты въ псаломщикахъ, читалъ-бы ты апостола, ставилъ свѣчи и цѣловалъ ручку у отца-протоіерея, поднося ему кадило. Ну, куда тебѣ, съ твоимъ суконнымъ рыломъ записываться въ ряды гражданскихъ дѣятелей? Безмозглая голова! Казнися за свою продерзость и околѣвай, если не хочешь идти опять въ псаломщики, да и тутъ не примутъ».

Бенескриптову сдѣлалось такъ нестерпимо тяжело, что онъ, какъ сумашедшій, заметался по комнатѣ и ощутилъ ѣдкую потребность сейчасъ-же забыться. Онъ разбудилъ «вою кухарку и послалъ ее за виномъ. И въ семинаріи, и по выходѣ изъ нея, Бенескриптовъ отличался безусловной трезвостью. Вліяніе забулдыгъ-товарищей скользило по немъ; даже за-границей онъ не привыкъ къ вину, а довольствовался за обѣдомъ кружкою пива. Ему казалось всегда, что на слабость къ вину, а тѣмъ болѣе на запой, нельзя иначе смотрѣть, какъ на непростительную блажь и дурь. Сколько разъ онъ услаждалъ себя