провела утро с девочками на пляже, где какой-то маленький мальчик играл с камешками у воды. Этот мальчик и вдохновил ее на написание рассказа. Тогда она еще черпала вдохновение в своей повседневной жизни здесь и писала о ней. В какой момент она перестала это делать? В какой момент ее жизнь перестала ее вдохновлять?
Одна из найденных ею тетрадей оказывается совершенно чистой, нетронутой. Бет берет ее в руки, дает себе одно обещание и откладывает ее в сторону.
Дальше она доходит до одежды — пальто под леопарда, которое когда-то принадлежало ее матери, кожаные штаны (черные, как у рок-звезды), розово-оранжевое, в стиле Голди Хоун, коротюсенькое платье с геометрическим узором. Она просто обожала это платье. Таскала его повсюду — на вечеринки, на дискотеки, на свадьбы, на первые свидания. На их первое настоящее свидание с Джимми.
Бет аккуратно стаскивает с себя заношенную пижаму и через голову натягивает платье, стараясь не задеть потолок. Поразительно, но оно оказывается ей впору! Ей не нужно зеркало в спальне, чтобы убедиться в том, что она выглядит потрясающе. Она и так это знает.
Она находит ворох дешевой бижутерии — огромные серебристые серьги-кольца, массивные цветастые пластмассовые браслеты, уйму искусственных бриллиантов, кучу перепутанных бус и цепочек — все это очень в духе Мадонны времен фильма «Отчаянно ищу Сьюзен». Надев кольцо с лунным камнем на средний палец правой руки, она любуется им. Интересно, почему она его убрала?
Интересно, почему она вообще все это убрала? Видимо, отчасти это связано с переездом из Нью-Йорка на Нантакет и желанием стать здесь своей. Те, кто постоянно живет на Нантакете, носят мешковатые флисовые куртки и болотные сапоги, а не платьица в стиле Голди Хоун и кольца-хамелеоны, меняющие цвет в зависимости от настроения хозяйки. Не стоит забывать и о наборе веса, который прилагался бонусом к трем беременностям. В эти рокерские кожаные штаны в облипку она нипочем бы не влезла уже лет сто как. Но если не принимать штаны в расчет, все эти вещи — тетради, одежда, фотографии и открытки — это часть ее, ее история, ее любовь к приключениям, ее стиль, ее мечты о будущем.
«Вот это — я», — думает она, глядя в ящик.
Когда-то они с Джимми устраивали дома импровизированные вечеринки, не имея никаких запасов, кроме пакета картофельных чипсов, полудюжины банок пива и бутылки дешевого вина. Каждый из приглашенных приносил с собой что-нибудь, и таким образом в общем котле всегда оказывалась куча всего. И им всегда было очень весело. Они с Джимми уже очень давно не устраивали вечеринок. Да и вечеринки тоже изменились, перестали быть спонтанными, как в те времена, когда достаточно было одной мимолетной игривой мысли: а почему бы нам сегодня вечером не позвать к себе друзей? Они стали требовать планирования, готовки, уборки дома. Все должно было быть как полагается. Они превратились в повинность, и она не помнит, когда им в последний раз было весело, помнит лишь, как они ругались с Джимми, как она взрывалась из-за какого-нибудь стрессового момента подготовки и еще долго не могла отойти после того, как последние гости расходились по домам.
Когда-то она носила голубое, зеленое и оранжевое. Когда-то она была бесшабашной. Когда-то она купалась голышом на пляже Толстух и танцевала под музыку, которая ей нравилась. А теперь она всегда накидывает поверх купальника просторную тунику-размахайку и слушает только то, что хотят слушать девочки — обычно это Бритни Спирс или какая-нибудь юная звездочка с глазами Бэмби с канала «Дисней».
Когда-то она писала.
Ей просто не верится, что она упрятала такую большую и важную часть себя в коробку и на столько лет задвинула ее в дальний угол чердака. Спасибо, что вообще не сдала себя в «Гудвилл» [4] или, того хуже, не выбросила на помойку. Бет продолжает рыться в ящике, с каждым извлеченным предметом заново погружаясь в прошлое, пока не достает медальон, самый первый подарок, который сделал ей Джимми. Она берет в руку гладкое, почерневшее от времени серебряное сердечко и открывает его. Они с Джимми целуются. Они с Джимми влюблены. Она вглядывается в миниатюрную фотографию, и у нее возникает ощущение, будто она смотрит на двух других людей, с которыми она когда-то в прошлом дружила, но давным-давно потеряла из виду и которые уехали куда-то очень далеко. У нее падает сердце. Она много лет подряд носила этот медальон не снимая и любила его. А потом в какой-то момент — она не помнит, когда именно, — серебряное сердечко начало тускнеть, и то, что когда-то казалось ей свежим, романтичным и взрослым, вдруг стало в ее глазах старым, скучным и детским. Оно надоело ей, и она убрала его.
Осторожно, чтобы не стукнуться головой о потолок и не оступиться, Бет волочит свой ящик к лестнице, потом спускает его по ступеням и несет в спальню. Удерживая ящик на бедре, она сдвигает дверь шкафа в сторону и плюхает его на пол на половине Джимми. Она достает оттуда «Писательство до костей» и свои старые тетради, включая и чистую, и аккуратной стопочкой складывает их на прикроватную тумбочку. И удовлетворенно кивает. Потом она застегивает медальон на шее, трет серебряное сердечко между пальцами и оборачивается, чтобы взглянуть на себя в зеркале на двери.
«Вот она я».
Она готова к походу в «Солт».
Солнце вот-вот зайдет, и Оливия идет по пляжу Толстух с камерой в руке. Она каждый вечер гуляет по этому пляжу и начала понимать, почему фотографы называют час перед закатом волшебным часом. Освещая землю в последние минуты уходящего дня из-за горизонта, а не прямо сверху, солнце омывает все мягким рассеянным сиянием. Цвета выглядят более насыщенными, золотистыми, романтичными. Волшебными.
Всю весну Оливия ходила на прогулки без камеры. Серость, царившая повсюду, совершенно ее не вдохновляла. Но потом, в эти выходные, всепроникающий серый растаял и исчез, как будто на Нантакете наконец стало достаточно тепло, чтобы остров сбросил серое зимнее пальто, явив миру свою изумительную красоту, в особенности в этот предзакатный час. Пронзительная синева неба, сливающегося с океаном, свежие нежно-зеленые травинки, поблескивающий песок и надвигающийся сумасшедший закат, когда кроваво-оранжевый шар солнца постепенно скрывается из виду, а на смену ему по всему небу начинает разливаться жаркое розово-лавандовое зарево, с каждой секундой полыхая все ошеломительнее, хотя, кажется, ошеломительнее уже некуда. Руки сами так и тянутся к фотоаппарату.
Оливия любит чувствовать свой «Никон» в руках. Она признает, что крохотные,
