новорожденному! Сам себе удивлялся: ребенок родился в самое заполошное время, когда он, неопытный гендиректор маленькой барахтающейся компании, должен был тщательно отрабатывать каждую сделку, чтобы все не закончилось банкротством… и при этом он мог часами разглядывать младенца.
Он пытался его пеленать, хотя у него это плохо получалось.
Любовь к первому ребенку буквально перевернула Уайти. Тогда-то Джессалин и поняла, за какого хорошего, доброго и ответственного мужчину она вышла замуж. Дочек он тоже любил, хотя и без такой одержимости. Даже Лорен, самая независимая из пятерых, с детства самая большая спорщица, так не подрывала отцовский авторитет, как это делал (непреднамеренно) Вирджил.
Ребенок, не получающий достаточно любви от одного родителя, забирает всю любовь другого.
(Кто это сказал? Мудрый Уильям Блейк? Уолт Уитмен? Или сама Джессалин?)
– Привет, мам! – Прибывший последним Том наклонился и поцеловал мать в щеку.
В своей привычной твердой манере он забирает чей-то пустой стул и присоединяется к ним за семейным столом. Высокий красавец с крепкой нижней челюстью, отцовскими глубоко посаженными глазами и таким же напором. Невозможно поверить, что ему уже под сорок, настолько он по-юношески энергичен.
Пальцы, которыми он сжал ее ладонь, оказались на удивление холодными.
Том чувствует себя в больнице неуютно. Боится даже думать, каким он увидит отца.
Они спешат его успокоить: результаты МРТ обнадеживают. Похоже, Уайти скоро переведут в реабилитационный центр.
(Так сказал доктор Фридленд? Джессалин пытается вспомнить точные слова невролога, но не получается.)
Между тем в дальнем углу кафе Вирджил и его компаньонка (теперь ясно, что не Сабина) встают из-за стола. Стройная молодая женщина примерно его возраста в белом халате, видимо из обслуживающего персонала, уже успел подружиться.
Врач-терапевт? Очень короткая стрижка, но хотя бы не лысая. Джессалин ее раньше не видела. Вирджил со многими в больнице перезнакомился, а некоторых даже зарисовал. Он ходил по коридорам и делал наброски (с разрешения «моделей», хочется надеяться). Завязывать такие мимолетные знакомства – это в его духе.
Молодая женщина на прощание трогает его за плечо. Вирджил улыбается ей вслед, снова садится, берет пальцами что-то с ее тарелки и начинает есть, довольный, что его оставили одного и можно раскрыть блокнот для рисования.
Видно, что он мгновенно забыл об этой женщине.
«Очистил душу», любил повторять он. Что он в это вкладывал, можно было только гадать.
«Свидетельство»
– Том! Что ты делаешь?..
Он снимал на айфон (явные) отцовские увечья. Округлые, похожие на ожоги ранки на лице, горле, руках и даже на предплечьях, хотя в день «аварии» он был в рубашке с длинными рукавами и в пиджаке.
– Ты вторгаешься в личную жизнь отца, Том! Ты же знаешь, как папа не любит казаться слабым или больным. Он бы категорически возражал против того, чтобы кто-то увидел его в таком непритязательном виде…
Как же не вовремя в палату вошла самая бойкая из его сестер. Том этого никак не ждал. Уайти пребывал в «мирном», бессознательном состоянии, не ведая (Том не сомневался), кто находится с ним в одном пространстве. Он дышал медленно и ритмично, а не судорожно, как раньше, но с хрипотцой, словно кто-то сминал бумагу.
– Я говорю с тобой, Том! Не делай вид, что ты меня не слышишь.
Том продолжал фотографировать, словно ее не слыша. Старший брат не обязан отчитываться перед младшими за свои действия, и с годами это правило не меняется.
Лорен попыталась вырвать айфон из его рук, а в результате он ее оттолкнул.
– Как ты смеешь, бандит?
– Не лезь не в свое дело.
– Папа – это мое дело.
Они словно вернулись в свое детство. В юность. Двое лихих Маккларенов, с которыми остальные предпочитали не связываться.
– Папа – наше общее «дело». И не ори, а то он может услышать.
– Сам не ори. Ты стоишь прямо над ним.
Том пока не собирался никого посвящать в эту передрягу. Передряга – именно так представлялась ему неординарная ситуация.
Отцовские увечья не выглядели как последствия инсульта.
Или автомобильной аварии.
Или сработавшей подушки безопасности.
Сделав дюжину фотографий, Том послал их самому себе на почту. После чего спрятал телефон в карман.
– Я… мне кажется… в данных обстоятельствах… – Лорен уже не говорила как командир; ее голос дрожал. – Когда папа выглядит таким старым… таким беспомощным… мне кажется, это нехорошо.
– Ладно. Извини.
– Ты же знаешь, какой он чувствительный, какой тщеславный…
– Эти фотографии никто не увидит, обещаю.
– Тогда зачем снимать?
– Для архива. Для себя.
Он уже успел обсудить ситуацию с Мортоном Капланом.
Мол, есть основания подозревать, что отцовские увечья не являются следствием сдетонировавшей подушки безопасности или автомобильной аварии.
– Я не исключаю, что это электрошокеры.
– Электрошокеры? То есть полиция?
– Да. Не исключаю.
Каплан не отреагировал так, как можно было ожидать от приятеля Уайти Маккларена.
Даже после того, как Том показал фотографии в айфоне, у доктора оставались сомнения.
– Но зачем? Зачем полицейским проделывать такое с пожилым человеком, у которого случился инсульт за рулем?
Пловец
Помогите. Дайте мне руку.
Умоляет. Он видит всех как в тумане.
А сам где-то на глубине, вроде акулы.
Кое-как передвигается. Ноги и руки налиты свинцом.
Их голоса до него слабо доносятся.
Говорить не может, гортань запаяна.
Конечности с трудом преодолевают липкую водную среду.
Он никогда не был хорошим пловцом. И дело уже не поправишь.
Но дышать кое-как пока удается.
В горле проделали дырочку и воткнули туда соломинку. Через нее воздух доходит до мозга, поддерживает в нем жизнь.
Ошибочка. Дырочка проделана в трахее. И в нее вводят какую-то жгучую кислоту.
В ноздри вставлены легкие пластиковые трубочки для подачи кислорода.
Катетер связан непосредственно с сердцем. Оно ритмично сокращается.
Они вскрыли его черепную коробку. Он слышал звуки дрели. Втягивал запахи паленой кости. Свисал лоскут кожи. Кровь с шумом втягивалась через соломинки.
Остается надеяться, что они полностью удалили из вен старую зараженную кровь. Всю ночь работают помпы, точно насосы в выгребной яме.
Бесконечная ночь. И дни воспринимаются так же.
Дикая усталость! Но сдаваться он не собирается…
Наконец (в очередной раз?) он всплывает почти к самой поверхности. Видит бурлящие слепящие буруны, сквозь которые он должен пробиться…
А по ту сторону – лица, голоса.
Уайти, дорогой!
Папа!
Вечеринка
– Мама и София едут со мной.
– Постой! Маму отвезу я.
– Ты ее утром отвозила. Она сама предложила поехать со мной.
– Но нам с мамой надо поговорить!
– Ах, вам с мамой надо поговорить.
Вот так она вдруг превратилась в пассажира, которого куда-то отвозят.
И говорят о ней в третьем лице.
– Давай я тебя накормлю. Пожалуйста! Я уже несколько дней не включала плиту.
В холодильнике яйца, бекон. В морозилке копченый лосось, любимая еда Уайти. И зерновой хлеб с фермерского рынка.
Она страшно устала. Голова кругом. И при этом (несчастная, отчаявшаяся) жаждет выступить в качестве хозяйки дома.
Она будет рада сейчас, когда все в напряжении, приготовить еду – ничего изысканного, простой «ночной завтрак» для детей.
Кто получил бы
