губы. Все такъ-же голова была наклонена надъ бумагами и свѣтъ падалъ на нее изъ-подъ бронзоваго абажура.
Тихими шагами приблизилась она къ письменному стоду и опустилась въ кресло, стоявшее съ боку.
— Александръ, — произнесла она медленно и звучно, такъ что голосъ дрогнулъ по всей комнатѣ: — ты занятъ?
Онъ быстро поднялъ голову и улыбнулся, показывая ей зтой улыбкой, что онъ очень тронутъ ея неожиданнымъ визитомъ.
— Ничего нѣтъ особенно спѣшнаго, — проговорилъ онъ, продолжая ласково глядѣть на нее.
— Александръ, я пришла сказать тебѣ, что не могу быть твоей женою.
Онъ подвинулся всѣмъ корпусомъ впередъ и сдѣлалъ такой жестъ, какъ-будто онъ нехорошо разслышалъ.
— Ты говоришь… — проронилъ онъ.
— Я говорю, — продолжала твердымъ голосомъ Катерина Николаевна: — что быть твоею женою я больше не въ состояніи.
Александръ Дмитріевичъ всталъ, выпрямился, потомъ опять сѣлъ и томительно провелъ рукою по лбу.
— Вы хорошо меня разслышали? — спросила Катерина Николаевна.
— Хорошо, хорошо, — глухо вымолвилъ онъ.
— Я не стану васъ увѣрять, — продолжала Катерина Николаевна, — что боролась съ своимъ новымъ чувствомъ, нѣтъ! Для меня любовь должна быть связана съ жизнью. Вы сами по себѣ прекрасный человѣкъ, и невиноваты, что ваша личность потеряла для меня всякое обаяніе. Я скажу больше: мнѣ васъ почти не жалко даже, какъ человѣка, который любитъ меня. Если-бъ я и не встрѣтила того, съ кѣмъ я хочу теперь связать судьбу свою, я все-таки бы васъ не любила.
По мѣрѣ того, какъ она говорила, Повалишинъ все блѣднѣлъ. Онъ сидѣлъ въ креслѣ съ опущенными глазами и чуть замѣтная дрожь пробѣгала по его губамъ.
— Вы полюбили этого… Борщова, — съ трудомъ вымолвилъ онъ.
— Дѣло не въ имени, Александръ Дмитричъ…
— И вы имъ не увлечены? — продолжалъ онъ какимъ-то предсѣдательскимъ голосомъ.
— Нѣтъ, не увлечена, — отвѣтила она спокойно.
— И ничто не тронетъ васъ?
Онъ не договорилъ и обернулся. Ей показалось, что на концахъ его длинныхъ рѣсницъ заблестѣли слезы.
— Я избрала этого человѣка для борьбы, — сказала послѣ паузы Катерина Николаевна.
Чуть замѣтная усмѣшка пробѣжала по губамъ Повалишина.
— Зачѣмъ-же вамъ непремѣнно бороться? — спросилъ онъ.
— Жить, жить, хочу, а не прозябать.
— Живите. Я поперекъ дороги становиться не буду.
— Но я желала-бы, — заговорила Катерина Николаевна менѣе твердымъ голосомъ: — чтобы вы сказали мнѣ, считаете-ли вы меня способной на одно пустое чувственное увлеченіе!
— Я не судья… въ этомъ дѣлѣ.
— Я потому позволила себѣ этотъ вопросъ, что васъ же я должна буду просить облегчить мнѣ трудность моего положенія.
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу быть женою другого человѣка.
— Будьте ею, если вы не можете поступить иначе.
— Но для этого нужно разсторгнуть нашъ бракъ.
— Расторгнуть? — протянулъ Александръ Дмитріевичъ.
— Конечно.
— То-есть вы хотите развода?
— Онъ необходимъ.
— По добровольнному соглашенію?
— Да.
— Но вамъ извѣстны-ли наши законы по этой части?
— Я готова, — вскричала Катерина Николаевна, — взять виновность на себя!
— Въ такомъ случаѣ здѣсь, въ Россіи, вамъ нельзя будетъ вступить въ новый бракъ.
— Нельзя?
— По крайней мѣрѣ, очень опасно. Если вамъ и удастся обвѣнчаться, то всякій можетъ растрогнуть этотъ бракъ, донеся на васъ.
— Все равно, я не буду имѣть право выдти замужъ, но не стану считаться больше женой вашей, носить вашего имени.
Александръ Дмитріевичъ всталъ и, опершись на спинку кресла, заговорилъ методически, безстрастнымъ голосомъ:
— Вы предлагаете мнѣ сдѣлку, на которую я ни въ какомъ случаѣ не могу пойти. Во-первыхъ, я считаю бракъ договоромъ нерасторжимымъ, если вамъ уже не угодно смотрѣть на него, какъ на таинство. Будь я другихъ взглядовъ, считай я разводъ честнымъ и благимъ дѣломъ, я все-таки-бы не согласился на вашу мнимую виновность.
— Какая же она мнимая? Она совершенно реальная!
— Реальная? — переспросилъ онъ, взглянувши на нее вдругъ затуманившимся взглядомъ.
— Я вамъ не измѣняла, Александръ Дмитричъ, — поправилась она. — Я затѣмъ и пришла къ вамъ, чтобы не оскорблять нашихъ отношеній.
— А если такъ, чему я вполнѣ вѣрю, то съ вашей стороны нѣтъ никакого фактическаго дѣйствія, которое-бы мотивировало разводъ. Поэтому я и не могу допустить, чтобы вы ложно взяли на себя виновность въ супружеской невѣрности.
— Такъ неужели-же, — вскричала съ живостью Катерина Николаевна: — вы заставите меня измѣнить вамъ фактически?
— Поступайте какъ вамъ будетъ угодно, но въ сделку съ вами я не могу войти.
— Ведь не буду же я васъ просить, чтобъ вы приняли на себя виновность?
— Я-бы взялъ ее на себя, если-бъ иначе смотрелъ на бракъ.
— Что-жь изъ этого вытекаетъ, Александр Дмитричъ? спросила Катерина Николаевна значительно.
— Моя роль — страдательная. Если вамъ угодно, покинуть меня, я не стану злоупотреблять моими правами. Любите другого, живите съ нимъ до техъ поръ, пока онъ сохранитъ для васъ… обаяниe, и не требуйте отъ меня ничего больше.
— Это та-же тирания, только въ мягкой форме.
— Я не вижу тутъ никакой тирании. Мои принципы не позволяют мне подчиниться вашей воле и перестать быть вашим мужем. Кто знает, что можетъ случиться. Я брал на себя обязательства, которыя и выполню. Вы всегда найдёте во мне друга и покровителя.
— Зачемъ-же это, Александр! Дмитричъ?
— Умъ у васъ светлый, но темперамент беретъ верхъ.
— Но этакъ я всю свою жпзнь буду и въ глазахъ света, и передъ закопомъ жена ваша? Вы хотите, стало быть, чтобы я постоянно нарушала свой долгъ, чтобы моя новая жизнь съ человекомъ, которому я хочу быть верной женой, имела видъ преступной интриги?
— Я не могу поступить иначе, выговорилъ Александр Дмитрiевич и опустился в кресло, точно затемъ, чтобы опять приняться за свои бумаги.
— Я надеялась, вскричала Катерина Николаевна: — что вы будете хоть немного поискреннее!
— Искреннее быть нельзя. Пользуйтесь фактической свободой. Я отказываюсь отъ своихъ правъ. Позвольте мне удержать одни обязанности.
Она ничего не отвечала и быстро вышла изъ кабинета. Онъ проводил её глазами до дверей, и когда она исчезла в них, тяжело опустил голову на руки.
IV.
Любовь сильно изменила наружность Борщова. Онъ похудел и побледнел. Лицо его не поражало уже прежней ясностью и добродушием. Борода удлиннилась. Глаза приобрели новый блескъ вместе съ тревожностью. Но онъ настолько следил за собою, что деловая его жизнь не страдала отъ душевныхъ волненій. Напротивъ, онъ шелъ въ гору. Ему поручили заведование очень крупнаго предпріятія, где онъ былъ и пайщикомъ. Для него практическая деятельность действительно играла роль одного лишь средства къ достиженію такой матеріальной независимости, которая позволяла бы ему впоследствии предаваться всякимъ „просветительным затеям". Онъ вовсе не усердствовалъ, а дело у него все-таки спорилось. Еслибы онъ самъ не относился такъ къ своей деловой карьере, онъ, конечно бы, имел уже не одну сотню
