что мы разобьем эту сволочь, на саблях разнесем Бучачский договор, так что от него не останется следа. И Каменец возьмем обратно!
Напутствуемый благими предчувствиями гетмана, Михаил сел, или, лучше сказать, лег в возок и медленно, точно похоронным шагом, проселками, минуя лагерь, потянулся к Львову.
Жена кравчего, которую муж известил нарочным, рыдая ожидала короля и готовилась на подвиг милосердия, чувствуя, что этот подвиг будет последней услугой несчастливому брату.
Хотели, было, дать знать королеве, но Михаил сам велел не торопиться.
В пути больной все время был в полудремоте. Просыпаясь, жадно ел и пил, а потом опять впадал в глубокий сон.
По пути во Львов, король получил известие, что Пац с литовцами примкнул к Собесскому и что войска спешно двигаются против турок, расположившихся лагерем у Хотина. Говорили, будто их там собрались несметные полчища и стоят они под защитой реки, скалистой местности, окопов и самой крепости, господствующей над окрестной страной.
Для Михаила было очень утешительно, что те, на которых он рассчитывал, явились, несмотря на нелады и споры с Собесским, туда, где им следовало быть по долгу службы. Путешествие во Львов, медленное, не очень утомительное, не слишком повлияло на состояние здоровья короля. Только ксендзу Ольшевскому и Келпшу приходилось неустанно отвечать па вопросы, которыми он надоедал им, требуя постоянно свежих известий о состоянии войск.
Львов не сделал никаких шагов для приема короля; число горячих приверженцев Собесского было здесь гораздо больше. Слухи о болезни и возвращении Михаила были встречены с полным равнодушием.
Только кравчина [133] встретила его с волнением, целуя руки.
— Вот видишь, — сказал он слабым голосом, — не приняли меня… Не позволили даже с честью умереть. Я обречен на бездействие в постели.
Достаточно было Елене взглянуть на короля, чтобы понять приговор врачей: настолько сильно изменился к худшему вид Михаила за такой короткий срок. Лицо его, казалось, уже носило печать смерти, которая намечает свои жертвы раньше чем их похитить.
Хотя состояние здоровья короля до слез огорчало жену Келпша, она старалась напускать на себя веселость и поддерживать бодрость больного ребяческими обнадеживаниями.
— Всемилостивейший государь, — говорила она, хлопоча около больного, — вы скоро будете здоровы. Старый добряк Браун прекрасный врач; но глаза его освоились с внешними признаками вашей болезни, а потому многого не видят. Во Львове же врачей много, мы созовем их на совет. А главное, нужен отдых, не только телу, но и духу; доверьтесь доблести войск и их вождей: все без сомнения наладится и мы отвоюем Каменец.
Король вздрогнул всем телом, услыхав это слово: достаточно намозолило оно ему в последнее время уши.
— Каменец! — повторил он глухо, — Каменец… А потом я готов к смерти…
Кто мог бы описать впечатления ближайших дней? Нетерпение сделало их бесконечно длинными; известия приходили редко, и не всякие можно было доводить до сведения короля, Число окружавших его лиц сократилось чрезвычайно; осталась при нем горсточка верных и еще меньше любопытных.
После ухудшения в результате пребывания в Глинянах, здоровье Михаила, казалось, несколько улучшилось. Он мог уже не лежать целыми днями на постели, а иногда прогуливался с тростью, без помощи пажей; порой даже почитывал, а страдания значительно уменьшились, вследствие правильного образа жизни. Он сам сознал теперь, что возвращение во Львов было безусловно необходимо.
Послали гонцов в Варшаву, сообщить об улучшении здоровья короля и об изменении предначертаний. Однако, Михаил строго-настрого распорядился, чтобы королева не смела оставлять столицу и выезжать к нему во Львов. На самом деле, весть о болезни короля в Глинянах произвела в Варшаве сильнейшее впечатление, в особенности на королеву. Казалось, что заболевание в данном случае являлось предвестником близкой смерти, которой ждали с нетерпением.
Почти тотчас отправили гонца в Вену, а Тольтини предложил свои услуги, чтобы съездить во Львов и лично убедиться в состоянии здоровья короля. Судя по всему, итальянец надеялся застать короля Михаила уже при последнем издыхании.
Однако надежды оказались обманчивыми и непосредственно по приезде во Львов, Тольтини узнал от Брауна, что королю гораздо лучше. Тем не менее, не доверяя Брауну, итальянец решился сам добраться до больного и узнать правду о мнимом улучшении. А так как у него были письма и документы от королевы, то кравчий, доведя о том до сведения короля, немедленно впустил Тольтини в спальню.
В этот день король оделся и сидел в кресле, а после ночного отдыха лицо его носило меньше следов страданий, нежели обыкновенно. Хотя чувства Тольтини были совсем иные, однако, он всячески старался выказать радость и удовольствие по случаю улучшения здоровья короля. Он с оживлением стал говорить о том, как искренне желает королева приехать, чтобы лично следить за здоровьем мужа.
Михаил принял заявление Тольтини с двусмысленной улыбкой.
— А я вовсе не желаю, чтобы ее величество, вопреки настоятельной необходимости беречь здоровье, испытала все трудности пути по бездорожью в скверную осеннюю погоду. Да я и сам совсем не собираюсь проводить здесь время в праздности, а, как только вернутся силы, отправлюсь на соединение с войсками гетманов.
Чтобы возможно лучше убедиться в правильности своих заключений, итальянец не торопился в обратный путь. Улучшение здоровья, которому он притворно радовался, основательно мешало его планам.
Неужели король Михаил в самом деле может окрепнуть и поправиться? Для королевы это было бы ужасно, и, все ее надежды снова потонули бы во мраке грядущих событий. Итальянец, ради справок, стал в особенности льнуть к врачам, из которых многие призывались вместе со старым Брауном к постели короля. Один из них, Збоинский, питомец Болонского университета, хорошо говоривший по-итальянски, охотно давал Тольтини все необходимые справки, отнюдь не подозревая о его злокозненных намерениях. Врач был человек молодой, очень сметливый, с проницательным умом.
— По моему, — сказал Збоинский, когда Тольтини пристал к нему, требуя неприкрашенной правды, — улучшение в здоровье короля призрачно и скоропреходяще. Организм его подтачивается какою-то внутренней упорной болезнью, требующей скорее хирургического лечения, нежели снадобий… но там, где она сидит, ее нельзя достать ножом. Потому постоянно будут чередоваться то улучшение, то ухудшение, пока что-нибудь неожиданное, какое-либо потрясение, которое может ускорить роковой конец.
— Конечно, — продолжал Збоинский, — мы с радостью удлинили бы век его величества, но, по нынешним временам, нужно быть действительно донельзя осторожным, чтобы уберечь короля от душевных потрясений. К счастью, он ничего еще не знает кой о чем, хорошо известном ксендзу Ольшевскому: но достаточно намека, и король погиб…
Глаза Тольтини вспыхнули, он жадно приник к врачу, точно
