увѣренностью въ томъ, что никогда, ни въ какихъ обстоятельствахъ жизни, онъ не поддастся чаркѣ.
Кухарка принесла вино, какой-то, отзывавшейся перцомъ, мадеры. Бенескриптов выпилъ ее, чуть не залпомъ, и тутъ-же сильно захмѣлѣлъ. Ему стало вдругъ очень пріятно. Вся исторія его смотрительства приняла совершенно новыя, комическія формы. Онъ началъ хохотать вслухъ и надъ собой, и надъ своими идеями, и надъ страхомъ за будущность. Но припадокъ бурной веселости перешелъ скоро въ мертвенное уныніе. Его засосало что-то смертельно въ груди, и судьба, въ видѣ чудовища, стала хватать его своими острыми когтями. Безпощадно закололо его въ сердце чувство къ той женщинѣ, которую ему такъ не хотѣлось покидать въ Петербургѣ. Онъ уже не смутно, а совершенно ясно, съ отчетливостью нервной боли, любилъ ее и видѣлъ, какъ эта страсть безцѣльна и безъисходна. Ему казалось, что любимая женщина смотритъ на него въ эту минуту и своимъ тихимъ, чахоточнымъ голосомъ говоритъ: «И ты осмѣлился, неумытый и нелѣпый семинаристъ, мечтать объ общественной дѣятельности, ты хотѣлъ играть роль моего покровителя. Валяйся, пьянчужка! Топи въ винѣ свою дурь и свое самодовольство. Не смѣй говорить мнѣ про твои нѣжныя чувства. Надѣвай стихарь и ходи славить Христа по купеческимъ домамъ и услаждаться тамъ водочкой. Не кажись мнѣ на глаза!».
Проснувшись на другой день съ тяжестью въ головѣ, Бенескриптов послалъ опять кухарку и на этотъ разъ, уже за полштофомъ водки. Выпивши двѣ рюмки, онъ съ отчаяніемъ вскричалъ:
— Нетъ, я не покажусь ей на глаза ни за что!
II.
Уже нѣсколько дней, какъ мать Лизы чувствовала себя очень нехорошо. Докторъ не позволялъ ей выходить: на дворѣ стояли трескучіе морозы. Она испугалась за свою работу въ редакціи и просила посылать ей на домъ какъ можно больше перевода.
Часу въ восьмомъ вечера она, полулежала на кушеткѣ, держала въ рукахъ большой листъ газеты и диктовала слабымъ голосомъ Лизѣ. Въ послѣдніе восемь мѣсяцевъ Лиза очень вытянулась, лицо сильно похудѣло и приняло еще болѣе англійскій типъ. Верхняя губа ея меньше оттопыривалась. Косы завернуты были на маковкѣ. Всякій далъ-бы ей на видъ лѣтъ пятнадцать. Одѣта она была въ черное шерстяное платье, подлиннѣе, чѣмъ какія носила весной. Лиза писала скоро и увѣренно, и то-и-дѣло вскидывала на мать своими большими глазами. Въ комнатѣ слышно было ея дыханіе съ нѣкоторымъ посапываніемъ.
Продиктовавши цѣлую страницу, Загарина закашлялась.
— Перестань, мама, — сказала Лиза, тревожно поднимая голову — это тебя слишкомъ утомляетъ. Дай я буду переводить.
Мать усмѣхнулась.
— Ты думаешь, я не могу? Тутъ нѣтъ ничего мудренаго. Дай мнѣ газету.
И она взяла изъ рукъ матери листъ «Таймса», пробѣжала тотъ столбецъ, который та переводила, и начала говорить вслухъ, въ то-же время дѣйствуя перомъ:
— «Въ настоящее время, — произносила она четко и старательно: — король Амедей выбираетъ своихъ совѣтниковъ…» Вѣдь такъ, мама?
И она сказала фразу по-англійски.
— Такъ, такъ, ласково промолвила мать.
«Выбираетъ своихъ совѣтниковъ» — повторила Лиза — совсѣмъ не изъ той партіи, которая пригласила его на корону…»
— «Призвала на престолъ», — поправила мать.
— Ну, пожалуй, — и такъ, — выговорила одобрительно Лиза. — Вотъ видишь, у меня очень хорошо пойдетъ. Тебѣ-же гораздо легче поправлять меня, чѣмъ говорить все одной.
— У тебя есть свои уроки.
— Уроки! Какой вздоръ, мама! Въ гимназіи такъ мало спрашиваютъ. Я теперь по-русски иду лучше другихъ, а все оттого, что мой семинариствкъ меня такъ. хорошо училъ.
— Тебѣ скучно безъ него, Лиза?
— Мнѣ не скучно, мама, такъ вообще; но я хо-тѣла-бы, чтобы онъ жилъ здѣсь. Ему тамъ будетъ очень трудно, я знаю.
— Почему-же такъ, мои другъ?
— А потому, что онъ такой гордый: ты его такъ не знаешь, мама, какъ я. Ему хочется всегда быть… совсѣмъ свободнымъ… чтобы не было у него никакихъ старшихъ, а вѣдь тутъ и надъ нимъ есть старшіе. Онъ уже пишетъ, что долго на этомъ мѣстѣ не останется. Меня это не удивляетъ.
Лиза произнесла свою заключительную фразу точно какая старушка, покачавъ головой.
— Прочти-ка мнѣ конецъ его письма, — сказала ей мать, опуская голову на подушку.
Лиза достала изъ старенькаго бювара письмо на большомъ почтовомъ листѣ и начала читать:
«Боюсь только, дорогія мои, писалъ Бенескриптовъ (это было писано недѣли за двѣ до его оставки), — что совсѣмъ здѣсь одичаю; а пускаться въ нашъ уѣздный свѣтъ не хочу, потому что не желаю превратиться въ еще болѣе первобытнаго человѣка. Здѣсь кто не ходитъ каждую субботу въ баню, кто не садиться послѣ утренней закуски козырять до пѣтуховъ, кто не бьётъ своей прислуги и не поретъ мальчишекъ до безчувствія, тотъ — фармазонъ. И я нисколько не удивляюсь, если на меня сдѣланъ будетъ доносъ въ принадлежнояти къ этой не-существуещей на Руси сектѣ».
— Ты видишь, мама, — прервала свое чтеніе Лаза — онъ хочетъ написать веселенькое письмо, а внутри у него грустно.
Мать ничего не отвѣтила и опустила голову.
Ей давно уже не доставало Бенескриптова. Какъ ни старался онъ скрывать свое чувство къ ней, она угадала, что заговорило въ сердцѣ ея доброжелателя. Это открытіе не испугало ее, но и не обрадовало. Она довольна била уже тѣмъ, что жизнь этого простаго и хорошаго человѣка скрасилась новымъ интересомъ; но въ ней самой не было уже способности откликнуться на страстное чувство такой-же страстью. Гнетъ прошедшаго, плохое здоровье и заботы о дочери лишали ее возможности отдаться какой-нибудь личной утѣхѣ, хотя-бы и въ формѣ самой непорочной привязанности. Но если-бъ Бенескриптовъ и яснѣе сталъ показывать свое чувство, она-бы не охладила его. Ей казалось, что было-бы жестко отнимать у такого человѣка нравственную поддержку.
«Зачѣмъ я буду говорить ему то, что онъ самъ прекрасно понимаетъ? — думала она не разъ. — Онъ очень хорошо знаетъ, какъ я утомлена жизнью, на сколько лѣтъ я его старше, и можемъ-ли мы оба думать о личномъ счастіи, когда каждому изъ насъ такъ нелегко просуществовать? Пускай его живетъ своимъ чувствомъ, а время сдѣлаетъ свое, моя дружеская симпатія смягчитъ его и покажетъ, чего ему ждать отъ меня».
— Да, — затоварила громче Лиза. — Мой семинаристикъ очень гордый. Ему не хотѣлось жить здѣсь оттого, что ему сдѣлалось стыдно быть тѣмъ, что ты, мама.
— Чѣмъ-жо это?
— Un prolétaire.
— Кто-же тебѣ сказалъ это, Лиза?
— Я знаю, я видѣла. Онъ могъ-бы навѣрно достать себѣ такую-же работу, какъ и ты, мама, и даже гораздо меньше. Онъ проживаетъ очень мало.
«Она права, — думала Загарина — здѣсь ему было-бы все-таки потеплѣе, а теперь, разъ попавши на мѣсто, онъ долженъ будетъ вступить въ слишкомъ тяжелую борьбу. Вѣроятно, не даромъ пишетъ онъ о доносахъ.
