Горн и Магда вдруг переглянулись.
«Я не знаю, насколько вам это удобно, – общая ванная, – проговорил Кречмар. – Ведь Магда купается как утка».
«Ничего, ничего, – засмеялся Горн. – Я как-нибудь с боку припеку».
«Может быть, у вас все-таки найдется что-нибудь другое?» – обратился Кречмар к мальчику. Но тут поспешно вмешалась Магда.
«Глупости, – сказала она, – глупости. Надоело бродить».
Она подошла к окну, пока вносили чемоданы. Синева, огоньки, черные купы деревьев, звон кузнечиков… Но она ничего не видела и не слышала, – ее разбирало счастливое нетерпение. Наконец она осталась вдвоем с Кречмаром, он стал выкладывать умывальные принадлежности. «Я первая пойду в ванную», – сказала она, торопливо раздеваясь. «Ладно, – ответил он добродушно. – Я тут сперва побреюсь. Только поторопись – надо идти ужинать». В зеркале он видел, как мимо стремительно пролетали джампер, юбка, что-то светлое, еще что-то светлое, один чулок, другой…
«Вот неряха», – сказал он, намыливая кадык.
Он слышал, как закрылась дверь, как трахнула задвижка, как шумно потекла вода.
«Нечего запираться, я все равно тебя купать не собираюсь», – крикнул он со смехом и принялся оттягивать четвертым пальцем щеку.
За дверью вода продолжала литься. Она лилась громко и непрерывно. Кречмар тщательно водил бритвой по щеке. Лилась вода, – причем шум ее становился громче и громче. Внезапно Кречмар увидел в зеркало, что из-под двери ванной выползает струйка воды, – меж тем шум был теперь грозовой, торжествующий.
«Что она в самом деле… потоп… – пробормотал он и подскочил к двери, постучал. – Магда, ты утонула? Сумасшедшая ты этакая!»
Никакого ответа. «Магда! Магда!» – крикнул он, и снежинки засохшей мыльной пены запорхали вокруг его лица.
Магда вышла из блаженного оцепенения, поцеловала напоследок Горна в ухо и бесшумно проскользнула в ванную: комнатка была полна пара и воды, она проворно закрыла краны.
«Я заснула в ванне», – крикнула она жалобно через дверь.
«Сумасшедшая, – повторил Кречмар. – Ты меня так напугала».
Струйки на полу остановились. Кречмар вернулся к зеркалу и снова намылил лицо.
Она явилась из ванной бодрая, сияющая и стала осыпаться тальком. Кречмар в свою очередь пошел купаться, – там было все очень мокро. Оттуда он постучал Горну. «Я вас не задержу, – сказал он через дверь. – Сейчас будет свободно». – «Валяйте, валяйте», – чрезвычайно весело ответил Горн.
За ужином она была прелестно оживлена, они сидели на террасе, вокруг лампы колесили ночницы и падали на скатерть. «Мы останемся тут долго, долго, – сказала Магда. – Мне здесь страшно нравится». В действительности ей нравилось только одно: расположение комнат.
Прошла неделя, вторая. Дни были безоблачные, – зной, цветы, иностранцы, великолепные прогулки. Магда была счастлива, Горн тихо улыбался. Она принимала ванну утром и вечером, но уже следила, чтобы не было потопа. Старый французский полковник за соседним столиком наливался бурой кровью, как только она появлялась, и не спускал с нее жадных глаз, – и был американец, знаменитый теннисист с лошадиным лицом и загорелыми руками, который предложил ей давать уроки на отдельной площадке. Но кто бы на нее ни глядел, кто бы с ней ни танцевал, Кречмар ревности не чувствовал, и, вспоминая Сольфи, он дивился, – в чем разница, почему тогда все нервило и тревожило его, а сейчас – уверенность, спокойствие? Он не замечал, что нет в ней теперь особого желания нравиться другим, искать чужих прикосновений и взглядов, – был только один человек, Горн, а Горн был тень Кречмара.
Однажды, в майский день, они втроем отправились пешком за несколько верст от курорта, в горы. К концу дня Магда устала, и решено было вернуться в Ружинар дачным поездом. Для этого пришлось спуститься по крутым, каменистым тропинкам, Магда натерла ногу, Кречмар и Горн поочередно несли ее на руках. Пришли на станцию. Вечерело, на платформе было много туристов. Поезд был простецкий, мелковагонный, бескоридорный. Сели. Затем Кречмар рискнул выйти опять на платформу, чтобы выпить стакан пива. У буфета он столкнулся с господином, который торопливо платил. Они поглядели друг на друга. «Дитрих, голубчик! – воскликнул Кречмар. – Вот неожиданно!» Это был Дитрих фон Зегелькранц, беллетрист. «Ты один? – спросил Зегелькранц. – Без жены?» – «Да, без жены», – ответил Кречмар, слегка смутясь. «Поезд уходит», – сказал тот. «Я сейчас, – заторопился Кречмар, хватая стакан. – Ты садись… Вон там, второй вагон, я сейчас, первое отделение. Я сейчас. Эти монеты…»
Зегелькранц побежал к поезду, – уже захлопывались дверцы. В отделении было жарко, темновато и довольно полно. Поезд двинулся. «Опоздал», – подумал Зегелькранц с удовлетворением. Восемь лет прошло с тех пор, как он видел Кречмара, и говорить, в общем, было с ним не о чем. Зегелькранц был очень одинок, любил свое одиночество и сейчас работал над новой вещью, – появление прежнего приятеля выходило некстати.
Горн и Магда, высунувшись в окно, видели, как Кречмар энергично и неуклюже атаковал последний вагон и благополучно влез. Горн держал Магду за талию. «Молодожены, – вскользь подумал Зегелькранц. – Она – дочь винодела, у него – магазин готового платья в Ницце…»
Молодожены сели, блаженно друг другу улыбаясь. Зегелькранц вынул из кармана черную записную книжку.
«Ножка не болит?» – спросил Горн.
«Что у меня может болеть, когда я с тобой, – томно проговорила Магда. – Когда я думаю, что сегодня вечером…»
Горн сжал ей руку. Она вздохнула и, так как жара ее размаяла, положила голову ему на плечо, продолжая нежно ёжиться и говорить, – все равно французы в купэ не могли понять. У окна сидела толстая, усатая женщина в черном, рядом с ней мальчик, который все повторял: «Donne-moi une orange, un tout petit bout d’orange!»[5] – «Fiche-moi la paix»[6], – отвечала мать. Он замолкал и потом начинал скулить сызнова. Двое молодых французов тихо обсуждали выгоды автомобильного дела, – у одного из них была сильнейшая зубная боль, щека была повязана, он издавал сосущий звук, перекашивая рот. А прямо против Магды сидел маленький лысый господин в очках, с черной записной книжкой в руке, – должно быть, провинциальный нотариус.
В последнем вагоне сидел Кречмар и думал о Зегелькранце. Они учились вместе в университете, затем встречались реже, Дитрих говаривал, что когда-нибудь опишет его и Аннелизу, когда захочет выразить «музыкальную тишину молодого супружеского счастья». Восемь лет тому назад Дитрих был очень привлекательный с виду, тоненький человек, с русой, довольно пышной шевелюрой и мягкими усами, которые он душил из гранатового флакончика сразу после еды. Он был очень слаб, нервен и мнителен, страдал редкостными, но не опасными болезнями, вроде сенной лихорадки. Последние годы он безвыездно жил на юге Франции. Его имя было хорошо известно в литературных кругах, но книги его продавались туго. Он знавал лично покойного Марселя Пруста, подражал ему и некоторым другим новаторам, так что из-под его пера выходили странные, сложные, тягучие вещи. Это был наблюдательный, чудаковатый и не особенно счастливый человек.
Минут через двадцать замелькали огни Ружинара. Поезд остановился. Кречмар поспешно покинул вагон. Ему было досадно, он смутно боялся недоразумения, следовало поскорее объяснить Дитриху. На платформе было много народу, и только у выхода он отыскал Магду и Горна.
«Вы с Зегелькранцем познакомились?» – спросил он улыбаясь.
«С кем?» – переспросила Магда.
«Разве он к вам в отделение не попал? Ладный такой, изящный. Артистическая прическа, мой старый друг…»
«Нет, – ответила Магда, – такого у нас не было».
«Значит, он не туда сел, – сказал Кречмар. – Какая, однако, вышла путаница. Как ножка – лучше?»
Утром он справился в немецком пансионе, но адреса Зегелькранца там не знали. «Жалко, – подумал Кречмар. – А впрочем, может быть, к лучшему, уж очень давно не виделись». Как-то, через несколько дней, он проснулся раньше обыкновенного, увидел сизо-голубой день в окне, еще дымчатый, но уже набухающий солнцем, мягко-зеленые склоны вдали, и ему захотелось выйти, долго ходить, взбираться по каменистым тропинкам, вдыхать запах тмина. Магда проснулась. «Еще так рано», – сказала она сонно. Он предложил быстрехонько одеться и, знаешь, вдвоем, вдвоем, на весь день… «Отправляйся один», – пробормотала она и повернулась на другой бок. «Ах ты, соня», – сказал с грустью Кречмар.
Было, когда он вышел, часов семь утра, городок проснулся только наполовину. Проходя мимо вишневых садов и голубых дачек уже поднимавшейся в гору тропой, он увидел сквозь яркую зелень человека, поливавшего из лейки темными восьмерками песок перед крыльцом. «Дитрих, вот ты где», – крикнул Кречмар. Зегелькранц был без шляпы: как неожиданно, – лысина, загорелая лысина и воспаленные, мигающие глаза.
