Тут до меня что-то стало доходить:
-- Так Вы на самом деле не Витальевич, а Иосифович? - благоговейно произнес я.
-- Экий Вы балда, Александр! Ну какой же я Иосифович? Вы что, совсем Библию не читали?
-- Нет, отчего же, читал -- пробормотал я.
-- Ну вот, видите! А в тридцать три года я получил четыре пули от своих ближних - две в спину и две в грудь, и от полученных ран скончался на месте. Потом кое-как воскрес, используя мной же ранее изготовленные подручные технические средства. Ну что, есть у Вас какие-то мысли по этому поводу?
Мыслей у меня решительно никаких не было, если не считать массу вопросов, которая немедленно стала роиться в голове как туча шершней над дуплом.
-- Я и сам не знал, как мне следует относиться к этим фактам из своей биографии,-- продолжал Виктор Витальевич,-- пока не сумел переместиться со своим транслокатором на Ближний Восток, на две тысячи лет назад. Я всего лишь хотел уточнить, как там в действительности обстояло дело, и почему моя жизнь так упорно следует столь известному сценарию. Но стоило мне материализоваться на вершине Лысой горе, у подножия того самого креста, как тут же сработали мои резонансные эффекты, и произошло неуправляемое совмещение, как в случае с Лореттой и танцором, который вы достаточно точно описали. Неуправляемое резонансное совмещение тел происходит только в одном случае: если два тела являются различными формами материализации одной и той же сущности, одной и той же интенции той изначальной эманации, которую Гегель называл мировым разумом.
Вот так я и узнал, воплощением какой сущности я являлся, и почему моя биография развивалась именно по этому сценарию. По факту своего рождения я изобретатель, как и тот, кого я невольно снял с креста. Конечно, он изобретал по-своему, совсем по-другому, чем я. Он упирал в первую очередь на человеческие чувства, а не на технику. Он неустанно проповедовал и надеялся научить людей жить и любить по-другому. Отчасти ему это удалось: люди действительно стали жить по-другому, да только совсем не так как он хотел. И любить они по-другому тоже не научились. Станиславский сказал на этот счет очень точно: "ничему нельзя научить, всему можно только научиться". Это правильно, да только ведь он жил задолго до Станиславского, и в то время были совсем другие представления и понятия о том, что можно, а чего нельзя.
-- Так ведь он - это теперь вы -- выдохнул я почти шепотом.
-- Ну вобщем, верно. Он - это я. Вернее, я - это он, во второй попытке. Я бы не назвал эту вторую попытку очень удачной, но на мой взгляд, она все же гораздо успешнее предыдущей. Удалось избежать ненужной огласки, помпы, толпы ничего не понимающих учеников-двоечников, многочисленных прихлебателей, выдающих себя за последователей. Удалось также избежать создания новой религии, армии церковных чиновников, очередного ареопага сытых иерархов. И поэтому удалось избежать религиозных распрей, войн, очередного передела мира. Правда, мне и ничего хорошего сделать, честно говоря, тоже не удалось. И хотя технически я был вооружен несомненно лучше, чем пару тысячелетий назад, мне это абсолютно никак не помогло. Я создал прибор, который совершенно явно и четко показывает человеку его бессмертную душу. Мне самому стоило немалого труда понять, что именно я изобрел. А когда я понял, то мне показалось, что я как никогда близок к успеху, но увы! Когда дело дошло до публичной демонстрации прибора, толпа смогла увидеть только жопу в зеркале. Ничего нельзя показать со стороны. Все можно только увидеть самому, и никакая техника не изменит этого положения.
-- А кто такая Няпа? -- неожиданно вспомнил я.
-- Когда я ходил две тысячи лет назад по дорогам древней Иудеи, у меня был друг, голубь по имени Изя. Он всегда сидел у меня на плече. Мне остается только гадать, почему в последующих преданиях моей милой птице стали отводить какую-то совершенно мистическую роль. Изя был чрезвычайно любвеобильным и доверчивым существом, все время норовил поцеловать меня клювом. За это я его прощал, когда он гадил мне на одежду. Помните песенку: "Из края в край вперед иду, и мой сурок со мною". А у меня не было сурка, у меня был Изя. А когда меня взяли под стражу, Изя понял, что со мной происходит что-то ужасное. Он улетел в панике, и от страха позабыл об осторожности. В тот самый час, когда я умирал на кресте, моего бедного Изю съела кошка. Большая, белая, роскошная бестия. Кинулась на моего бедного друга как молния и моментально отгрызла голову. Я потом долго искал эту кошку своим транслокатором и по счастью нашел. Мне приятно иметь рядом что-то от своего старого верного друга, хотя и в новом обличье. Конечно, Няпа - не Изя, она совсем другая. Она умница, хищница и ревнивица, но я все равно ее люблю.
-- Значит, Ваше изобретение все-таки не было совсем бесполезным? По крайней мере, Вы Няпу нашли -- сказал я.
-- Ну почему же? Не только. С помощью спецтехники и армейского головотяпства мне в этот раз удалось спасти целых две души, и я считаю этот результат весьма неплохим. В прошлый раз не удалось спасти ни одной. Конечно, я сам себе сильно напортил в первый раз. Народ теперь чрезвычайно развращен, и во многом по моей вине. Никто не хочет работать над своей личностью, воспитывать свои чувства, дать себе труд понять себя и других. Ведь понимание и любовь - это в самом деле великий труд. Никто не хочет трудиться над своей душой, подготавливать ее к жизни вечной. Ведь для этого надо столько всего в мире понять, приспособиться к тому, что ты узнал, и не отвергать, а полюбить. Нельзя любить мир, не понимая его. Чтобы полюбить мир, надо понимать его в совершенстве. Как Вы там у себя написали? -- тут на лице Виктора Витальевича заиграла лукавая улыбка.
-- Единство интеллекта и аффекта,- смущенно сказал я.
-- Вот-вот. Да только достичь этого единства уж очень трудно, да и долго. А посланцы Сатаны постоянно нашептывают гораздо более легкий путь. Власть, престиж, богатство, целый сонм плотских наслаждений, не одухотворенных работой мысли... И люди слушают это нашептывание и поддаются ему чрезвычайно легко. А раз послушавшись сладко-ядовитого шепота и соблазнившись легкостью открывшегося пути, они уже ничего больше не хотят, кроме как преуспеть в этой земной жизни. Преуспеть любыми путями, чтобы получать от жизни как можно больше наслаждений в единицу времени. Того же они желают и своим детям. Ради этих минутных наслаждений люди готовы искалечить себя и других. А лиши их этих наслаждений - и сразу наступит великий страх. Страх непонимания своих чувств, своего места в мире, страх незнания, что же делать дальше. Все страшно этого боятся, и поэтому предпочитают коротать свою жизнь, гоняясь за наслаждениями. И при этом постоянно они надеются на меня. Тот же сладенький голосок нашептывает им, что я их спасу от расплаты, что я всесилен. Этот голосок, разумеется, все врет, но люди верят! Потому что если есть выбор, во что верить, то предпочитают верить в то, во что удобнее верить, даже если это явная чушь, дичь и глушь. Временное удобство все еще остается главным критерием в поиске истины, хотя всем понятно, что временных истин не бывает. Невозможно найти временное и легкое пристанище в Вечности, но именно к этому люди и стремятся. И я им нужен именно для этого, то есть, для удобства. Они все две тысячи лет считают меня кем-то типа Харона, перевозящего мертвых через воды Ахеронта прямо в рай, и при том совершенно бесплатно.
А в нынешний прагматический век люди вообще начали считать, что я им чем-то обязан, что это у меня должность такая, и в мои функциональные обязанности входит продолжать серию их наслаждений после их физической смерти. Да что там, им уже мало одного меня, и они решили расширить штат, благо зарплату выплачивать все равно не надо. Теперь каждый хочет иметь себе персонального заступника и спасителя. Дело дошло до того, что политики циничнейшее из людей племя - избрало себе в официальные небесные заступники сэра Томаса Мора! Господи, какая чушь! Как я могу помочь людям, которые пустили свою душу по пути саморазрушения! Если они уж так боятся вечных мук или небытия, так пусть наймут себе программиста, который запустит их дурацкий фан, кайф и торч по бесконечному циклу - ведь именно так они представляют себе рай!
-- Ну, вообще-то, я и сам программист -- ответил я. -- Но я совершенно не знаю, как подступиться к этой задаче.
-- Так уж прямо и не знаете? А как насчет объектно ориентированного программирования? Каждый объект упакован полным набором методов, и в его собственных силах обеспечить весь цикл своего существования, от возникновения до уничтожения. Но может и не быть никакого уничтожения, может быть бесконечное саморазвитие. Все зависит от того, как построить алгоритм. Ресурсов хватит - ресурсы я могу обеспечить. Вы только научитесь ими грамотно пользоваться". "А грамотно - это как?" - спросил я. "Грамотно - это без каких либо упований на чудо, то есть на милосердное вмешательство внешних процессов. Внешний процесс - это всего лишь монитор. Монитор, господа хорошие, а вовсе не нянька! А задача монитора - экономить ресурсы и удалять процессы, в которых произошла неустранимая ошибка. Удалять, чтобы они зря не занимали ресурсов и не подвесили всю систему. Грех - это по вашей терминологии - error. Тяжкий грех - unrecoverable error. Удаление нагрешившей души из системы - это вовсе не наказание, это способ защиты системы от сбоев, от критического накопления ошибок, которое рано или поздно свалит всю систему, то есть уничтожит мировой разум, если источник ошибок своевременно не устранить. Элиминация неисправимо грешных душ - это не наказание и не месть. Это защитная функция системы, выражаясь вашим языком fault protection. Чистилище - это security layer, а Ад - это post-mortem memory dump, кладбище мертвых процессов. За то, что творится в Аду система уже не отвечает, она использует его только для утилизации ресурсов. Грешные души разлагаются на исходные компоненты, и эти компоненты возвращаются в виде ресурсов в системный пул.
