— Пять!… — кричал Порша, прикидывая своей наметкой. — Ох, подымает вода!…
— Придется сделать хватку, — говорил Савоська. — Вечор Осип Иваныч наказывал, ежели вода станет на пять аршин, всему каравану хвататься…
— Опасно дальше плыть?
— Опасно-то опасно, да тут пониже есть деревушка Кумыш… Вот она где сидит, эта самая деревушка, — прибавил Савоська, указывая на свой затылок.
— А что?
— Больно работы много за Кумышом, да и место бойкое… Есть тут семь верст, так не приведи истинный Христос. Страшенные бойцы стоят!…
— Молоков?
— Он самый, барин. Да еще Горчак с Разбойником… Тут нашему брату сплавщику настоящее горе. Бойцы щелкают наши барочки, как бабы орехи. По мерной воде еще ничего, можно пробежать, а как за пять аршин перевалило — тут держись только за землю. Как в квашонке месит… Непременно надо до Кумыша схватиться и обождать малость, покамест вода спадет хоть на пол-аршина.
— А если придется долго ждать?
— Ничего не поделаешь. Не наш один караван будет стоять… На людях-то, бают, и смерть красна.
— Братцы, утопленник плывет… утопленник! — крикнул кто-то с передней палубы.
В воде мимо нас быстро мелькнуло мертвое тело утонувшего бурлака. Одна нога была в лапте, другая босая.
— Успел снять один-то лапоть, сердяга, а другой не успел, — заметил Савоська, оглядываясь назад, где колыхалась в волнах темная масса. — Эх, житье-житье! Дай, господи, царство небесное упокойничку! Это из-под Мултыка плывет, там была убившая барка.
Бурлаки приуныли. Картина плывшего мимо утопленника заставила задуматься всех. Особенно приуныли крестьяне. Старый Силантий несколько раз принимался откладывать широкие кресты.
— Нет, придется схватиться, — решил Савоська, поглядывая на серое небо. — Порша! Приготовь снасть!… Вон Лупан тоже налаживается хвататься.
Бурлаки обрадовались возможности обсушиться на берегу и перехватить горяченького. Ждали лодки, на которой Бубнов отправился спасать тонувших бурлаков. Скоро она показалась из-за мыса и быстро нас догнала.
— Двоих выдернули, — объявил Бубнов, когда лодка причаливала к барке. — Одного я схватил прямо за волосья, а он еще корячится, отбивается… Осатанел, как заглонул водицы-то!
Вторая хватка для нас не была так удачна, как первая. Пашка схватился на довольно бойком перекате, но с нашей барки не успели вовремя подать ему снасть. Пришлось самим делать хватку прямо на берегу. Снасть, закрепленная за молоденькую ель, вырвала дерево с корнем, и барку потащило вдоль берега, прямо на другие барки, которые успели схватиться за небольшим мыском. Волочившаяся по берегу снасть вместе с вырванной елью служила тормозом и мешала правильно работать. Произошла страшная суматоха; каждую минуту снасть могла порваться и разом изувечить несколько человек. Бедный Порша метался по палубе с концом снасти, как петух с отрубленной головой. Нужно было во что бы то ни стало собрать снасть в лодку и устроить новую хватку по всем правилам искусства.
— Руби снасть! — скомандовал Савоська Бубнову.
Повторять приказания было не нужно. Бубнов на берегу обрубил канат в том месте, где он мертвой петлей был закреплен за вырванное дерево. Освобожденный от тормоза канат был собран в лодку, наскоро была устроена новая петля и благополучно закреплена за матерую ель. Сила движения была так велика, что огниво, несмотря на обливанье водой, загорелось огнем.
— Крепи снасть намертво! — скомандовал Савоська.
Канат в последний раз тяжело шлепнулся в воду, потом натянулся, и барка остановилась. Бежавший сзади Лупан схватился за нашу барку.
По правилам чусовского сплава, каждая барка обязана принять снасть на свое огниво со всякой другой барки, даже с чужого каравана. Это нечто вроде международного речного права.
— Отчего ты не выпустил каната совсем? — спрашивал я Поршу. — Тогда косные собрали бы его в лодку и привезли в барку целым, не обрубая конца…
— А как бы я стал мокрую-то снасть на огниво наматывать? Што ты, барин, Христос с тобой! Первое — мокрая снасть стоит коробом, не наматывается правильно, а второе — она от воды скользкая делается, свертывается с огнива… Мне вон как руки-то обожгло, погляди-ко!
Порша показал свои руки, на которых действительно красными подушками всплыли пузыри.
Было всего часов двенадцать дня. Самое время, чтобы плыть да плыть, а тут стой у берега. Делалось обидно за напрасно уходившую воду и даром потраченное время на стоянку.
— Пять аршин с вершком выше межени, — проговорил Порша, прикидывая свою наметку в воду.
А дождь продолжал идти с немецкой последовательностью, точно он невесть какое жалованье получал за свою работу. На бурлаках не было нитки сухой.
— Надо первым делом разыскать, где здесь кабак, — разрешил все недоуменья Бубнов. — Простоим долго…
— Типун тебе на язык, Исачка!
— Не от меня будете стоять, милые, а от воды. Говорю: первым делом кабак отыскать…
— Какой тебе в лесу кабак, отпетая душа?
— Должон быть беспременно… На Чусовой да водки не найти — дудки!… Хлеба не найдешь, а водку завсегда. Тут есть пониже маненько одна деревнюшка…
— Всего двенадцать верст, — заметил Савоська, — и на твою беду как раз ни одного кабака. Народ самый непьющий живет, двоеданы[16].
— Для милого дружка семь верст не околица, Савостьян Максимыч. А с двоеданами я этой водки перепил и не знаю сколько: сначала из отдельных рюмок пьют, а потом — того, как подопьют — из одной закатывают, как и мы грешные. Куда нас деть-то: грешны, да божьи.
— У меня не разбродиться по берегу, — говорил Савоська почти каждому бурлаку, пока Порша производил неизбежную щупку, — а то штраф… На носу это себе зарубите. Слышали?
— А как насчет харчу?
— Пока доедайте у кого что припасено, а там косные привезут всякого провианту.
— Ну, уж это тоже на воде вилами писано, — ворчал Бубнов.
В общих чертах повторилась та же самая картина, что и вчера: те же огни на берегу, те же кучки бурлаков около них, только недоставало вчерашнего оживления. Первой заботой каждого было обсушиться, что под открытым небом было не совсем удобно. Некоторые бурлаки, кроме штанов и рубахи, ничего не имели на себе и производили обсушивание платья довольно оригинальным образом: сначала снимались штаны и высушивались на огне, потом той же участи подвергалась рубаха.
— У святых угодников еще меньше нашего одежи было, да не хуже нашего жили, — утешал всех Бубнов, оставшись в одной рубахе.
Место хватки было самое негостеприимное: крутой угор с редким лесом, который даже не мог защитить от дождя. Напротив, через реку, поднималась совсем голая каменистая гряда, где курице негде было спрятаться. Пришлось устраивать шалаши из хвои, но на всех не прихватывало инструменту, а к Порше и приступиться было нельзя. Кое-как бабы упросили его пустить их обсушиться под палубы.
— Пусти их в самом-то деле, Порша, — просил вместе с другими Савоська. — Не околевать же им… Тоже живая душа, хоть баба.
— А у меня курятник, что ли, барка-то? — ругался Порша.
— Может, и в самом деле по яичку снесут, как обсушатся, — острил кто-то.
— Ах, будьте вы все прокляты!! Савостьян Максимыч! Я тебе больше не слуга… Только Осип Иваныч приедет, сейчас металл буду сдавать. Вот те истинный Христос!!
— Перестань божиться-то, Порша! Неровен час — подавишься!
Дождь продолжал идти; вода шла все на прибыль. Мимо нас пронесло барку без передних поносных; на ней оборвалась снасть во время хватки. Гибель была неизбежна. Бурлаки, как стадо баранов, скучились на задней палубе; водолив без шапки бегал по коню и отчаянно махал руками. Несколько десятков голосов кричали разом, так что трудно было что-нибудь разобрать.
— Лодку у них унесло водой, — догадался Савоська. — Эй, братцы, кто побойчее — в лодку да захватите запасную снасть.
Порша не давал было снасти, но его кое-как уговорили. Лодка с Бубновым на корме понеслась догонять уплывавшую барку.
— Постарайтесь, братцы! — кричал Савоська вслед. — Тут верстах в пяти есть изворот; кабы не убилась барка-то…
— Успеем! — отозвался Бубнов, не поворачивая головы.
— Молодцевато плывут! — полюбовался Савоська, следя глазами за удалявшейся лодкой. — Все наши камешки… Уж на воде лучше их нет, а на берегу не приведи истинный Христос.
В казенке опять появился медный чайник и чашки без блюдечек.
Пришел Лупан.
— Больно не ладно, Савостьян Максимыч, — проговорил старик, усаживаясь на лавочку.
— На что хуже, дедушко Лупан.
Лупан придерживался старинки, хотя и якшался с православными. Он даже не пил чаю, который называл антихристовой травой.
— Ты не гляди, что она трава, ваш этот самый чай, — рассуждал старик. — А отчего ноне все на вонтаранты пошло? Вот от этой самой травы! Мужики с кругу снились, бабы балуются… В допрежние времена и звания не было этого самого чаю, а народу было куды вольготнее. Это уж верно.
