- А есть у тебя хоть что-нибудь переодеться? - спросил дяденька.
- Есть у меня еще бурки и ботинки, что Любаша подарила.
Оттого, что нашлось кому рассказать о своем горе и ей чуть посочувствовали, стало намного легче. Выходя у станции, Анюта от души благодарила:
- Спасибо тебе, дяденька! Прямо Бог тебя послал, сама бы не успела к поезду.
И во второй раз ей повезло в этот день. В поселке повстречался ей знакомый дед из Хорошева, и она пристала к нему. Доехала полпути на тряской телеге с ворохом пахучей соломы. Потом добрела до Козловки, а в Козловке ее снова подобрал грузовичок. Шофером оказался знакомый парень, когда-то дружил с Ванькой.
Так ей пришлось пройти только километров пять пеша, и к вечеру она была дома. Упала мамке на плечо, повинилась за валенки. А мамка за валенки и не спросила, сразу испугалась:
- Анютка, погляди на себя, ты вся красная, как огонь. Не захворала?
- Мам, я уже неделю в сухом не ходила, не успеваю обсушиться.
Какое блаженство влезть на горячую печку, напиться парного молока и забыться! И мамка не корила за валенки, не расспрашивала про лесную жизнь. Вспоминать такую жизнь тошно, тем более рассказывать про нее.
Только раз Анюта не выдержала, пожаловалась, когда они лежали рядышком в темноте и с тревогой ждали завтрашнего дня:
- Ой, мамочка, не знаю, как дотянуть! Хоть бы мне получшело. И девки ждут не дождутся, оголодали, бедные.
Но утром Анюта на ноги встать не смогла, металась, бредила. Все ей грезилось, что заходит в хату бригадир и с порога кричит: я тебя, такая-рассякая, на сколько дней отпускал - а ты меня подвела! Анюта стонала и порывалась вскочить.
Хорошо, приходил к соседским детям новый фельдшер из Мокрого, сделал укол и велел срочно везти в больницу. Мать с Настей постояли над больной, повздыхали, обдумывая быстрое, как росчерк пера, слово "срочно". Лекарь был парень горячий, городской, совсем незнакомый с их порядками. Карп Василич, конечно, лошадь не дал, даже крестного не уважил.
- Как ты не понимаешь, Федотыч, у меня всего три подводы, с утра до вечера возят навоз, - с обидой отчитывал председатель крестного. - Каждый день у вас больные, всем лошадь дай. на чем же я буду работать?
И крестный ушел пристыженный. Зато фельдшер, когда узнал, очень разозлился.
- Я другого и не ждал, - говорит. - вашему Карпу навоз дороже людей.
Парень всего несколько месяцев проработал, а успел разругаться с начальством в пух и прах. Жалко: хороший лекарь, но они его выживут, тихонько говорили по деревням. Он знающий, не то что клуша Дуська, с народом уважительный, а начальства не боится и не сгибается перед ним. А они этого не любят, им надо, чтоб перед ними сгибались.
Побежали к Домниному батьке, а он укатил с сыном на базар. Прилеповский дед повез на своей лошадке старух на похороны. Лошади у них в деревнях никогда не простаивали, ни летом, ни зимой. Иной раз только ночью и можно было заполучить подводу.
На другой день Анюта заметалась, забеспокоилась:
- Мам, мне нужно ехать, бригадир будет ругаться.
- Лежи ты, шальная, забудь про бригадира. Завтра отправим тебя в больницу, а бригадиру Петька все расскажет, повез девкам харчи в лес.
Мать поила ее с ложечки отваром с медом и глядела на нее почти счастливыми глазами. Вчера Дмитрий Палыч, или Дима, Димочка, ее клятвенно заверил, что Анютка не умрет. В больнице ей вскроют гнойник в горле, обработают рану - и тут же спадет температура и перестанет голова болеть. И она поверила лекарю, и камень с души свалился.
- Надо выпить, доча, горло погреть, Дмитрий Палыч велел, - уговаривала она Анютку.
- Не могу, мам, не глотается. а он не будет больше меня колоть?
Анюта не столько боялась уколов, сколько стеснялась фельдшера. Дверь заскрипела в сенях, она вздрогнула: пришел ее мучитель. Но это не Митя, это вдруг Фроська заявилась, подгадала момент, когда Настя была в отлучке.
- Мы с бабами тут говорили, Сашка, чегой-то твоя девка дома? - как бы между делом, по-соседски выспрашивала Фроська.
Доярки не очень-то Фроську понимали, она им не начальство. Поэтому мамка с ней не церемонилась, кивнула на занавеску и буркнула:
- Вон лежит, лихорадка у нее, Дмитрий Палыч приказал в больницу везти.
Фроська откинула занавеску, поглядела:
- Лежать-то и я бы с удовольствием полежала... Сашка, я чего зашла, рассказать тебе. Сегодня в Починке суд был, "тройка" приехала, судили парня-дезертира за то, что со стройки сбег. И дали не год исправительных лагерей, как нашей Верке, а все три года. Сейчас строго стало.
Мать сердито загремела ведрами и вышла из хаты. Фроське тоже ничего не оставалось, как убраться восвояси. Стало так тихо, что Анюта слышала свое неровное, прерывистое дыхание. Тем утром ей стало немного легче, но все равно разговор матери с Фроськой она слышала как будто в полусне и сначала не поняла, что этот разговор и ее касается.
Ей вспомнился суд над козловской Веркой. Прошлой осенью они все ходили в сельсовет на этот суд. Верка весну и летом проработала на дороге, а ушла потому, что покалечилась: то ли ногу подвернула, то ли камень ей на ногу упал. Нога распухла, почернела, и она не могла без боли ступить. А бригадир ничего не хотел слушать. Тогда она сама сделала себе костыль и приковыляла домой. Дома ей бабка-знахарка вправила ногу, сделала примочки, и нога получшела. Как суд подошел, опухоль спала - ничего не докажешь. И Верку засудили.
В тот день Анюта впервые увидела эту самую страшную "тройку", про которую столько говорили в последний год. Она думала, что это трое плечистых, видных генералов, все в ремнях и при кобуре. Но за столом сидел только один военный, в гимнастерке, а не в генеральском кителе. Лицо у него было круглое, простоватое, он все время думал о чем-то своем и рассеянно улыбался.
Одна из судей была женщина, молодая, красивая. Но вот кому Анюта не хотела бы попадаться. Вид у нее был такой, будто бы она одна послана собрать всех дезертиров в районе и доставить их в тюрьму. И задание ей такое не впервой, и речи быть не может, чтобы она с ним не управилась.
Старушки шептались: никакая это не "тройка", настоящая "тройка" разве тебе покажется? Это какие-то уполномоченные, их много взад-вперед ездят по району.
Анюта больше смотрела на Верку. Бабы плакали и жалели бедную девку. Не только за то, что упекли на год в исправительные лагеря. В этих лагерях, говорят, не хуже, чем на лесозаготовках или на дороге. А за то, что обрекли девчонку на такой позор и унижение: поставили у стола на сцене и заклеймили дезертиршей, лодырем. Анюта думала, что она бы не пережила, так бы и рухнула замертво у всех на глазах. Ведь сбежалась целая толпа из всех окрестных деревень.
И вдруг ей представилось, что это на нее устремлены десятки жадных глаз. А женщина-судья строго спрашивает у нее: "почему оставила работу?" Анюта даже застонала от ужаса. И тут ее озарило: ведь это для нее Фроська рассказывала про "тройку", она - дезертир. И никакой фельдшер Митя не поможет.
Мать с Настей собирались на дневную дойку, хотели ее покормить. Но она затаилась на лежанке, сделала вид, что спит, и не откликнулась. Тяжкие думы незаметно переросли в настоящий кошмар. Этот кошмар давил и мучил ее до вечера. Чего только не рисовала себе Анюта в бреду.
Перед судом Верку день-другой продержали в старом амбаре под замком, а мать с сестрой украдкой носили ей поесть и передавали через оконце. Вот и за ней придут и силой посадят в какой-нибудь сарай, тюрьмы-то у них нет. А потом отправят в лагеря на север, на год, а может быть, на целых три. Сможет ли она прожить так долго без матери, родных, далеко от дома?
Она лихорадочно думала и думала, сердце все сильнее тосковало от безысходности, а разум помутился от страха. Хорошо, что дома никого не было и можно было вволю поплакать. "Господи, как я хочу умереть!" - просила Анюта. Это был единственный для нее выход, другого она не находила.
Под мамкиной кроватью стояло лукошко, а на дне его аккуратно свитые веревки. Никогда это лукошко не попадалось Анюте на глаза, а тут попалось. Она долго смотрела, потом достала одну веревку, намотала на руку... В прошлом году повесилась Наташа Чугунова. Бабы ее очень осуждали. Из-за детей. Двоих детей разобрала родня. Анюта не понимала ее и только теперь поняла: значит, наступил предел и не могла она больше терпеть. А перед войной в Мокром девушка отравилась из-за жениха, он ее бросил.
Анюта вдруг в минуту решила, словно в прорубь с головой нырнула. Встала и, закутавшись в одеяло, с трудом выбралась в сени. Она и не подозревала, что так ослабла за эти два дня. Только бы хватило сил...
В сенцах еще не настелили потолок. Анюта запрокинула голову и выбрала одну из трех балок. Поднесла поближе ящик из-под снарядов. На этом ящике сиживала Настя, а уж ее невесомое тело он и подавно выдержит. Пока совсем не стемнело, Анюта все приготовила: перебросила веревку, завязала петлю. Торопилась, сдвинула веревку в угол, чтобы мать не заметила. Скоро мамка прибежит с вечерней дойки, управится по хозяйству и ляжет спать. Вот тогда, в самую черную заполночь, она тихо встанет и прокрадется в сени...
