- Да.
- Голые девочки, тысяча способов любви?
- Это я предпочитаю на практике, а не по картинкам, - сказал Беляев.
- Я, представьте, тоже, - сказал Иосиф Моисеевич. - Девочками располагаете?
- В каком смысле?
- В прямом.
- В институте хватает.
- Студенточки?
- Именно.
Глаза Иосифа Моисеевича вспыхнули.
- Люблю молоденьких. У меня тут все условия, - сказал Иосиф Моисеевич, встал и приоткрыл дверь в еще одну комнатку, где стояла кровать, над которой на полке располагалась батарея импортных напитков, разных там джинов, бренди, виски... Другая стена была заклеена плакатами со смачными голыми девочками.
- Хотите коньячку? - вдруг спросил Иосиф Моисеевич.
- Не откажусь.
- Это мне нравится.
- Что?
- Что не отказываешься. Ты заметил, что я перешел на "ты"?
- Заметил.
- Переходи и ты на "ты". Зови меня просто - Осип. Как Мандельштама.
- Хорошо, - согласился Беляев. - Ося, у тебя есть кофе?
- Вот так. Просто Ося! Прямее связь. Точнее. Без интеллигентского мазохизма.
Коньяк был налит в рюмки, кофе варился на плитке. Выпили.
- Ты заметил, Коля, что я не подал тебе руки, когда ты вошел?
- Заметил. Я сам не всем протягиваю.
- Правда? - глаза Иосифа Моисеевича блестели.
- Правда.
- Так вот, Коля, люди по большей части - свиньи. Это не значит, что ты свинья. Но не следует каждому подавать руку. Люди обожают, когда с ними обращаются грубо, но без хамства. И не надо называть их по отчеству. Попробуй того, кого ты величал полным именем, просто окликнуть, например, Ивана Петровича, который на тридцать лет тебя старше, - Ваней. Просто крикни ему - Ваня! И это сработает. Будут знать, с кем имеют дело. Со своим человеком!
Иосиф Моисеевич собрался налить по второй, но Беляев категорически отказался.
- Кофе, - сказал он.
- А второзаконие?
- Кофе! - настоял Беляев.
- Ты обаятельный парень, - сказал Иосиф Моисеевич. - Если есть обаяние, то оно неистребимо.
- Ты тоже, Ося, ничего! - с едва заметным оттенком надменности проговорил Беляев, принимая чашку кофе.
На столике появились "Мишки" и бисквиты. Вследствие скрытности Беляева и способности иметь внешний вид, не соответствующий тому, что было внутри него, о нем в большинстве случаев слагалось неверное мнение: и тогда, когда оно было благоприятным, и тогда, когда оно было отрицательным. Он всегда чувствовал мучительную дисгармонию между "я" и "не-я". Он был трудный тип, и переживал жизнь скорее мучительно, чем как везунчик. Он просто понял, что основная линия поведения среди людей, завистливых и любознательных, должна быть ориентирована на закрытость "я". Трудное переживание одиночества и тоски не делает человека счастливым. Таковыми его делает практическое отстаивание своей независимости, своей судьбы.
- Меня интересует все, что связано с христианством, - сказал Беляев.
- В богословие ударился?
- В коммунизм, - твердо, без иронии сказал Беляев.
Иосиф Моисеевич расхохотался так, что затрясся его жирный живот.
- Ося, зачем ты назвался евреем вначале?
- Это данность. Я - еврей. Об этом сразу и сказал, чтобы отбросить всякий нездоровый подтекст.
- Я же не назвался русским?
- Это по тебе, Коля, и так видно! - И вновь расхохотался.
- И что же ты увидел в русском лице? Иосиф Моисеевич щелкнул пальцами, причмокнул губами и сказал:
- Отсутствие легкости. Какая-то вечная забота на челе. А это признак не совсем верной ориентации в жизни. Впрочем, это - тема трудная... Итак, христианство. Библия есть?
- Она-то в первую очередь и нужна.
- Вот тебе Библия! - он достал откуда-то из-за толщи книг небольшую книжечку в мягком переплете. - Бумага папиросная, издано в Дании. Правда, дорого.
- Ничего.
Далее пошли одна за одной ложиться на стол книги Штрауса, Ренана, Флоренского, Владимира Соловьева, Филона, Иосифа Флавия... А Беляев все говорил - беру.
- Денег не хватит! - смеялся Иосиф Моисеевич.
Когда скопилась гора книг и поиски были закончены, Беляев спросил:
- Сколько?
Иосиф Моисеевич не спеша сел к столу, достал из ящика счеты и принялся стучать костяшками.
- Две семьсот! - подытожил он.
- Согласен, но со скидкой, - сказал Беляев, улыбаясь. - Как оптовый покупатель.
- У тебя, Коля, есть коммерческая жилка. Что ж, - задумался хозяин. Десять процентов могу дать.
- Пятнадцать.
- Одиннадцать.
- Пятнадцать.
- Двенадцать.
- Съеду на четырнадцать, - сказал Беляев, - И соглашусь напоследок выпить рюмку коньяку!
- Черт с тобой! Так, две семьсот минус четырнадцать процентов...
- Триста семьдесят восемь... Я должен - две триста двадцать два, - в уме быстро решил задачу на проценты Беляев.
Иосифу Моисеевичу осталось лишь проверить эти данные на счетах. Беляев отсчитал двадцать сотен, двенадцать четвертаков, два червонца и два рубля.
Иосиф Моисеевич упаковал книги в удобный сверток с веревочной ручкой. Беляев оделся и после этого опрокинул прощальную рюмку.
- Не забудь, Коля, про девочек! - бросил с порога хозяин.
- Со скидкой сто процентов?
- Сто не сто, а пятьдесят дам!
Вечером, когда Беляев дочитывал первую книгу Бытия Моисея, зашел Пожаров. От него приятно пахло морозцем, на шапке искрился снег. Он принес документы на участок для Скребнева.
- Есть предложение от Бориса Петровича, - расстегнув дубленку и садясь на стул, сказал Пожаров.
- Ты проработал?
- Нет, пока черновой вариант. Беляев вспылил:
- Я же сказал, не тащить мне сырые варианты.
- Чего ты орешь? Надо вместе покумекать. Есть возможность купить деревню...
- С крестьянами? - спросил Беляев.
- Там пять человек на всю деревню. Десять домов. Конечно, старых, венцы подгнили, но...
- Без крыш, без окон, без дверей?
- Что-то вроде...
- Дубина ты, Толя! Втягиваешь вечно... Кто их будет ремонтировать?
- Ремонт не нужен. Ничего не нужно. Нужен кирпич. Там председатель ставит дом для старых колхозников на центральной усадьбе... А эта деревенька-в лесу... Понял! Покупателей я нашел. Из Союза художников... Они уже проект ляпают, говорят, как в Архангельском будет... Правда, далековато от Москвы, но это их вопрос.
- Где?
- На Оке. Мещера.
- Хорошие места, - одобрил Беляев. - Расклад предварительный есть?
- Прикинул. Наварим штук десять.
Пожаров поднялся, прошелся по комнате, затем подошел к письменному столу, полистал Библию.
- Дашь почитать?
- Прочту, дам. Хочешь чаю?
- Нет. Пойду домой. Устал как собака... Никак не пойму, - вдруг сменил тему Пожаров, - куда эти долбоносы танки повели? Жалко чехов. Блеснул луч надежды и... Дегенераты!
- Хуже! - воскликнул Беляев.- Когда же этот концлагерь развалится? Ты посмотри на Политбюро! Урод на уроде, двух слов связать не могут. Все "бабки" на танки угрохали и довольны!
- Чехи же приличнее во много раз нас живут. И если бы не танки, зажили бы еще лучше. Вообще, не понимаю, как можно жить без частной собственности! Нет, соцсистема никогда работать не будет!
Осудив ввод советских войск в Чехословакию, приятели расстались. Беляев сел читать Библию.
На другой день Берельсон притащил на кафедру тезисы доклада, отпечатанные на машинке. Беляев пробежал текст, абсолютно мертвый, и для проформы сделал пару замечаний.
- Не "советские войска", а "доблестные советские". Понятно?
- Понятно, - закивал Берельсон.
- И не "Л. И. Брежнев", а "Леонид Ильич Брежнев". Понятно?
- Понятно! Это проникновеннее, - догадался Берельсон.
- Ну, вот видишь, соображаешь... Ведь в каждом выступлении главное проникновенность, - менторским тоном сказал Беляев.
- Да, пропаганда должна быть понятна массам, - сказал Берельсон.
Беляев видел, что Берельсон врет, откровенно, нагло, так, что и бровью не ведет, и понимал, что тот далеко пойдет во все нарастающей игре в коммунизм.
Положив тезисы в папочку, Беляев направился в партком. Скребнев сидел не в кабинете, а в зале заседаний парткома под портретом Брежнева. Перед Скребневым на столе лежали яркие билеты на детскую Новогоднюю елку. Скребневу было лет сорок и звали его, выучил Беляев, Владимиром Сергеевичем.
Беляев быстро подошел к нему и, не дожидаясь приглашения, сел на стул сбоку.
- Владимир, - и сделал паузу, затем без отчества, но пока на "вы": - я тезисы выступления по вашей просьбе подготовил.
- Молодец, Коля! - Этот сразу же перешел на "ты". А почему, спрашивается? Как старший к младшему?
Скребнев взял текст, пробежал глазами и, как Беляев перед Берельсоном, сделал пару замечаний.
- Здесь вот вместо "коллектив института" - "весь коллектив". Понимаешь?
- Понимаю.
- А вот здесь надо вставить слово "теснее", а то у тебя просто: "сплотимся вокруг Центрального Комитета". Понятно?
- Понятно! Конечно, с "теснее" будет убедительнее!
Довольный Скребнев тут же отпустил.
- Беляев нашел Сергея Николаевича, передал ему оформленные документы на участок. Он мог сам, напрямую, отдать их Скребневу, но субординация не позволяла. Сергей Николаевич сунул бумаги во внутренний карман пиджака и побежал в партком.
