Ознакомительная версия.
- Н-да, - вздыхаю, - редкостные идиоты.
- Нет, не все так просто. Так тоже нельзя... Я вот три дня здесь валяюсь, думаю. По-умному надо все делать. По-умному! И с бухгалтершей тоже. Чтоб знали только мы четверо, и чтоб никаких нервозов, осечек... Видишь, если б у них получилось - и при пяти штуках, но в последний момент все сами испортили...
Радуясь, что Леха отвлекся от мыслей о грядущей поездке к больным родителям, я раздеваюсь и заваливаюсь на кровать. Сосед же мечтает:
- На дело настроиться необходимо. Риск убрать до нуля... Пять тыщ они отхватили. Это каждому, значит, по тыща семьсот. Нравится, а? Вдобавок золото там, еще что-нибудь ценное... С бухгалтершей если получится, то по тыще хотя бы получим. И это тоже неплохо. Где их взять, даже сто рублей, например? Десятки просто так никто не подарит, а жить-то надо.
12
Без четверти полночь. Ледянистый ветер дует разом со всех сторон. Зачем-то я пошел с работы пешком - хе-хе, решил прогуляться - и теперь зло ругаю себя, втягивая голову в воротник куртки, сжимая и разжимая окоченевшие пальцы.
А улицы пусты и темны. Окна в избах плотно закрыты ставнями, ставни закреплены стальными крючьями, а те, в свою очередь, намертво привинчены болтами к стенам внутри жилищ; в оградах ворчат готовые к драке цепные псы; поверх высоких глухих заборов натянута проволока с колючками. Надежные крепости, в них не проникнешь...
В общагу идти не могу. Надоела она до предела, до тошноты. И ноющий Леха, и потрескавшийся потолок, и запах в уборной, и мигание перегорающих ламп, пустой подоконник на кухне... Но куда еще? Зачем поперся пешком?.. Нет, зачем-то поперся. Куда-то мне надо совсем не в общагу, в другое какое-то место. Бросить привычное, надоевшее, старое. Стать новым, никому не знакомым. Даже себе. Себе в первую очередь.
Останавливаюсь на углу Трудовой и Мичурина. Впереди светится Торговый комплекс всеми своими фонарями, маняще подмигивает разноцветными елочными гирляндами в витринах ларьков. Но мне не туда. Что там? - там все не для меня. И девочки той, с золотисто-каштановыми волосами, там нет. Или я ее не встречаю, потому что она тоже не для меня. Она для каких-то других... Ну и черт с ней...
Поднимаю рожу. Надо мной небо, бесцветное небо, оно не черное и не светлое, не высокое и не низкое. Непонятное. И что-то оттуда изредка падает. То ли дождь, то ли снег...
Вытянул из кармана пачку "Примы", собираюсь уже закурить, но в последний момент понимаю, что курить совсем не хочу. Хочу чего-то другого. Сую сигареты обратно. Заболел, что ли...
Войти в ближайший подъезд, постучать в первую попавшую на глаза дверь. "Здравствуйте! А я - к вам". - "О, проходите, пожалуйста! Оставайтесь. Мы вас так ждали. Будем друзьями!.."
- Здорово, - Шура Решетов криво, но искренне улыбается. - Давай, давай, как раз вовремя.
- Можно?
- Заходи, ясен перец.
Шурино "как раз вовремя" немного пугает - опять, значит, получил гонорар за вывеску или картинку и готовится выпить. Но мне сейчас нужно совсем не это - в кои веки захотелось не спеша и полушепотом, при свете настольной лампы или лучше свечи, поговорить. Нести всякую детскую чепуху, слушать такое же. Всю ночь, до утра. И потом смотреть на рассвет, удивляться, обмирать от восторга... Такие ночи остались далеко позади, когда не знал еще выпивки, не особенно думалось о девчонках, зато, до нервной дрожи, до боли в мозгу - о смысле жизни, о том, как устроены телефон, телевизор, магнитофон; о том, есть ли у Вселенной предел, и какой он, и что за ним... Вот о такой чепухе сейчас хочется поразмышлять.
И Шура словно бы слышит меня, он по-доброму, как-то по-родному улыбается и кивает:
- Посидим спокойненько, отдохнем. Последний день такой. Завтра - снег.
- Снег? - я с готовностью удивляюсь. - Откуда ты знаешь?
- Погода такая, по всем признакам выпадет. - И, ведя меня в свою комнату, объясняет: - Я же, Ромыч, не один год в общей сложности под открытым небом прожил. Художником в четырех стенах не станешь, воздух нужен, свобода.
Он совершенно трезв и такой вдруг помолодевший, несмотря на бороду и морщины, крепкий, хоть и худой. Какой-то он близкий сейчас, именно тот человек, о котором я думал четверть часа назад, стоя на углу Трудовой и Мичурина...
- Садись, - говорит Шура, - сейчас чаек принесу. Из травок!
- Из каких травок? - пугаюсь.
- Из таежных, лечебных. Самый полезный чай. Каждый глоток силы прибавляет немеряно, голова варить начинает... Погоди, попробуешь, вот только запарю...
Удерживаю его, усмехаюсь, сам не зная из-за чего, начинаю раздражаться:
- Да-а, удивительно просто. Ты вот какой благостный, Петраченко несколько дней не пьет ни капли, во мне что-то бродит... как будто вот-вот со всех дыр дерьмо потечет... Зато потом стану младенчиком...
- Зима завтра, вот и хочется чистоты. Как тут суету не притормозить, не подумать? Природа требует. Вот чаек заварганю, поговорим.
Шура уходит. Я достаю сигареты, ищу пепельницу. Нет нигде. Хм, неужели Решетов до того углубился в свой отдых, что и не курит сегодня? Да ну их всех... То мычат и под столом валяются, то каких-то святых изображают. Чиркаю спичкой, вгоняю в глотку теплый, едкий дымок канской "Примы".
Ложусь поперек дивана, смотрю на громоздкий, во всю стену, стеллаж для картин. Среди холстов, золоченых рам и старых, исколотых гвоздями подрамников видна зеленая брезентовая папка. В ней у Шуры хранятся гуаши, там маленький, пестрый мирок, почти сказочный, нереальный...
Сбиваю пепел в сигаретную пачку, где осталось не больше трех сигарет. Две пачки есть дома, то есть в общажной комнате, - это радует.
На стуле, опертая о спинку, начатая картина. Сине-белые, облепленные снегом скалы, длинные, тощие лиственницы с темно-зелеными, почти синими лапами на редких, растущих лишь с одной стороны ствола ветках. Красновато-грязное небо висит низко-низко к земле, вершины деревьев прокалывают его. А нижняя часть полотна еще не тронута кистью, там обнаженный, блестящий от грунта холст.
- Вот и чаек, - ласково произносит Шура, внося две большие, прикрытые блюдцами кружки.- Я им уж третьи сутки отпаиваюсь. Великая штука, все вещества есть. Даже к еде не очень тянет...
Из-под блюдец подымливает парок. Воздух быстро наполнился ароматом травяного чая. Вспоминается чулан в бабушкином доме, где висели под потолком на леске пучки разных травок. В носу щекотало от их резкого, но приятного запаха, голова начинала слегка кружиться, и представлялось нечто тайное, замшелое, живые какие-то существа в темных углах. Нестрашные, теплые существа... И еще - тайга осенью, до холодов. Тоже таинственная, тихая и добрая, неспешно готовящаяся к долгому, спокойному сну...
- Давно я не был в тайге, - говорю. - В детстве родители часто по грибы брали, по ягоды, просто так ездили... Тут в Саяногорске на гастролях были, останавливались в горах. Хорошо там, но и тоскливо так...
- Тянет тайга, зовет, - кивает Решетов. - Она нас всех и спасает. - Снял блюдце со своей кружки, шумно губами втянул кипяток, смачно крякнул, продолжил: - Из тайги основной кислород, энергетика к нам приходят. Вот бор вокруг Минусинска, он ведь песчинка всего лишь, он - как озерцо. А тайга океан. По ней можно месяц идти, и словно сделал десять шагов. Это насчет масштаба, а по содержанию месяц в тайге может всю квартирную жизнь перевесить. Вот мудрецы, они все в тайгу уходили...
Отпиваю сладко-горьковатую, терпкую и невкусную, в общем-то, жидкость, ставлю кружку обратно на стол. О тайге беседа мне не особо приятна - слышится искусственность, слащавость, однобокость какая-то; так и подмывает спросить: "Забрось тебя, Шура, сейчас за двести кэмэ от жилья, в кайф тебе будет?". Перевожу разговор на более жизненную проблему:
- Значит, начал трезвое существование?
- Да нет, зачем... - Решетов, кажется, уловил в моем тоне насмешку. Просто, м-м, передышка, небольшой выхлоп. Вывожу шлаки из организма, из мозгов. - И снова пускается в рассуждения: - Дело, Ромка, не в том, в принципе, пьешь или не пьешь, на траве сидишь или никогда ее даже не пробовал. Не в этом дело. Главное - себя контролировать, не отпускать вожжи. Вот Петрачена, говоришь, пить бросил... Ну, слава богу, слава богу... А зачем? Ради чего бросил?
- Красить собирается, - отвечаю. - У него идеи творческие, мысли... Видно, достали его декорации.
- М-да-а, работка у него неблагодарная. Но, понимаешь, дело не в том пить или нет, а в свободе. Серега ее потерял и вряд ли снова найдет. Если даже уволится из декораторов, все прежнее бросит - вряд ли. - Решетов отхлебнул чаю, помычал, выискивая подходящие слова.- Гм-м... я вот, я хоть и бухаю, и траву, бывает, курю до одури, а все равно в итоге получается, что в основном крашу. Вроде бы, жутчайший запой, провал в два-три месяца, а очухаешься, начнешь хозяйство осматривать - бах, бах, - несколько картинок новых обнаружится. Даже и не помню совсем, когда и как их накрасил. Как-то, понимаешь ли, само собой происходит, как у... ну, как у лунатика, что ли...
Ознакомительная версия.
