Хеся ничего не поняла, испугалась за Наташу.
— Я не знаю, о чем вы… — прошептала она. — Я не про то говорила. Да зачем нам об этом? Вы не сердитесь, ну, будем спать.
Молчание. Вдруг из темноты опять зашелестел было голос Хеси:
— Михаил…
— Молчите о Михаиле! Молчите!
Наташа чуть совсем не вскочила с постели.
— Ни слова о Михаиле! И я не знаю, что с ним будет, и вы не можете понять, где он теперь и чего хочет! Личиками еще мы с вами для этого не вышли, да и не надо! Но судить впустую я тоже не хочу. И не позволю.
Хеся совсем затихла, даже дыхания ее не было слышно.
— Ну, спите, Хеся, ничего, — мягче сказала Наташа, опомнившись. — Ведь это не обида. Так… Я зла, очень зла. Оттого, что и я, может быть… тоже очень несчастна. Я никого не люблю и, кажется, не могу уж никого любить. Не знаю, нужно ли даже любить. Я — как Юрий… только в том и разница, что все ему дает радость, а мне все — страдание… Прощайте же, Хеся, спокойной ночи. Простите меня.
Она отвернулась и закрылась с головой одеялом, пряча глаза от лапчатых теней лампадки. Шумели березы. Деревянно и гулко стучали по крыше копыта дождя.
Глава двадцать третья
ТРОЕБРАТСТВО
В чайной на барке, где всякого люда бывает довольно и всякие разговоры ведутся, Михаил опять сидел со своим новым знакомцем — Лавром Иванычем. Это уже в третий раз они виделись.
Тогда, после собрания, Лавр Иваныч подождал Михаила на тротуаре, сразу с ним заговорил, потом они походили по улицам часа полтора. И стали встречаться. Михаилу понравились острые глаза, говор и то, о чем заводил беседы новый знакомец. Несмотря на привычку обязательного недоверия, Михаил не мог отнестись к нему с подозрением: видно было, что это человек совсем из другого какого-то мира, неизвестного, занят чем-то своим, занят Михаилом потому, что "о мыслях его любопытствует", а больше ничего.
Жизнь Михаила так сложилась, что он почти отвык от людей. Давно уже знал немногих и все одинаковых; разговоры между этими одинаковыми тоже были почти всегда одинаковые. И от Лавра Иваныча дохнуло на него если и не свежим воздухом, то во всяком случае другим, незнакомым.
Михаил уже знал, что Лавр Иваныч не "сектант" (как сначала подумалось), а бывший старовер. "После пошел в единоверие, ну, и это как-то у меня не вышло, — признавался он. — Ныне, можно сказать, ни там, ни здесь, прямо нигде, все книжки почитываю, мир пытаю". Он и в самом деле был очень серьезно начитан. "Времени много, торговля налажена, идет себе потихоньку, а человек я одинокий".
Михаил в этот вечер был пасмурен. Раздражал граммофон, раздражали и двое парней за соседним столиком, пьяных, которые, однако, говорили о "божественном". Старые мысли о себе раздражали, наянливые. "Что ж, думалось, и я, как Лавр Иваныч: ни там, ни здесь, прямо нигде".
— А вот еще желал я вас нынче спросить, — сказал Лавр Иваныч, — знаете вы тут троебратство одно?
— Троебратство? Нет, я ведь никого не знаю. Это что же, секта какая-нибудь?
— Нет, зачем? Так мы между знакомыми называем. Я нынче туда побывать хочу, в гости, так вместе, если угодно, поехали бы.
Михаил насупился.
— Я не могу ехать неизвестно к кому. Да и зачем мне?
— Отчего же? Вот мы с вами побеседовали, сдружились. Их бы поглядели тоже, коли не знаете. Это старец один, потом племянник его, хроменький, ну, и мастеровой еще с ними живет.
— Старец? Как же вы говорите — не секта? Учитель, что ли, ихний?
— Нисколько не учитель. Старец — я сказал в том смысле, что уж почтенных лет человек…
К великому изумлению Михаила, Лавр Иваныч объяснил, что "старец" — профессор и фамилия его Саватов.
— Как, тот самый Саватов, известный?
— Да, он многим известен. Теперь уж он лекции только на одних женских частных курсах читает. Неприятности у него в свое время бывали. Да он такой еще бодрый.
— А племянник?
— Племянник здоровья слабого. Он археологией, что ли, занимается.
— Я не понимаю, о каком же вы троебратстве? И при чем тут мастеровой?
— А они втроем живут, вместе и как бы в одних мыслях. Ничего, в согласии живут. И Сергей Сергеевич мастеровой этот, ихний же. Сергей-то Сергеевич семейный, да жена не захотела, не согласна, что ли, в чем-то, ну, так она отдельно живет с детьми, в гости друг к другу ходят.
— Странно! — сказал Михаил. — Какие же у них мысли? Право, на секту похоже.
— Мысли обыкновенные, разные, я к тому сказал, что они у них согласные. Вы сами спросите, коли поедете. Гостям там всегда рады. Между прочим, иные их еще "временщиками" зовут, ну, да это так: потому что у них свое мнение о временах.
— О временах?
— Да, насчет истории. Что всякое время свою правду оправдывает и нужно прежде всего времена узнавать, ну, и так далее.
— Пожалуй, поедемте, — сказал Михаил, вставая. — Я что-то вас не понимаю, но, если это Саватов, я могу поехать на часок. Куда ни шло. Только как же вы повезете незнакомого? Ведь и вы меня не знаете.
— Это что! — улыбнулся Лавр Иваныч, махнув рукой, и они отправились.
Дорогой, пока ехали в трамвае, Михаил старался припомнить все, что когда-нибудь слышал о Саватове. Но ничего определенного не вспомнил. Говорили о нем просто, как об "известном ученом"; когда-то он "пострадал", но это было давно и, главное, все вне тех интересов, которыми последние годы жил Михаил.
Идя по узкому переулку рядом с Лавром Иванычем, у самого дома Саватова Михаил вдруг вспомнил, что он одет нынче рабочим, в синей рубашке и в картузе. Стало стеснительно почему-то и кстати пришло в голову, что же о нем Лавр Иваныч думает?
— Я… в таком костюме сегодня…
— Это ничего, ничего, — ободрил его Лавр Иваныч. — Они и так узнают, какого вы звания человек.
Михаилу стало совсем не по себе.
— Что такое узнают? Что им знать? Да куда вы меня ведете?
Лавр Иваныч удивился. Поглядел остро.
— Экий какой у вас дух неспокойный, Господи Боже! — сказал он с грустным упреком. — Страха человечьего бояться — с человеками не знаться. Да вот уж мы и пришли.
Маленькая чистая квартирка в деревянном доме. В длинной столовой — накрыт чай. Дверь гостям отпер коренастый человек в такой же синей рубашке, как у Михаила. Провел их в столовую, сам сел за самовар.
Худенький старичок с подстриженной белой бородкой поднялся с кресла. Михаил заметил, что кресло было старинное, красивое. Тут же, у стола, сидел за книгой третий человек, рыжеватый, с бледными щеками и очень веселыми, темными глазами.
— Ага, здравствуйте, — сказал старик живо, подавая руку Михаилу. — Вы с Лавр Иванычем? Вас, Лавр Иваныч, я как будто давно не видал.
Лавр Иваныч отер бородку ситцевым платком и сел.
— Давно-с, давно. Зачитался я. Людей позабыл. Ну, как вы?
— Да ничего, помаленьку, — ответил человек в синей рубахе, Сергей Сергеевич. — У меня сынишка болен был на этой неделе, чуть не помер.
Рыжеватый весело улыбнулся.
— Отходили, теперь ничего, — сказал он.
Разговор завязался. Лавр Иваныч стал рассказывать о собрании, о речи Юрия Двоекурова и стал опять волноваться. Рассказал очень связно и понятно.
— Ну, не чертова ли кукла? — закончил он сердито. — Ну, статочное ли дело?
Саватов улыбался.
— Браниться-то не для чего, не для чего. Ведь никого не вразумили? А впрочем — что ж? И побраниться иной раз хорошо. — Подумал, прибавил: — Я этого студента знаю. Хорошо. И давно. Красивенький. Не очень интересный, а неприятный.
— Вот вы как, осуждаете! — сказал Михаил, все время молчавший. — И это неверно: Двоекуров именно приятный.
— Я не в осуждение сейчас сказал, хотя почему нельзя осудить? Студент, если хотите, не неприятный, а страшный.
— Почему это?
— Да потому, что он не интересен, а кажется интересным. Его, может быть, вовсе нет, а кажется, что он есть.
— Этой мистики я не понимаю! — резко сказал Михаил.
Рыжеватый племянник взглянул на него удивленно.
— Отчего вы сердитесь?
Они все трое глядели на него с удивленной ласковостью.
Михаил смутился, но вдруг вспыхнул.
— Оттого, что я не понимаю ни себя, ни вас! Для чего я к вам пришел? Точно у меня так много времени! И что вы все такое? Почему у вас троебратство, что за чепуха?
Старичок Саватов, глядя на него, тоже рассердился.
— Достаточно у вас времени, не торопитесь! Почему чепуха? Называйте как хотите, хоть пустогоном, от слова не станется. А почему нам не жить вместе, если мы этого хотим и нам это нравится?
Действительно, почему не жить? Михаил не знал.
— Если друг другу в глаза посмотреть, — сказал Сергей Сергеевич, — да увидишь там согласное, так уж захочешь вместе жить, да!
Племянник засмеялся.
— Сережа запроповедовал!
— Нет, какая проповедь! — начал торопливо Михаил. — Раз уж я здесь, то мне, действительно, хотелось бы понять, что вы за люди, какие это такие у вас "согласные мысли", что вас связывает и что вы делаете вместе?
