class="p1">Этим голом закончилась его роль в мировой истории. Хотя он прожил еще почти шестьдесят лет, все, что последовало после того гола, было частным, не важным для мира человеческим страданием и мучением, чередой оскорблений и унижений. Он испытывал страх так же, как испытывали его и другие люди. Он грешил, он был нищим, не осознающим своего значения и ответственности. Его история больше не была историей кого-то, кто крупнее, лучше и сильнее остальных, нет, он разделил ту же участь, что и миллионы подобных ему людей, немцев и поляков, хотя больше не был ни немцем, ни поляком. То, что было раньше, того уже не было. Польша существовала и дальше, она дважды пробивалась в полуфиналы чемпионата мира по футболу, но это была не та Польша, за которую играл и за которую бы мог играть Эрнест Вилимовски.
Счет был 6:5 в пользу Бразилии.
Шла последняя минута дополнительного времени, и все одиннадцать польских игроков еще раз устремились к штрафной площадке бразильцев. Но все уже было кончено, и все знали, что все кончено. Бывает такое, что все это знают еще до того, как свисток судьи сообщит о конце матча.
Профессор Томаш Мерошевски встал, чтобы выключить радио.
Илия с восхищением зааплодировал.
– Поздравляю! – сказал он. – Такой радиотрансляции человечество еще не слышало. Париж и Берлин могли бы позавидовать вашему аппарату!
Профессор церемонно поклонился. Он улыбался и не знал, что сказать. Все, что он планировал со вторника, а ему казалось, что был тщательно продуман каждый момент и каждый шаг, вдруг рухнуло.
Томаш не знал, что теперь ему делать, здесь, в горах над морем, в отеле, о котором с жаром рассказывал ему югославский дипломат, вылечившийся от туберкулеза легких.
У него мелькнула мысль, что он мог бы сейчас пойти в свою комнату, взять портфель и бумажник с деньгами и документами, выйти, не говоря ни слова пройти мимо них, сесть в «мерседес» и уехать.
В его мыслях «мерседес» был здесь, рядом, за отелем, а вовсе не внизу, далеко, в Цриквенице. И не было ни разбитой дороги, ни колонны людей, которые помогли им добраться до отеля, – все было гораздо проще. Не было Давида.
Эта мысль не была серьезной. Просто она первой появилась в пустоте, возникшей после проигранного матча, вселив неосуществимую надежду и тоску, и с этой мысли начнется и исходя из нее продолжится его жизнь.
Бывает так, что человек иногда опустошается, утешал он себя. Ничего страшного в этом нет.
– Ничего страшного в этом нет! – громко проговорил он.
– Конечно нет, – согласился пан Хенрик, – это же просто игра. Причем примитивная, английская. Правда, крикет – тоже английский, но он гораздо сложнее и выглядит благородно. Когда англичане в Европе, они играют в футбол, а у себя дома и в колониях – исключительно в крикет. Разве это не странно? Нам, европейцам, следовало бы над этим задуматься.
– Когда речь идет об англичанах, ничего не кажется странным, – подвел черту профессор.
– А не перебраться ли нам всем вместе сейчас в столовую, на ужин? – предложила Катарина.
В ту ночь Давиду снился Эрнест Вилимовски. Это был странный сон, странный настолько, что хоть он его тут же забыл, как обычно и забывают большинство снов, но днем позже вспомнил, причем во всех деталях.
В первый раз, как он себя помнит, Давиду снилось, что он бежит. И бежал он первый раз в жизни. Иногда ему снилось, что он ходит, и иногда он еще вспоминал, правда, теперь все туманнее и неотчетливее, свои первые шаги, до того как заболел. Но он никогда не бегал и не знал, как бегают. До этого сна. Во сне он бежал по какому-то лугу, который почти сразу из обычного луга превратился в поле стадиона «ТС Висла», в Кракове. Перед ним возник мяч. Он точно знал, что с ним делать. Легко повел, перебрасывая его носками бутсов с одной ноги на другую. Тут впереди появилась пара крупных черных людей. Это были Леонидас и Эркулес. Ловким, отработанным движением, казавшимся ему известным с рождения, он обманул их обоих и послал мяч между ног Эркулеса. Побежал дальше и увидел перед собой всю бразильскую сборную, разместившуюся на поле как на рисунке из кратких правил игры в футбол. Он обошел одного, потом другого, продвигаясь вперед и прорываясь к воротам, и вдруг в этом своем сне понял, что это не сон. Сном было все до этого. Перед воротами Бататайса, один на один с ним, он сделал обманное движение и неспешным, элегантным ударом, ударом Эрнеста Вилимовского, отправил мяч в ворота. И вдруг увидел, что трибуны пусты. Нигде ни одного зрителя. Один он, Давид Мерошевски, сидящий в первом ряду. Его прошиб ледяной пот, когда он увидел себя таким. Или когда увидел себя в том, что сейчас было сном. Или все-таки действительностью? Он подошел к тому Давиду, и тут у него будто камень с души свалился. Это был не Давид, хотя тело было Давидовым, изломанным и уродливым. Но голова была Эрнеста Вилимовского. «Теперь ты – это я, – сказал Эрнест, – это мой подарок тебе!» «Ладно, урод», – издевательски бросил ему Давид и подумал, никогда больше не оглянусь, никогда больше не увижу его, а потом побежал к центру поля, где бразильцы готовились продолжить игру после пропущенного гола.
В этот момент его разбудила гроза.
Где-то рядом ударила молния. Раздался страшный треск грома. Вспышки освещали небо так ярко, что на мгновения становилось светло как днем. Но цвета отсутствовали, все было черным, белым или серым, как в старом кинофильме.
– Ружа! – звал он. – Ружа… Она его долго не слышала.
Он был напуган. Но, думал Давид, если он сейчас заплачет, то опозорится. Снаружи происходило что-то необычное. Со всех сторон доносились звуки, похожие на взрывы. Все так изменилось по сравнению со вчерашним вечером, когда они, опечаленные польским поражением, пошли спать. Он не понимал, в чем дело. Слышал раскаты грома. Ветер ревел, как живое существо, как злой дух, которого Аладдин выпустил из бутылки, и теперь тот мстит всему свету за то, что его сотни лет держали запечатанным в тесноте. Он не знал, что это ураган и что ураган иногда обрушивается на землю, он с ним раньше никогда не встречался.
Но зато он знал, что, если сейчас не испугается или сумеет скрыть страх, все будут говорить об этом и будут им гордиться.
– Ружа! – крикнул он еще раз.
В комнату вошла Катарина. Женщина со светлыми волосами и голубыми глазами, немного
