же, если есть какие-нибудь новости! — нервничал король. — У меня довольно силы, чтобы слышать правду, и я не боюсь.
— Не могу, — чуть слышно сказал Тольтини, наклоняясь к его уху, — ваше королевское величество невольно можете проговориться, а так как здесь не было никого, кроме меня, я бы остался в подозрении, и мне бы не простили…
— Я в жизни никого не предал, — стал умолять его король, — прошу тебя, если знаешь что-либо от меня скрытое, скажи… скажи! Век буду тебе признателен.
С этими словами, зная алчность Тольтини, король, подумав, с трудом снял с исхудавшего пальца левой руки драгоценный перстень со смарагдом и протянул его Тольтини. Тот для вида стал отказываться, а потом, низко кланяясь, принял перстень и поцеловал Михаилу руку.
Глаза короля горели любопытством и тревогой; понятно, то утаенное не могло быть благоприятным, и он весь дрожал.
— То, что они окружают тайной, — начал итальянец едва слышно, — совсем не заслуживает таких предосторожностей… да и вовсе не так важно, как им кажется…
— Ах, — перебил король, — милейший Келпш и двоюродная сестра моя, пани кравчина, действительно обходятся со мной, как с ребенком. У меня больше мужества и твердости, чем у них: вся жизнь моя тому порукой. Ну, говори же, говори, скорее! Что там такое! — приказал он, обратившись к Тольтини.
Итальянец стал улыбаться.
— По-моему, все это вздор. Султан снарядил к вашему величеству посла с подарками, и будто ограничился присылкой халата, каким обычно одаривает своих вассалов, да кстати напоминает и о дани…
Говоря, Тольтини следил за королем и испугался, увидев впечатление, произведенное на жадно слушавшего Михаила. Король побледнел как полотно, затрясся, на лбу выступил крупный пот… он обессилел и должен был опереться на руки… Он молчал… слышалось только ускоренное, затрудненное дыхание и грудные хрипы…
— Все это вздор, — прибавил Тольтини.
— Приехал? Посол приехал? — лихорадочно подхватил король.
Итальянец смутился и снова струсил.
— Наверное не знаю… истинно говорю, не знаю… и прибавил. — Одни болтают, будто он здесь сидит под стражей в гостинице; другие, будто едет; третьи утверждают, что гетман перехватил его в пути…
— Толкуют… у всех на языке, что султан послал за данью! Что мне, своему вассалу, шлет халат! — и король в отчаянии заломил руки, — уже об этом всем известно! Даже если бы после слухи оказались ложны, какой позор, что приплетают мое имя! Ведь найдутся люди, которые поверят!..
Король закрыл лицо бледными руками, склонился к стене, обитой кожей, и остался сидеть так, погруженный в мысли.
В прихожей послышались шаги. Итальянец испугался, как бы его не поймали на месте преступления, и стал молить:
— Всемилостивый государь… заклинаю ваше королевское величество, не губите меня, не говорите, что я выдал тайну.
Но король, по-видимому, не слышал.
Тольтини встал, нагнулся над ним и поднес стакан с питьем, которым пользовали короля; тот ничего не видел, пока холодное стекло не коснулось его руки. Тогда он схватил кубок и сразу выпил. По глазам было видно, что он плакал.
— Будь покоен, — сказал он, — не бойся; в случае чего я защищу тебя: скажу, что заставил говорить.
— Я никоим образом ни в чем не сознаюсь, — прибавил итальянец.
Он едва успел договорить, как на пороге показался Келпш и, сразу распознав состояние короля, подбежал к постели.
— Что это значит? — грозно спросил он итальянца.
— Не знаю, ничего не знаю, — твердил Тольтини, — минуту тому назад его величество изволили свободно разговаривать, были очень оживленны… какое-то мгновенное недомогание…
— Но о чем вы говорили? — добивался кравчий.
— О Варшаве, о пустых и безразличных обстоятельствах, — ответил итальянец.
Он не хотел уйти, не простившись с королем. Кравчему пришлось удалить его почти насильно, зная, что Михаил в его присутствии бывал обыкновенно сдержан и осторожен.
Тольтини сопротивлялся и очень беспокоился. Он громким голосом простился с Михаилом, промолчавшим на его приветствие, и выскользнул из спальни.
Перепуганный Келпш, склонясь над королем, старался ласковыми, тихими словами вывести его из оцепенения. Он хорошо знал, что все подобные припадки наступали обычно после сильного душевного волнения. А потому не сомневался что и на этот раз виной была какая-нибудь бестактность итальянца, неприятное воспоминание о прошлом…
— Ваше величество, — начал он, — мы одни. Не позвать ли Брауна? Что случилось? Вероятно, Тольтини вас замучил…
Король медленно повернул к нему побледневшее лицо, взял за руку и промолвил слабым голосом:
— Не обвиняй итальянца, оставь его в покое; мне просто стало дурно; ничего, пройдет…
И, оборвав на последнем слове, устремил на кравчего пылавшие глаза:
— Какие вести?
Не успел Келпш ответить, как осторожно, едва приоткрыв дверь, вошла его жена. Ее влекло предчувствие беды; она скорыми шагами подошла к постели и, не ожидая объяснения мужа, видя что с королем неладно, воскликнула вполголоса:
— Итальянец только что ушел отсюда: это его дело.
— Наверно есть известия из войска, от гетманов, может быть, от турок… вы все утаиваете… я этим мучусь… думаю… голова полна ужасных мыслей и догадок… Говорите, если что случилось!
— Ничего особенного, — ответил Келпш, — как только придут известия от гетмана, мы сообщим немедленно.
Михаил тревожно метался на постели. Пришел Браун… подошел, взял руку короля… и ужаснулся.
— Что могло так взволновать его? — спросил он. Никто не знал. Михаил взглянул на врача.
— Дай мне успокоительного, — молвил он, — действительно, я весь охвачен невыразимым беспокойством… Боюсь, не знаю сам чего.
Здоровье короля, с утра обнаружившее значительное улучшение, внезапно так изменилось к худшему, что Браун немедленно послал за Збоинским и еще третьим врачом, которого пригласил на совещание. Тем временем королю дали капель и заставили лечь; все молча хлопотали около него.
Лихорадка все увеличивалась. Браун, поминутно щупавший пульс, с тревогой следил за усилением недуга. Его подоспевшие коллеги также были недовольны положением больного. Доискивались причины, но не могли догадаться.
— Верно кто-нибудь из прислуги неосторожно сообщил королю о приезде аги…
Келпш выбежал в сени и стал чинить допрос дворовым людям, личной прислуге короля и служащим. Отвечали неопределенно, что Тольтини очень долго был у короля и шептали друг другу на ухо, будто любопытный паж Машковский видел в замочную скважину, как, нагнувшись над постелью короля, Тольтини таинственно, вполголоса, что-то ему рассказывал.
— О! — воскликнула пани Келпш. — Виноват во всем этот мерзкий итальянец! Я считаю его способным не только на злостные речи, но и на отраву. Он молодец на все руки, а действует не иначе, как обдумав и учтя
