Из всего этого - из непостижимого материала, которому дано название "человек", творится особый язык, недоступный пониманию непосвященных, язык классического танца. И несовершенная человеческая природа способна в нем состояться и быть как природа воплощенной гармонии.
Этот священный язык можно воспринимать как залог слиянности, соприкосновенности двух на первый взгляд разъединенных миров - земного и небесного, - сокровенного, желанного и могущественного. Язык предполагает разговор, диалог, общение... И дан он именно для этого - для диалога.
Вопрос - ответ. А если ответа нет? Значит надо искать.
Балет - слово танца на границе яви и сна. Реальности повседневной и той, которая повседневному опыту недоступна. Кто разглядит в этом тексте тайное покровительство Небес, их ободряющую улыбку? Кто тот провидец, что разглядит под остывшим пеплом вспыхивающие уголья?
Искусство, - живая ткань мистических соответствий двух миров, - кто научится считывать знаки, которыми ты преисполнено?
Надя ещё не умела. Но шла, ведомая свыше, к тому невидимому порогу, за которым начинается путь.
И вопросы как капли пота на коже проявлялись в её душе. И как капли пота она смывала их, стоя под душем.
Струи воды. Кафельный пол. Маргота прыгает сзади на плечи.
- Кошка, пляши! Ты хоть что-нибудь воще понимаешь? Ты хоть знаешь, что творится-то? Новый балет репетировать начинаем! В четверг, дура, в четверг! Состав солистов объявят. Знамо дело и прочих, которые, значит, рангом пониже... Может и нам с тобой кое-что обломится. Не зря я Харечку под Новый год-то обхаживала! Битый час вкруг него танцевала. Ставит-то, Кошка, он Петер-блин-Харер! Ай да Харечка наша, душечка! В гробу он видал Бахуса тот ему не указ! Чего не прыгаешь? Не дури - эка стала столбом - за эту новость с тебя причитается...
Тупая боль. Пустота.
Зачем все это? Теперь, когда душа провалилась куда-то... Ну же нельзя так, что-то держит еще... мой обет. Это главное. В этом жизнь: все, что сбилось, пошло под откос, - все смешавшееся, искалеченное душевной болью, - все мое... все, что есть я.
Форма рондо. А - в - а - с - а. Музыкальная сонатная форма. Расположение частей внутри целого. Рондо - это круг. Самая совершенная форма!
"Чтобы вернуться к жизни, я должна совершить круг - подняться к той точке, откуда началось падение. Провернуть колесо, восстать! Задать своей жизни форму, подчинить её ей, защитить её ею... Попробуем поиграть в игру, где сама жизнь - средство самозащиты. Ну а цель?"
Надя посмотрела на себя в зеркало и... губы её словно сами собой начали еле заметно двигаться - они пролагали душе путь к улыбке. Улыбке не житейской, не повседневной, а той, что освящает миг пробуждения духа. Мышцы словно бы первыми уловили эту внутреннюю подвижку... и свидетельствовали о том сокровенном, что таится до поры, - таится в каждом из нас, - и только ждет верного часа, чтобы проснуться. И начать свою битву! Битву за ту частицу Божественного, на которую ополчаются все силы тьмы, чтоб не дать ей воскреснуть. Чтоб не дать прорасти ей подобно зерну сквозь тяжкое бремя телесности - сквозь обиды, и боль, и страх. Это зерно сокровенное иные зовут духом бессмертным. А если очнется он - дух! - где-то там, в глубине естества, - значит тот, кто сумел прорастить свое семечко здесь, на земле, в юдоли скорбей, - он спасется!
Путь указан. Иди! Вот он - прямо перед тобой. И свет семафора для смутной души твоей отныне открылся зеленый...
И прорастание духа - в этой первой улыбке прозрения, в этой немыслимой силе, которая наполнила вдруг все Надино существо, - было первой в её жизни победой! К которой добрела она, еле живая, на ощупь, впотьмах ...
"Как же теперь защитить тебя, мой тайный свет? Которого нет ясней... Который - физически - расправляет мне позвоночник. И с которым ничто уж не страшно... Надо спасти тебя. Знаю - как! Надо найти защиту для этих вот мышц, для этого мяса, костей - для оболочки, в которой укроешься ты. Надо спасать свою жизнь РАДИ тебя."
И все-таки не сама - вернее, не только сама Надя постигла это. И не сама разожгла тот ликующий и благодатный свет, с которым враз осушились слезы в её глазах... Она догадывалась, но... не смела. Пока не смела надеяться. Что о ней ведают, что о ней помнят - её ведут... Силы, которым нет на земле предела...
* * *
Теперь она знала, что делать. До начала репетиции ещё оставалось немного времени. Тенью скользнула в курилку, где стоял телефон, набрала номер.
- Коля? Привет, это Надя. Да. Уж от тебя ничего не скроешь! Ну да: мне очень нужна твоя помощь. Это довольно срочно. Где? Поняла. Да, я там бывала. Буду! Через пятнадцать минут. Угу, хорошо... Пока.
Но в трубке уж раздавались гудки.
Маленькое кафе у истока Столешникова переулка, стекавшего вниз, к Петровке. Ступени валятся в подземелье. Дым. Полумрак. Деревянные столы, отгороженные один от другого высокими перегородками - словно ячейки чьих-то роящихся помыслов.
Вон он, Коля. Белобрысый. Высокий. Прищуренный.
Степень концентрации - на износ!
Но со своими - всегда с улыбкой...
Хмыкнула про себя: "Герой моего енаульского романа!"
Любке было с ним нелегко - пил, подавлял, хамил, прикрывая душевный излом, - червоточину, разъедавшую сердце ещё с Афгана...
Себя не щадил - рисковал, дурил, жил в рукопашную, на отрыв бедовой русской души... а душа болела.
В юности по-мальчишески рвал рубаху - мол, Родину спасать надо! Потом ухнул в систему ГБ - завяз. Она бы сломала, да он-то не из таковских - боль спасла его - выжил. Себя сохранил. Побился, подергался - вышел в крутые начальники. Федеральная служба... Была в нем этакая ломовая устремленность - рубал наотмашь сплеча! И пройдя через ад, сохранил свою веру - только смертная усталость тлела теперь в глазах. Да горькая складка у губ.
Он знал об этом мире - о стране то, во что большинство отказывалось поверить и тешило себя иллюзиями... А он стоял - белобрысый паленый мужик как скала стоял у последних рубежей перепроданной и наповал сраженной страны, зная что ничего уж ни исправить, ни возродить, ни спасти нельзя! Можно только жить с чувством полнейшей безысходности, продолжая дело, которое начал...
Он не знал - или знать не хотел, что пока такие как он Атланты, что твои психи-одиночки бьются за то, что любили когда-то, - нет на свете силы, что сдюжит с этой любовью! Ни на земле их нет, ни там, откуда приходит, и укрепляется, питаясь человечьими душами ядовитая нежить... А раз никому с этим даром не сдюжить, - глядь! - то тут, то там живой росток появился... Глядь! - и опять нарождается жизнь. Живая! Как будто из века в век ничего поганого с нею не корчили...
Вот за это мужество Надя страшно его ценила и уважала. А Любка... та души в нем не чаяла! Да и был он, - чего говорить! - молодец молодцом, неугасима была в нем этакая азартная жилка, которая в свое время и свела с ума сестру Любку. Только теперь этот его азарт как поток, загнанный в забетонированное русло, помутнел, помертвел... замаялся. Да, Николай был похож на загнанное в трубу мощное русло. И чем выше над уровнем моря пролегала труба, чем выше поднимался он по ступеням иерархической лестницы, - тем устремленней, тем непримеримей рвался к цели его могучий поток!
Надя знала: он может быть страшен, жесток, - он не знал милосердия и сантиментов, а все ж душа в нем не затерлась бесследно - жила, корчилась... Оттого-то он порой и пил так яростно - от тоски.
Он друзей любил. Верил в них. А они гибли один за другим на просторах любимого города. Города, который все верней становился чужим... И вот это в нем не заживало!
А к жене своей, хоть и мучил, относился с хорошо спрятанной нежностью, а всю женину родню опекал с какой-то всегдашней бодрой готовностью и всегда в тяжелую минуту был рядом. Хоть у самого этих минут не было - он целиком принадлежал системе. Бешеным скоростям сбитых ритмов её дыхания... Надя знала об этом и потому многое её с ним примиряло.
Он был Ванька-Встанька. Редкий для нонешних времен тип мужика! И как ни чужд был его выстуженный осатанелой работой бункер весеннему строю её души, сердцем она его "на все сто" принимала и, хоть не завидовала Любке, все же искренне одобряла сестрин выбор.
И сейчас судорожно уцепилась за Колин рукав как за единственную реальность в череде наваждений...
Горшочек с отбитым краем - мясо с грибами. Горячее - пар поднимается, окутывает лицо. На душе теплеет.
- Да, Надёна, угораздило тебя! - он всегда звал её Надёной. - По логике жизни ты уж ни за что не должна была угодить в такую историю как-никак ты у нас балерина!
- А у нас теперь, сам знаешь, все перемешано. Мне как-то подруга детства звонила - лет с шести мы с ней в классики прыгали. Перезванивались иногда, но редко. Она мне вечно завидовала, как же: сначала хореографическое училище, потом и вовсе - Большой театр... Элита! Муж у неё военный, лет семь назад в бизнес подался, так она как узнала, сколько я получаю в театре, прямо ахнула! Надька, мол, иди лучше с моим ребенком сидеть - я свою няньку выпру, а тебе тыщу долларов платить буду. Не в год, конечно, а в месяц. А ты говоришь: должна - не должна... А такое услышать должна? А ведь эта Ирка - подруга моя - сроду делать ничего не умела: с самой школы бездельничает, пару месяцев всего проработала, чтоб только трудовую книжку завести... Да и те-то два - секретаршей при собственном папочке! А нас - элиту-то голоштанную - одни заграничные поездки и кормят, да ещё экономим там каждый цент...
