- Ах, он дипломат! Так бы и сказали, тогда все понятно, - с облегчением заключила она, выдала мне анкеты, и на этом мы с ней расстались.
Куда меня несло, я с трудом понимала. Возникло чувство, что сама судьба уже управляет ситуацией, которая мне неподвластна. Зачем и почему я решилась на столь страшный шаг, как поездка без Ивана, в неизвестность? И что скажет на все происходящее Н.К., когда я его увижу? Ведь по телефону и в письмах я не могла рассказать подробности сетей, которые расставляются вокруг нас. Мне так хотелось соединиться с Никитой, вытащить Ивана из СССР, навсегда избавиться от отца, страшных гэбэшных теней и начать жизнь с нуля.
Машина времени из стали, но руки в бархате велюра.
Быстрее всех она бежала, настигла и уже подмяла.
Костяшки треснули,
душа ушла не в пятки,
и испарилась, как могла, спасая память без оглядки.
А что мне делать без тебя?
Ведь я лелеяла, любила
И думала, что навсегда то равновесие лекала подвешено посередине,
не отклониться...
Но настало, с приходом стали, лязга, брызг и отклонение магнита.
Оно случилось в перевес всему, о чем мечталось летом,
зимой забылось,
и настигло.
Машина времени без стука, на лапках в бархате вошла
и обняла тебя любя.
ГОСТИНИЦА
Отец был человеком чутким и проницательным. Он был талантливым художником, мыслящим человеком, читал Гете и Байрона в оригиналах, был большим поклонником Запада, прогрессивным человеком, но с навязчивыми идеями поиска "русского бога" и особого предназначения России. Он все больше замыкался, совершенно изолировался в Парголово, и мне казалось, что пустота, образовавшаяся вокруг него, была искусственной. Старые друзья его избегали, новых я не встречала, Ирина перестала ему писать, с дочерью Дуней связи никакой, единственное, что оставалось, - это живопись. Идеи, бродившие в его голове, приводили к бурным и не всегда последовательным размышлениям вслух. Он любил со мной спорить, я, пожалуй, стала его единственным слушателем и собеседником при наших редких встречах.
Из его рассуждений выходило, что ярлыки "Империя Зла" и "колонии-сателлиты" изобретены и приклеены нам злонамеренно. Никаких оснований у Запада на то нет. Что сбежать и процветать "за бугром" в трудные времена всегда удобно и выгодно. Американская пропаганда с антисоветизма переключилась на русофобию.
"Они с чем и с кем борются?! - восклицал отец. - С советской властью или с русским народом? Для Бжезинского, я думаю, сомнений нет, конечно с народом. Замечала ли ты, что стреляющий по всаднику стреляет также и по лошади. Этот "тонкий" момент выводит из круга моих симпатий большое число стреляющих. Все эти изменники, а особенно разведчики-перебежчики, оправдываются, что боролись против КГБ. Отлично. А кому они присягали?! И кому они приносят вред? Конечно, не КГБ, который уже не тот, что в прежние годы, люди другие, умнее, образованнее... Нет, они приносят вред прежде всего русскому народу. А мы, русские, должны иметь свое государство и устраивать его сами, не привлекая для этого врагов. Ведь привлечение печенегов к династическим разборкам и в десятом веке было предательством. Я хочу быть патриотом своей страны, будущей России, но мне мешают. Нам мешают! К вопросу о патриотизме и государстве имеет прямое отношение одно стихотворение Киплинга. К сожалению, никак не найду его, чтобы тебе его прочитать, Ксюша... В чем там смысл: гребец, прикованный к галере, гордится подвигами, совершенными галерой. Вот и я горжусь своей Россией будущего и прошедшего. Мы все в этой лодке, но есть люди, которые от страха кидаются за борт... Надеюсь, что ты никогда не решишься на столь самоубийственный поступок! Все это - испытания, выпавшие на долю русских, праведные испытания".
Наши разговоры кончались бурно и не всегда мирно.
Вся процедура стала повторяться: анкеты районного ОВИРа, характеристика с места работы (Ленинградское отделение Союза художников), потом Центральное управление отдела виз и регистраций. Помню, как я волновалась, когда опять шла в Союз художников на партсобрание для утверждения характеристики. Вошла в комнату, все члены группы сидели по периметру, вдоль стен, центр зала был освобожден для очередного "подсудимого". Мне показалось, что до моего появления этот художественный своеобразный парттрибунал бурно обсуждал мой вопрос. Атмосфера была накалена. В выражении лиц и взглядах, которые они исподлобья бросали на меня, у многих сквозила враждебность. В общем, если представить себя на их месте, понятно, что ситуация выходила престранная. Разногласия между художниками разогрели воздух, и недовольное большинство взбунтовалось, но меньшинство в этой "не тройке" было сильнее. Как я поняла, именно им было приказано дать мне положительную характеристику на поездку "замуж в гости"! Опять меня спрашивали, почему жених не может приехать, а я отвечала, что еду "в гости замуж на шесть месяцев", и это не вызывало даже тени улыбки. "А с кем же вы оставляете вашего сына на время отсутствия?" полюбопытствовала одна из художниц. "На свою маму и оформляю опекунство на время моей поездки, жить он будет в квартире, где родился и вырос..." У многих глаза были устремлены в пол, председатель окинул всю братию строгим взглядом и произнес: "Товарищи, пожелаем Ксении Игоревне хорошей поездки и счастливого медового месяца!" За это и проголосовали все единодушно, при одном воздержавшемся.
Свое решение я приняла. Если мне разрешат уехать без Ивана, возвращаться через шесть месяцев я не буду. Постараюсь сделать все возможное, чтобы вытянуть его из СССР. Прекрасно сознавая, что он в этой игре будет главным инструментом нажима на меня, я подумала о получении хоть каких-то подписей от его отца. Я сообщила В., что намереваюсь поехать через несколько месяцев в гости во Францию и возьму с собой Ивана. Просьба подписать такое разрешение вызвала у него бурю возмущения и отказ. Вот, подумала я, началось, неужели они уже успели его научить, как себя вести! Но, поразмыслив, поняла, что пока у них нет оснований мне не верить, еду я на время, мальчик остается заложником, в мое отсутствие он живет с бабушкой. Значит, здесь чисто личный протест. Как при каждом разводе, а наша пара не была исключением, в советском судопроизводстве наличествовала статья о присуждении алиментов и разделе имущества. Денег у него не было, а по всему он должен был мне вернуть сумму за половину машины и ежемесячные долги за сына. Неплохо зная характер В., я написала ему, что отказываюсь от алиментов и не претендую на "авто", если он подпишет мне разрешение на поездку Ивана со мной в гости. Предложение было заманчивым, любовь к железному коню оказалась сильнее, и он написал мне текст заявления. Подпись была, но дата не была проставлена. На это не обратили внимания в жэке, домоуправление заверило мне заявление печатью. В случае моего отъезда письмо я отдам маме. Мой отец ничего не должен знать об этом.
Стоял конец мая, когда раздался телефонный звонок и "николай иванович" попросил меня к телефону:
- Мог бы я с вами увидеться? Мне необходимо обсудить целый ряд вопросов в связи с вашей возможной поездкой. Я буду ждать вас в вестибюле гостиница "Европейская", ровно в восемнадцать часов.
В назначенный день и час я была на месте. Совру, если скажу, что не волновалась, но страха у меня не было, скорее любопытство. "Николай иванович" уже ждал, сухо и сдержанно поздоровался, предложил пройти к лифту. Мы поднялись, сейчас уже не помню, на какой этаж, и пошли по коридорам, застланным красными ковровыми дорожками. Меня поразила безлюдность этой многоэтажной и роскошной гостиницы. Минут десять мы "блуждали", спускались, подымались по лестничкам, с этажа на полуэтаж. На протяжении нашего похода мой сопровождающий молчал, я старалась не нарушать этой тишины. Наконец возник тупик и дверь, "николай иванович" вынул ключ из кармана, открыл, и мы вошли в обычный гостиничный номер.
Комната скорее походила на скучный кабинет, была обставлена уродливым лакированным ширпотребом, шторы на окнах плотно закрыты, в центре огромная двуспальная кровать девственной нетронутости. Необжитость туристами этой комнаты бросалась в глаза.
Он пригласил меня сесть в кресло, зажег настольную лампу, не раздвигая тяжелых штор, хотя на улице было довольно светло, и кинул свой увесистый портфель на кровать. Потом открыл маленький холодильник, и из него появилась бутылка коньяка и блюдо с бутербродами. В голове моей прокрутились банальные кадры кино с приставаниями, и я покосилась на кровать, накрытую красным плюшевым покрывалом.
- Угощайтесь, - нарушил наше молчание "николай иванович", налил коньяк и пододвинул тарелку с бутербродами. - Вы мне вот что расскажите, Ксения Игоревна, видели ли вы когда-нибудь журнал "Континент"?
- Да, и читала несколько номеров, - ответила я, - когда была в Швейцарии.
- Вот видите, а вы утверждали мне, что никогда не разговаривали с Никитой Игоревичем о политике. Он ведь в этом журнальчике печатается... и с друзьями его, борзописцами, вы тоже не встречались? - укоризненно покачал головой "николай иванович".
