Даже теперь я не осознаю всей ситуации, в которой оказался тогда. Не могу я припомнить и ее детали. Воображение тщетно пытается объяснить ужасный парадокс.
Оно дышало. Я чувствовал его теплое дыхание на своей щеке. Оно отчаянно сопротивлялось. У него были руки, которыми оно вцепилось в меня. Его кожа была такой же гладкой, как моя. Оно прижималось ко мне, твердое, как камень, — и все же оставалось совершенно невидимым!
Не знаю, не испытал ли я в тот миг обморок или умопомрачение. Должно быть, меня спас некий чудесный инстинкт. Вместо того чтобы отпустить нашу кошмарную загадку, я будто получил дополнительные силы в минуту ужаса и сжал ее еще крепче с такой необычайной силой, что почувствовал, как создание задергалось в агонии.
Лишь тогда Хаммонд ступил в комнату во главе всех домашних. Едва увидев мое лицо — что, полагаю, представляло собой кошмарное зрелище, — он бросился вперед с криком:
— О, господи! Гарри, что случилось?
— Хаммонд! Хаммонд! — вопил я. — Подойди. Это кошмарно! На меня что-то напало в постели. Теперь я держу его, но не вижу! Я его не вижу!
Хаммонд, явно пораженный неподдельным ужасом, выраженным на моем лице, с тревогой и изумлением сделал один или два шага вперед. У остальных вошедших вырвалось хихиканье, хорошо мной расслышанное. Этот сдержанный смех привел меня в ярость. Смех над человеком в моем положении! Это было наихудшее проявление жестокости. Лишь теперь я понимаю, отчего вид мужчины, яростно сражающегося, как им показалось, с воздухом и зовущего на помощь в борьбе с видением, представлялся смехотворным. Но тогда ярость к осмеивающей меня толпе была столь сильной, что, будь у меня возможность, я бы забил их на месте.
— Хаммонд! Хаммонд! — снова завопил я в отчаянии. — Бога ради подойди ко мне. Я держу это… Нечто, но это ненадолго. Оно пересиливает меня. Помоги мне! Помоги мне!
— Гарри, — прошептал Хаммонд, подходя ко мне, — ты слишком много куришь.
— Клянусь, Хаммонд, мне это не чудится, — так же тихо ответил я. — Разве не видишь, как оно трясет меня всего, когда сопротивляется? Если не веришь мне, убедись сам. Почувствуй его — потрогай.
Хаммонд приблизился и положил руку на указанное мной место. У него вырвался дикий вопль ужаса. Он почувствовал его!
Он моментально отыскал где-то в моей комнате длинную веревку и в следующее мгновение обмотал ею и связал тело незримого существа, сжимаемого мною в руках.
— Гарри, — сказал он хриплым, возбужденным голосом, ибо он, хоть и сохранил присутствие духа, был глубоко тронут, — Гарри, теперь мы в безопасности. Можешь отпустить, друг мой, ты же устал. Оно не двинется.
Я был полностью изнурен и охотно убрал руки.
Хаммонд держал концы веревки, связывающей Невидимого, обвив ее вокруг своей руки. Она зависла перед ним, а он смотрел на нее, натянутую вокруг пустого пространства. Я никогда не видел человека, столь пораженного ужасом. И все же в лице его выражалось то мужество и решимость, коими, знал я, он обладал. Его побелевшие губы сжались так решительно, что, глядя на них, казалось: пусть он и испытывал страх, но не был потерян.
Замешательство, наступившее в рядах постояльцев, ставших свидетелями удивительной сцены между мной и Хаммондом, — видевших пантомиму связывания и борьбы с Неведомым, видевших меня ослабевшим от физического утомления, когда мой пленник был повергнут, — замешательство и ужас, овладевший зрителями, узревшими все это, не поддавались описанию. Самые слабые убежали прочь из комнаты. Немногие, кто остался, сбились в кучу у двери и не могли заставить себя приблизиться к Хаммонду и его Подопечному. И все же сквозь их страх пробивалось недоверие. Им не хватало храбрости убедиться самим, и они продолжали сомневаться. Напрасно я просил некоторых мужчин подойти ближе и удостовериться, дотронувшись до невидимого существа. Они не верили, но и не решались выйти из своего заблуждения и лишь вопрошали, как же твердое, живое, дышащее тело могло быть невидимым. Я ответил следующим. Дал знак Хаммонду, и мы оба, превозмогая боязливое отвращение, дотронулись до создания, подняли его, связанное, с земли и поднесли к моей кровати. Оно весило, как мальчик лет четырнадцати.
— Сейчас, друзья мои, — сказал я, когда мы с Хаммондом занесли его над кроватью, — я дам вам бесспорное доказательство того, что перед вами твердое, осязаемое тело, которого вы, тем не менее, не видите. Внимательно следите за постелью.
Я так спокойно действовал в этих странных обстоятельствах, что изумился собственной смелости. Оправившись от первого ужаса, я ощущал нечто вроде научной гордости, которая преобладала над всеми остальными чувствами.
Взгляды зрителей немедленно приковались к моей постели. Мы с Хаммондом по сигналу отпустили создание. Раздался глухой звук падения тяжелого тела на мягкую поверхность. Деревянная кровать скрипнула. На подушке и постели отчетливо отразился глубокий отпечаток. Свидетельствовавшая это толпа с всеобщим негромким воплем бросилась прочь из комнаты. Мы с Хаммондом остались наедине с нашей находкой.
Какое-то время мы молчали, слушая тихое, неравномерное дыхание существа на кровати и наблюдая шевеление постели, когда оно беспомощно пыталось освободиться от уз. Затем Хаммонд заговорил:
— Гарри, это отвратительно.
— Да уж, отвратительно.
— Но постижимо.
— Постижимо? Ты о чем? Такого не случалось с самого начала времен. Не знаю, что тут думать, Хаммонд. Господь свидетель, я не сошел с ума! И это не безумная фантазия!
— Давай немного подумаем, Гарри. Перед нами твердое тело. Мы можем его потрогать, но не можем увидеть. Этот факт столь необычен, что приводит нас в ужас. Но разве этот феномен не имеет подобий? Возьмем чистое стекло. Оно осязаемо, но прозрачно. Совершенно прозрачным, чтобы его не было видно, ему не позволяет быть определенная шероховатость. Заметь, теоретически возможно создать стекло, которое не будет отражать лучи света, — настолько чистое и однородное, что солнечные лучи будут проходить через него, как проходят через воздух, преломляясь, но не отражаясь. Мы не видим воздух, но мы чувствуем его.
— Это верно, Хаммонд, однако все это неодушевленные формы. Стекло не дышит, воздух не дышит. А у этого существа есть сердце, которое бьется, воля, которая движет им, и легкие, которые вдыхают и выдыхают.
— Ты забываешь о странном феномене, о котором мы в последнее время так часто слышали, — серьезно заметил доктор. — На встречах, которые мы называем «спиритическими кругами», за руки сидевших за столом брались невидимые руки — теплые, плотские руки, в которых билась земная жизнь.
— Что? Ты считаешь, что это существо…
— Мне неведомо, что это за существо, — важно ответил он, — но, дай бог, с твоей помощью я это выясню.
Мы выкурили много трубок за ночь, наблюдая у кровати за неземным созданием, которое пыхтело и ворочалось, пока не истомилось окончательно. Затем по спокойному и ровному дыханию мы поняли, что оно уснуло.
Наутро весь дом был в волнении. Жильцы собрались на лестничной площадке перед моей комнатой, и мы с Хаммондом получили все их внимание. Нам пришлось ответить на тысячи вопросов о состоянии нашего сверхъестественного пленника. Однако никто из домашних, кроме нас самих, не пожелал входить в комнату.
Существо уже проснулось. Об этом свидетельствовали судорожные шевеления постели, вызванные его попытками к бегству. Воистину отвратительно было видеть эти признаки его страшных извиваний и невидимой, но яростной борьбы за свободу.
Мы с Хаммондом всю ночь напряженно продумывали средства, которыми можно выяснить его форму и внешний вид. Насколько мы ощущали, проводя руками по телу создания, его очертания представлялись нам человеческими. У него был рот, круглая гладкая голова, лишенная волос, нос, немного возвышающийся над щеками, а руки и ступни походили на мальчишечьи. Сначала мы думали поставить его на гладкую поверхность и обвести мелом его контур, как сапожник обводит контур ног. Но от этого плана отказались, сочтя его бесполезным: такой контур не дал бы нам ни малейшего понятия о его форме.
Тогда меня осенила счастливая мысль снять с него гипсовую форму. Это могло дать нам твердую фигуру и удовлетворить все наши желания. Но как это сделать? Движения создания нарушили бы схватывание гипса и исказили бы результат. Тогда другой идеей стало применение хлороформа. У него были органы дыхания — оно ведь дышало. Введя его в бессознательное сознание, мы могли сделать все необходимое. Мы послали за доктором К***, и заслуженный врач, оправившись от первичного шока, выдал хлороформ. В следующие три минуты мы смогли снять узы с тела существа, и известный в городе лепщик стал обмазывать невидимую форму влажной глиной. Через пять минут у нас уже была форма, и до наступления вечера мы получили примерное представление о создании. По форме оно напоминало человека — искаженного, грубого, ужасного, но все же человека. Небольшого роста в четыре с небольшим фута, с превосходным мышечным развитием. Лицо превосходило всю мерзость, какую я когда-либо видел. Гюстав Доре, Жак Калло или Тони Жоанно никогда не смогли бы вообразить нечто столь же отвратительное. Такое лицо напоминало иллюстрации последнего к «Путешествию куда Вам будет угодно» — которые были несколько близки к выражению лица создания, но все же уступали ему. Такое лицо, казалось мне, могло быть только у нежити. Судя по виду, оно могло питаться лишь человеческой плотью.