Зина (скучно). Какое у вас смешное лицо!
Самоквасов. С-смешное-с? Мне кажется… у всех мужчин за сорок лет смешные лица… да-с!
Зина. Да? Я не знала этого… Вы не обижайтесь!
Самоквасов. Эх… как вы говорите со мной!
Зина. Как?
Самоквасов. Сверху… с некоторой недосягаемой высоты… А я… а я, когда ваша мама рассказывала о том, как этот Турицын мучает вас…
Зина (изумлена). Что такое? Мама… вам?
Самоквасов (испугался, обижен, рубит с плеча). Отравляет вас, прекрасную, смертной тоской…
Зина (возмущена). Как вы… смеете… кто вам позволил? Вы просто дикарь… или — полоумный!.. (Присматривается к нему и говорит мягче.) Что с вами? Зачем вы это сказали?
Самоквасов (тяжело отодвигаясь, бормочет). Простите… Конечно — я не имею права… тёмная личность… и так далее…
Зина (негромко). Не потому… а это жестоко… это гадко — говорить так о больном…
Самоквасов. Ваша мама говорила… Позвольте мне объяснить… Я — не злой, я не гадкий человек, я просто — русский человек, несчастный человек! Не знаю меры добра и зла… ничего не знаю… разбросал лучшие силы души и — вот, никуда не гожусь… дурацкая жизнь! Очень стыдно, поверьте слову! Вот — познакомился с вашим кругом… жизнь чистая, серьёзная… добрые намерения и бескорыстный интерес к людям… Это новое для меня, человеческое… освежает душу… И — вдруг вижу, что вы приносите себя в жертву…
Зина (строго). Я не позволяю вам говорить так!
Самоквасов. Выслушайте меня, ради создателя! Я видел множество бесполезных жертв…
Зина (более мягко). Поймите меня — не могу я, не буду слушать, если вы… Что вы хотите сказать?
Самоквасов. Уйдёмте отсюда… дайте мне несколько добрых минут! (Зина согласно кивает головой, она очень заинтересована и слушает его с большим вниманием.) Я — вдвое старше вас, знаю жизнь и хочу сказать вам — цените себя дороже! У нас так мало честных, здоровых людей… людей хорошей крови…
Вукол (выходя на террасу). Мирон!.. Полицейский!..
Самоквасов (уходя). Сейчас, подожди…
Вукол (ворчит). Ну… теперь этот сбежал! Чёрт вас побери!
Ольга (выходит справа, очень возбуждена, старается скрыть это). На кого это вы рычите?
Вукол (игриво). Прекрасная соседка — я не видел вас лет шестьдесят и…
0льга. И? Не вышло комплимента!
Вукол. Вы не дали кончить. Рычу, потому что озабочен не хуже любого министра — партии не могу составить.
Ольга. В преферанс? Вы превосходно шутите — оригинально, тонко… Ваши дома?
Вукол. Кто именно? Сын?
Ольга. И другие.
Вукол. Не знаю. Сын дома. Голова у него болит… это молодёжь! Все другие, кажется, в разброде.
Ольга. И писатель?
Вукол. Этот всегда в разброде!
Ольга. Браво! Вы растёте, серьёзно! Становитесь всё остроумнее. (Она видит Мастакова в левой стороне за деревьями, Вукол не замечает его.) Попросите, пожалуйста, доктора… пусть он даст мне… книгу, которую взял у меня… пожалуйста!
Вукол (уходя). Готов служить… всегда готов.
(Ольга знаками зовёт к себе Мастакова. На террасу выходит Елена и Медведева, им не видно Ольги за углом и деревьями.)
Медведева. Как подумаешь о наших, бабьих делах — сердце замирает!
Елена (видит мужа, не может скрыть радость). Ты уже… воротился?
Мастаков (медленно проходя мимо). Да… то есть — нет ещё… Я похожу.
Елена. Хочешь чаю?
Мастаков. Нет.
Ольга (шепчет). Почему ты так долго? И такой скучный — почему?
Мастаков (беспокойно). Идёмте…
Ольга. На вы? Что это значит?
Мастаков. Мне трудно… я несколько устал.
Ольга. Да? Только?
(Уходят.)
Потехин (выходит на террасу, видит Елену, Ольгу и Мастакова, уходящих вправо, и громко, торжественно говорит). Какую книгу спрашиваете вы, Ольга Владимировна? Я не брал у вас книг. Может быть, это ты брал, Константин? (Взглянул в сторону Елены и ушёл, спрятав голову в плечи.)
Елена (судорожно оправляя платок на груди). Какой неприятный голос… у доктора!
Медведева. Ох, не люблю я этих семинаристов! Грубияны, зазнаишки…
Елена (с преувеличенным интересом). Разве он семинарист?
Медведева. Он ведь у дяди воспитывался, у попа. Землемер-то смолоду в ссылке был, далеко где-то, в Сибири…
Елена (прислушиваясь). Вот как? (Остановилась.) Вам не кажется…
Медведева. Что?
Елена (прижимаясь к ней). Смеются? Кто-то смеётся…
Медведева (не сразу). Нет, не слышу будто. Кому бы тут смеяться? Только Ольга Владимировна и умеет…
Елена. Да?
Медведева. Приятная женщина, право! Злая как будто, а — приятная…
Елена. Чем же приятная?
Медведева. Да вот — весёлая. Лёгкая. Даже наш жених, когда она придёт, зубы свои зелёные оскаливает. Пытался было грусть на неё нагнать — знаете ли, говорит, что все мы, люди, на смерть осуждены? А она — ни за что, говорит, не помру раньше срока…
Елена. Она… не очень легкомысленна?
Медведева. Есть это в ней. Да ведь тяжёлые-то мысли, серьёзные-то, не всякой бабе по сердцу. А так она ничего, умная. Своего не упустит… И мужчине цену знает!
(Зина устало выходит с левой стороны, бросается в кресло, смотрит на мать и Елену, криво улыбаясь.)
Медведева (тревожно). Что ты? Что ты какая, бог с тобой?
Зина. Устала…
Медведева. Ох, убьёт он тебя!..
3ина. Не он, мама! И вы… совершенно напрасно кричите о нём при чужих людях! Лена, поздравь меня, я победила сердце Самоквасова.
Елена (искренно). Ой… несчастный!
Медведева. Ну, уж я скажу — даже этот и то лучше… хоть здоровый!
3ина. И — деньги есть, мама! Ты подумай! Не знаю, Лена, кто более несчастен, он или я. Как он удивительно говорил… Стоял на коленях… предлагая деньги, чтобы отправить Васю на юг. С доктором, сестрой милосердия… И плакал, точно ребёнок…
Медведева (ворчит). Они все мальчишки, когда любят. Знакомо! Ты что же ему сказала?
Зина (мечется). Мама! Можно ли спрашивать?
(Тяжёлое молчание.)
Елена (задумчиво). Он очень несчастный человек… однажды он рассказал мне свою жизнь… даже страшно было слушать! Добрый — а делал ужасные вещи… жил, точно во сне. Иногда — просыпался, ненавидел себя и — снова делал гадости. О женщинах говорит так задушевно, с уважением, а — жил с ними, как зверь… Странные люди… безвольные, бесформенные… когда же они исчезнут?
Медведева. Вот, Лена, и ты говоришь, как я! Душат они!
Зина (тоскуя). Дорогие мои, милые мои — что же делать? (Со страхом, понижая голос до шёпота.) Ведь я не люблю Васю… разлюбила я его…
Медведева (благодарно). Слава тебе господи!
Зина. Молчи, мама! Это — плохо… ты не понимаешь!
Елена (сухо). Это понятно.
Зина. Мне его жалко… нестерпимо жалко! Но я — не могу… эти холодные, липкие руки… запах… мне трудно дышать, слышать его голос… его мёртвые, злые слова… Лена — это ужасно: жалеть и — не любить, это бесчестно… оскорбительно!.. Он говорит… и точно это не он уже… говорит злые пошлости… Он ненавидит всех, кто остаётся жить… Что он говорит иногда, боже мой! И это тот, кого я любила! (Плачет.) Я уже не могу… Я вздрагиваю, когда он касается меня рукой… мне противно!
Медведева. Дочка моя… и мне его жалко… да тебе-то, тебе-то жить надобно!
Зина. Ах, боже мой, боже мой… как хорошо было любить… как хорошо, когда любишь!..
Елена (наклоняется к ней, сдерживая рыдания). Да… когда любишь… когда мы любим — нас нет…
Занавес
Дом подвинут ближе к зрителю. Серый, облачный вечер. На террасе, в плетёном с высокой спинкой кресле, сидит, читая книгу, Вукол Потехин. Ноги его — на сиденье другого кресла. Сквозь окно, закрытое марлей, видно доктора — он ходит по комнате и курит.
