к примеру, Адама и Иисуса, но так и до Майами дошутиться можно, пусть уж будет синдром Есипенко-Буянова, хотя это вообще на болезнь похоже. Но вы и правда совсем разные: в тебе, Никита, есть класс, порода – не люблю это слово, собачье такое, но если про собак, то ты, скажем, далматинец, как будто в костюмчике сразу родился, а вот на тебе, Алеша, костюм как седло, потому что ты такой, знаешь, двортерьер лохматый, но не из тех, кто с поджатым хвостом по мусоркам шарится, а из тех, кто в знойный день на нашем Итальянском пляже залезает в цветущую Волгу, выходит и отряхивается, так что зеленые брызги во все стороны летят, оглядывает отдыхающих, находит жертву и забирает из рук всё, что захочет, а тебе и не жалко совсем. И если породу покупают для понта, то дворового из приюта берут для себя, пусть он и будет удирать с каждой прогулки.
Но всё это треп, и выбирать я не собиралась, потому что мне просто нравилось нравиться, нравиться так, слегка, чтобы за меня были готовы немножечко пострадать: отдать свою еду, вешать полки, таскать из библиотеки книжки, ходить в аптеку за таблетками от головы. И не так уж нравилось нравиться, когда готовы страдать всерьез.
На восемнадцать вы сделали мне типа общий подарок – подписку на спотифай и билеты на концерт Луны, но я сразу поняла, кто что выбирал, потому что ты, Никита задрал повторять, что пиратство – цивилизационный атавизм. Это всё твоя сестра с диссером по авторскому праву мозг прокопипастила, вот ты и нам с Алешей не давал покоя, так что даже сериалы мы смотрели только по твоим подпискам. Мы потусили двумя комнатами и девчонками из моей группы, а в одиннадцать надо было расходиться, так что мы все вместе пошли на проходную, чтобы выпустить гостей из общаги и забрать свои пропуска, а потом ты, Алеша, остался на выходе болтать с моей старостой Аней, а мы с тобой, Никита, вернулись, и мы ехали в лифте, и стояли рядом, и ты как будто случайно прикоснулся к моей руке едва-едва, и лифт тащился наверх еле-еле, и сердце стучало часто-часто, а потом мы приехали, и ты просто ушел к себе, а я еще полночи не могла уснуть и думала, что надо позвать тебя с собой на этот концерт, хотя ты даже за руку меня не взял.
Но потом случился Новый год. Я, Лиза и Алеша остались в общаге, а ты уехал домой.
Когда мы с Лизкой собирались, пришла Таня за феном и сказала, что у нее на тебя, Алеша, планы, а меня так и цепануло, поэтому я сняла майку и осталась в пиджаке на голое тело, ну не совсем на голое – на кружевной бралетт, а потом еще взяла у Лизки глиттер и нарисовала им дорожку от шеи до самого выреза. У нас собралась большая компания первокуров, и было вино из коробки с краником, и был коньяк, и был ром, и я сказала, что размешивать хороший ром колой за тридцать рублей – это преступление, поэтому размешала ром коньяком за триста, и все всё мешали, ведь мы же в первый раз остались без всякого присмотра, только ты, Алеша, ничего не мешал и пил чистый сок из-за своего гайморита. А потом я позвонила маме в одиннадцать, чтобы поздравить, и оказалось, что тетя Лида заболела, поэтому мама не пошла к ней в гости и осталась на Новый год одна, а я сидела в коридоре на полу и кусала губы, чтобы не плакать, потому что выходило так, что я маму бросила, раз уехала, и бросила, раз не приехала. Ты нашел меня, спросил, что случилось, я рассказала, а ты сел рядом со мной, обнял и сказал, что маму жалко, конечно, но я-то ни в чем не виновата, и вообще скоро каникулы, отпразднуем с ней китайский Новый год (напророчил, блин!). А потом мы уже все вместе в комнате пробовали… всякое, и кажется, ты говорил, что мне уже хватит, но я только отмахивалась, а потом вдруг темнота – и я ничего не помню, но проснулась я днем 1 января мокрая, как крыса, в пиджаке и под кучей одеял, а Лиза сказала, что я, конечно, вчера же-е-есть, но волноваться не надо, потому что Алеша почти сразу меня увел. Сказала и сама ушла курить на улицу, а я выхлебала бутылку воды, которая у кровати стояла, и пошла в ванную, а там дверь выбита и бралетт мой на полотенцесушителе совсем поблядушно висит, вот мне и похерело резко, но тут пришел ты и всё объяснил. Что мне стало плохо, что я полезла в душ в одежде, но, видимо, все-таки в процессе начала раздеваться, а потом долго не выходила и не отвечала, а вода всё лилась и лилась, поэтому пришлось выбить дверь в ванную, чтобы меня вытащить и уложить уже наконец. А еще у тебя была замотана рука, и я спрашивала, что это, а ты сначала не отвечал, а потом раскололся, что ночью снова была авария, отрубили горячую воду, так что, когда ты меня вытащил из ванной, озноб уже бил до судорог и у меня сводило челюсти, а ты запаниковал, испугался, что прокушу себе язык, и вместо того, чтобы засунуть мне в рот тряпку, книжку, тетрадку – да что угодно, блин! – ты просунул свою ладонь, и, конечно, я тебя укусила.
Я не знала, как спросить, но ты сам сказал, что грел меня через одеяло и вообще-то ты не мудак какой-то. А потом при мне Паша спросил, что у тебя с рукой. Покусала собака, сказал ты. Сука, засмеялся он. А ты бросился.
И когда ты, Никита, вернулся, то сразу понял, что всё поменялось. И уже после сессии мы опять смотрели Гарри Поттера, потому что ты, Алеша, почему-то отказался продолжать с Твин Пиксом после второго сезона, и я сидела на кровати между вами, а ты сначала потянулся, а потом опустил руку позади меня, как будто обнял – не меня, а подушку, но выходило так, что обнял как будто бы меня, а я села очень прямо, а ты очень прямо посмотрел мне в глаза, и я встала типа чай сделать, а потом села на пол, типа спина у меня устала, а ты, Алеша, встал и вышел, и дверью еще так тюкнул основательно, ты вообще парень основательный и
