трое взрослых, замерли. Мне стало мучительно стыдно, что я, отец, даже не предполагал в своем сыне такой способности к состраданию и сопереживанию.
Когда гости ушли, я сказал ему:
– Саша, за твое отношение к произошедшему – именно за отношение – я прощаю все прегрешения, которые ты совершил, и те, которые совершишь, потому что я виноват перед тобой больше, чем ты передо мной. Я, твой отец, занудствовал по поводу ничтожных негативных поступков и не видел твоего доброго сердца.
Какое-то время мы молча постояли и разошлись, улыбнувшись друг другу по-мужски доверительно.
Зачем я рассказываю вам об этом? Не ради идиллической картины и даже не ради того, чтобы продемонстрировать свою мудрость, – покрасовался Глеб, – а ради того, чтобы поведать о метаморфозе, произошедшей после того случая с Сашкой. Он вдруг в одночасье из хулигана превратился в примерного подростка, из троечника – в пятерочника и физико-математическую школу с английским уклоном окончил почти на «отлично».
– Макаренко называет это методом взрыва, – авторитетно заявил Костя. – Это когда в результате психологического потрясения происходит переоценка ценностей и меняется жизненная программа.
– Так вот, никогда никакому Макаренко я бы не поверил, если бы это не произошло на моих глазах. На днях Сашка заезжал к нам. Я у него спрашиваю: «Послушай, что тогда с тобой произошло? Тебя как будто подменили». – «Ты знаешь, – ответил он, – мне вдруг стало безумно за себя стыдно. Когда вы оставили меня с тем мальчиком-инвалидом, я страшно разозлился на вас с мамой. Не зная, о чем с ним говорить, я спросил, какую музыку он предпочитает? Он ответил, что любит скрипичную, потому что когда он ее слушает, боль, которая его постоянно мучает, стихает. Я взял скрипку и начал играть. Я ведь, как ты, наверное, помнишь, ничего особенного исполнить не мог, разве что пару-тройку простеньких пьесок. Но тогда со мной случилось нечто такое, чему я до сих пор не могу найти объяснения. В какой-то момент мне показалось, что это вовсе не я вожу смычком, а кто-то другой, более талантливый и искусный, делает это за меня. Да-да, не смейся. Так хорошо я не играл ни до, ни после этого случая! Самое удивительное, что я никогда не разучивал ту мелодию, которую исполнял, но она показалась мне прекрасной… Так вот, играл и думал: «Как несправедливо! Он такой умный, такой славный и вынужден жить, корчась в муках. А я, кому все дано и природой, и родителями, растрачиваю свою жизнь впустую!» И тогда я твердо решил, что отныне все будет иначе. Хватит валять дурака – пора браться за ум! Ведь мне надо так много успеть сделать в жизни – и за себя, и за этого мальчика. Никому не хотел говорить об этом, но тебе, думаю, можно: я каждый год перечисляю одну месячную зарплату в Павловский детский дом инвалидов. Так меня потряс тот случай».
«Я горжусь тобой, сынок», – сказал я Сашке, а он мне в ответ: «Ты должен гордиться собой и мамой. Ну и еще немного Мишкой. Вы мне нотации читали, а он, для усиления воспитательного эффекта, бил, и это меня, пожалуй, куда больше удерживало от всякого рода проступков».
Нечто подобное, Сеня, ждет и тебя. Не может славный мальчик из прекрасной семьи, да еще и играющий на фортепиано, быть, как ты выразился, разгильдяем и лодырем. Просто ты его к труду почаще приобщай. А для убедительности я процитирую тебе живого классика Константина: «Творческое развитие личности в одном виде деятельности экстраполируется на все другие виды жизнедеятельности». Все с твоим внуком будет хорошо. Правильно я тебя, Костя, интерпретирую?
Костя многозначительно похлопал в ладоши, и все рассмеялись.
– Правильно, да не совсем, – ответил он. – Дети, безусловно, должны работать, причем чем раньше они начнут это делать, тем лучше, желательно с трех лет. Но и здесь есть свои подводные камни. Помнится, в начале девяностых мы в своем доме организовали мини-бизнес. Аня получала на складе мешки с деталями, вечером мы собирали из них ручки, а утром она их сдавала, и вырученных денег как раз хватало на хлеб. Так вот, чтобы ускорить процесс, мы организовали конвейер, и каждый, включая Колю, которому тогда было четыре года, выполнял одну операцию. На него приходилась последняя: надеть наконечник и вдавить его в корпус. Операция, как и все остальные, несложная, но нудная. Работали мы по полтора-два часа. И все бы ничего, но когда Коля пошел в школу, он стал постоянно ломать ручки, иногда по две-три в день, причем ломает неосознанно и сейчас. Никто не мог объяснить причину такого, мягко говоря, странного поведения. И только недавно, посмотрев какой-то научно-популярный фильм, наша старшая дочь поняла, в чем было дело. Оказывается, всякий раз, когда надо было собирать ручки, бедный ребенок упирался, а Наташка, ничего нам не говоря, тащила его насильно. То есть эта работа и сам предмет деятельности – ручка – вызывали у него сначала протест, затем раздражение, а потом и ненависть. Все эти негативные состояния закрепились на ручке – отсюда и такая реакция.
– Хорошо, что не на тебе. Тоже мне психолог! – съязвил Глеб.
– Так я же тогда был молодым и глупым. Так что, Сенечка, не переусердствуйте.
***
Глеба Владимировича пригласили на конференцию в Бангкок. Приглашение было на двух участников, и он дерзнул позвать Полину. Та согласилась.
Полина не осталась незамеченной. Ее изящество и красота покорили всех участников конференции. А после блистательного выступления она и вовсе оказалась в центре всеобщего внимания. Глебу Владимировичу льстило восхищенное к ней отношение.
После окончания конференции они отправились на остров Пхукет, где провели семь сказочных дней.
После этой поездки он стал ловить себя на том, что постоянно думает о Полине и мысленно повторяет стихи Хосе Гуэса:
Могу я взять твою руку недрогнувшею рукою,
Могу, на тебя не глядя, рядом с тобою быть.
Тебе, как простой знакомой, могу кивнуть головою,
Но не могу забыть.
Могу на взгляд твой ответить улыбкою безмятежной,
О книгах или нарядах с тобою заговорить,
Имя твое могу я произнести небрежно,
Но не могу забыть.
Пусть зарастает тропинка, что ведет к твоему порогу,
Могу о тебе не думать, могу тебя разлюбить,
Могу с другим тебя встретить – и уступить дорогу,
Но не могу забыть.
Ты не узнаешь тайны, которую я скрываю,
Надежнее океану сокровища не укрыть.
Маленькая колдунья, я тебя знать не желаю,
Но не могу забыть.
«Когда же это случилось?» – спрашивал он себя уже в который раз.
Ведь она столько лет была рядом с ним, он знал, что она влюблена в него, но не придавал этому никакого значения – девушка повзрослеет, и все пройдет. В конце концов, он обладал ею, но даже это не сделало
