Но и без дрыновских шуму и веселья не убавилось. Маша одну за другой заводила песни, да так громко, что прилеповские собаки ошалели.
Давно Анюта так не хохотала. И частушки запевала по очереди с девчонками. А сердечко ее грустило. Милые барышни... И в глазах стояла синяя рубашка. Она уговорила своих дубровских идти завтра в Мокрое на танцы. Только бы ей не выдать себя, когда они столкнутся лицом к лицу...
Засыпая, Анюта вдруг поняла, как бессознательно и бесчувственно она раньше жила. День за днем - как страницы переворачивала в книге о чужой, неинтересной жизни. Почему же теперь она так остро чувствовала каждое мгновение?
Она ходила на танцы не только в субботу и воскресенье, но и в будние дни. Каждый раз на пороге клуба ее щеки горели, разум мутился от волнения. Но ни через неделю, ни через две они не встретились. А нетерпение первой влюбленности с каждым днем росло и упрямо требовало своего - видеть его, хотя бы мельком, хотя бы издалека.
Удивительную перемену в Анюте тут же заметили близкие.
- Не появился ли женишок какой? - радостно вопрошала крестная. - Может, она с Васькой ухажерится?
Так они с кумой думали-гадали. Им очень хотелось, чтобы с Васькой. Но когда спросили у Анютки, она только рассмеялась в ответ и капризно передернула плечом. И ужимочки эти новые, ранее невиданные, отметили за ней крестная с матерью. А уж как она намывалась каждый день, прихорашивалась, танцевала перед зеркалом!
Крестная осторожно выспрашивала-выведывала у Маши, Зиночки и девчонок с фермы: ведь они вместе бегали на танцы, не могли не знать, кто зазнобил ихней Нюрке сердечко. Одна Маша не удержалась и разболтала Насте, что Анютка танцует со студентом из Калуги Сашей. Он даже один раз провожал их до Прилеп и ей все на ухо напевал, что она будто бы похожа на артистку Валентину Серову и на ангела с картины какого-то художника, забыла фамилию, не нашего, итальянского.
- Студент! - сразу встревожилась мать. - Это очень, очень плохо, Настя. Это одно баловство, только заклумит ей головушку.
- Про артистку это правда, и Сережка мой согласен, что похожа она на Серову, - с удовольствием подтвердила Настя. - Но зря ты, кума, горюешь, на артистку наша Нюрка не купится. На ангела она, может, и купилась бы...
К концу лета начал потихоньку угасать лихорадочный, счастливый жар, в котором Анюта прожила два месяца. Все чаще уныние, а за унынием и тоска стали одолевать. Скорее всего, он живет в школе и на танцы не ходит. Но в школу она ни за что не пойдет, и помочь ей может только случайность. А случайность не помогала. И Анюта смирилась: давно она догадалась, что несчастливой задалась. На всех счастья не хватит, кого-то придется и обделить.
Бабы на ферме смеялись: пока дорогу тянули, весело пожили наши девки, теперь долго вспоминать будут. А Настя с любопытством поглядывала на крестницу: не страдает ли она по своему Сашке. Но Анюта была спокойной и безучастной. Даже слишком безучастной, как будто погасла после отъезда строителей.
Всколыхнула, разворотила ее эта странная любовь, но не сбылась. Поболело, поныло сердечко и перестало.
Любаша так распланировала Анюткину жизнь: поработает год-другой проводницей, потом - училище, железнодорожное или педагогическое. А если Карп заупрямится, Толикова сестра сделает справку из туберкулезного диспансера. Перед этой справкой никто не устоит.
Тихий, ласковый старичок Карп устоял и перед справкой, и перед Любкиной энергией. Он вызвал Анюту с матерью в контору и долго жаловался на обстоятельства. А обстоятельства были таковы. Когда большак потянули дальше и деревни перестали гонять на дорожные работы, тут же навалились лесозаготовки. На их куст наложили несколько тысяч кубов планового леса. Эти кубы разделили по дворам - и, будь добр, выполняй государственный план.
- Что ни день, то новые разнарядки: пять человек отправь на строительство кирпичного завода, пятнадцать человек - в лес. За год сорок человек уехали в ФЗО. Тянут-тянут из деревни, как из дойной коровы. Не всем же по городам жить, кто-то должен и в деревне! Где я возьму людей?
Карп Василич разволновался, словно задели самую больную его струну. И Анюте стало совестно. В самом деле, чем она лучше других? Но мамка все же робко вставила:
- Карп Василич, ты посмотри на нее, какой она лесовщик, что она в лесу наработает?
Карп посмотрел на Анюту и остался доволен:
- А что? Она девушка здоровая, только хрупкого сложения. Ты не бойся, Сашка, там ей дадут работу полегче, сучья обрубать или на кухне.
И уже после этого душевного разговора Карп на прощание обещал твердо, что справка не поможет, не отпустит он Анютку и со справкой, пока на лесозаготовки гоняют. Потом, ближе к лету, видно будет. Что именно видно, он не сказал.
Но Любаша не сдавалась. Через неделю уже прислала весточку с одной мокровской знакомой. Вот что сестрица надумала. Их сосед, хороший парень, инвалидом с войны пришел, согласился жениться на Анютке, не по-настоящему, а понарошку, чтобы только вызволить девку из колхоза. На один день приедет она в Калугу, распишется с парнем, а к вечеру уже вернется со свидетельством о браке. Помашет этой бумажкой у Карпа перед носом: прощай, Карпушка, прощайте, лесозаготовки и телятник!
Насте эта затея очень понравилась:
- ну Любанька! До чего придумливая девка! Чего вы кукситесь? - ругала она куму и крестницу. - Это же не в церкви перед аналоем стоять. Пошел записался, через полгода отписался, как будто и женатым не был. Сейчас многие так делают. Вон в Козловке Таська Чугунова так сбежала из колхоза, батька ти две, ти три тысячи отдал жениху, а этот парень, видно, без денег, по доброте душевной...
- Узнают про такое дело, могут засудить, - испуганно говорила мамка.
- Да кто ж докажет, ты попробуй докажи! - хохотала Настя.
Как им не по душе была эта свадьба! Любаша даже не написала, как парня зовут. Наверное, по осторожности. Они, как пуганые вороны, боялись каждого куста, а тут такое непривычное, страшноватое дело. Мало ли что? Анюта решила подождать до весны, раз Карп Василич обещал...
В первый раз они пробыли на лесозаготовках недолго, с месяц. Пригнали их под Песочню, в самые лесные дебри. И как им повезло! Хозяйка попалась хорошая и хатка теплая. Встали они вчетвером на постой к этой бабке, вечером собирались укладываться спать прямо на полу. А она им вдруг и говорит:
- Что ж вы, девки, будете спать на мосту! Вы ж смерзнете. Сейчас мы что-нибудь сообразим.
Настелила им на полатях мешков, дерюг, а сверху прикрыла тулупами. И они хорошо спали, в тепле, а под ними шуршала и тихо вздыхала больная овечка. Утром встали, а бабушка уже топит печку, варит им чугун картошки: ешьте, девки, вволю картох, картох у меня много.
Они получали паек - триста граммов хлеба на день. Маше с Зинкой не хватало этого пайка, они девки здоровые и вечно ходили голодными. Поэтому старались сделать две нормы за день. Выработают две нормы - им дадут по шестьсот граммов хлебушка, они наедятся досыта. А норма была четыре куба в день. Анюта молила Бога, чтоб помог ей осилить одну норму, о двух и не задумывалась.
Хлеба ей хватало. Вечером она аккуратно делила пайку на три части. К бабкиной картошке девчонки жарили сковородку сала. Всем им из дому дали по куску сала. В обед привозили на делянку похлебку. Вот с этой казенной похлебочки можно было ноги протянуть: одна вода, за каждой крупинкой гоняйся с дубинкой. Ну а вечером опять картошка. Анюта заскучала по мамкиным щам и молоку.
Вместе с ребятами-подростками ее поставили на легкую работу - сучья обрубать. С утра до вечера тюкала она топором, до головокружения, до серебряных искр в глазах. Время от времени поднимала голову и видела одну и ту же картину: сосны и ели в белых сугробах. Их заснеженные лапы даже по ночам ей снились. Ей уже стало казаться, что ничего, кроме леса, она не видела в жизни, и родилась здесь, под елкой, и останется навсегда, и присыплет ее снежком.
Пока не пришло отупение от усталости, Анюта любила утренний, нетронутый, не взбудораженный порубщиками лес. Когда он еще жил сам в себе, своей чуткой лесной жизнью. И его лесная душа витала повсюду - над верхушками красавиц сосен и под лапками молоденьких елок.
Но вот врывались они, дикие орды завоевателей. И к вечеру на развороченном снегу валялись обкорнанные столбы, а пышные ветви, еще недавно мягко реявшие над головой, летели в костер или затаптывались в буреломе. И вместо леса оставалась на земле голая, безобразная плешь.
На другой день они губили еще один кусочек леса, покорно ложившийся под топор. В первые дни Анюта чувствовала себя как на бойне, потом привыкла. Ведь без леса нельзя жить - надо строить дома, топить печки, убеждала она себя. Конечно, лес живой и, наверное, страдает. Но мало ли живых тварей убивает человек себе на пропитание. А болезни, войны и прочие напасти губят тысячи людей. И все это сами люди принимают покорно и равнодушно, как обыкновенное течение жизни.
