class="p1">– С чего он должен стесняться? – отвечал мягко разум, пытаясь пробиться сквозь пелену слёз, – Разве он тебе обещался? Говорил, что любит? Предлагал быть его девушкой?
– Ну и что, что не обещал? – зло отвечала Катя, – А зачем тогда приходил к нам на двор постоянно? Чего переглядывался?
– Так он и не к тебе ходил вовсе, – возражал разум, – А к деду, ты же знаешь. А переглядываться? Так что же, разве воспрещается это?
Катюшка остановилась и топнула ногой. По всем доводам разума выходило так, что Димка и не виноват вовсе, да и девица эта не при чём, ей-то откуда знать про Катюшкину давнюю любовь? Но Катюшке хотелось, чтобы он был, был виноват! Чтоб могла она на него рассердиться, как следует, чтобы вот прям совсем – у-у-х! Катя зажмурила крепко глаза, а когда открыла, поняла, что уже стоит на берегу реки. Когда успела дойти и сама не заметила.
Тихо плескалась вода о песчаный берег, отражались в воде низкие, крупные звёзды и тяжёлая жёлтая луна, что почти касалась брюхом воды. Невидимые лягушки начали свой ночной концерт, квакая то тут, то там у кромки реки.
– Ква-а, – начинала одна.
– Бреке-ке, – подхватывала другая.
И все вместе грохали они оглушительным оркестром так, что закладывало уши.
Вдруг где-то невдалеке крикнула протяжно цапля, и в ту же секунду смолк лягушачий хор. Попрятались певцы. Наступила полная тишина, прерываемая лишь всплесками рыбы в реке.
Катя, осторожно ступая, пошла вдоль берега, она сняла босоножки, и пальцы мягко погрузились в прохладный, влажный песок. Пахло водой, травой и запахами ночи. Стрекотали в лугах цикады.
Вот и мост. И хотя мостом он назывался среди деревенских, да только по сути таковым давно уже не являлся. От бывшего здесь когда-то, действительно, моста, что вёл через речку к деревне под названием Бережки, располагавшейся на том берегу, осталась теперь лишь третья часть – несколько деревянных свай, уходящих под воду, да гнилых досок с дырами между ними. Однако же забраться на него было ещё возможно, если знать, куда ступить. Полусгнившие перила держались на честном слове, покосившись набок, и нависнув над водой.
Бабушка, само собой, запрещала лазить по этому сооружению, державшемуся на честном слове, но разве ж кто-то слушает старших в детстве? И Катюшка с Димкой, конечно же, тоже лазали по потемневшим от времени доскам, подточенным древоточцем и подгнившим от воды. Здесь почему-то лучше всего клевала рыба. Но рыбачили здесь деревенские только днём. Да и то не каждый рыбак приходил сюда. А всё потому, что была у этого моста дурная слава.
Говорили местные старожилы, что по иным ночам находит на реку странный туман, и в этом тумане можно увидеть, как мост вновь становится целёхоньким и новеньким, словно вчера только его соорудили. А на мосту том, поджидать тебя будут. А кто – это у каждого своё может быть. Кого-то любимый отец умерший будет ждать, кого-то друг, которого давно не видел, кого-то любимый человек. И станет он тебя с собой звать на ту сторону.
***
– А что там, на той стороне? – спросила раз Катюшка у бабы Ули, когда тёмным зимним вечером сидели они у тёплой печи, да пили чай с вареньем.
– Кто ж знает о том, – вздохнула баба Уля, – Да уж ясно, что ничего хорошего. Блазнится там. Да и куда идти-то? На той стороне и нет ничего. Деревня сколь лет уже заброшенная стоит, всё бурьяном поросло. Там и раньше-то не больно спокойно было.
– Почему?
– Люди странные в той деревне жили. Говорили у нас, что знают они кой-чего, умеют. Лечить могут, а могут и порчу навести.
– А куда они потом делись? – спросила Катюшка.
– Уехали. Да странно как-то. Одним днём пропали. Видели наши, как через деревню подводы ехали с лошадьми. Я тогда ещё сама была молодая, дядьку твоего старшего только народила. Сама видела этих бережковских-то. Дорога из их деревни на Божий мир одна только и была – через нашу деревню. А с других сторон у них леса были.
– И что же, никто не спросил у них, отчего они уезжают и куда направляются?
– Спрашивали, а как же, – кивнула баба Уля, – Да только смутно они отвечали как-то, нехотя, пробурчат что-то под нос и всё. Да наш дядька Аким у своего знакомого из той деревни всё ж таки вызнал кой-чего. Василий, знакомый-то тот, ему так ответил на вопрос, зачем они снялись с места нажитого, что неладно, мол, там стало, в Бережках-то. Блазниться стало.
Появилось там что-то, что стало к людям приходить да в лес уводить. Вроде тумана, который возле реки начинал клубиться в иные ночи. Если кто возле того тумана оказывался, то считай, что всё – пропал. Слышал он оттуда голоса, которые звали его с собой. Человек откликался и уходил в лес, куда его голоса эти заводили. А там и пропадал.
– Ну, так и не ходили бы в такие ночи на реку, что там делать на реке ночью? – ответила Катюшка, – И ничего бы не было.
– Так-то так, – согласилась баба Уля, – Да только спустя какое-то время голоса те начали уже и без тумана появляться. Всюду, где вода была. Могли из колодца позвать, могли из кадки в бане, могли из ведра с водой, что в доме стоит. Вот и уехали они с того места, куда глаза глядят.
– А наши что?
– А что наши? Живём, как жили. На ту сторону не ходим. Бережки так и стоят заброшенные. А туман этот на реке бывает только по ночам, да и то редко. Уж с коих пор и не видели его у нас. Да только всё одно, аккуратнее нужно быть, осторожнее, к старому мосту не ходить лишний раз. Кажется мне, будто не может то, что там живёт, на эту сторону перебраться, словно не пускает его что-то. Так и стоит на мосту, да зовёт оттуда. Потому и не боятся наши. Но от греха подальше ночью к старому мосту не ходят. И ты не вздумай никогда.
***
Катюшка очнулась от какого-то хруста. Вздрогнула. Оглянулась по сторонам. Никого, только она одна на берегу, да луна на небе. Впереди мост виднеется над водою. В лунном свете похож он был на старое чудище, что сгорбилось от количества прожитых веков, и уснуло, но что-то было сегодня в его облике такое, что почудилось Катюшке, будто нынче ночью проснётся то чудище и поднимет тяжёлые веки.
Катюшка не сразу заметила, какая тишина наступила вдруг кругом. И тут вдруг навстречу ей из кустов шагнула та самая девица, что с Димкой обжималась у клуба. Катюшка от удивления застыла на месте, опешив и потеряв дар речи. Девица же подошла ближе и улыбнулась.
Катюшка в немом изумлении уставилась на девицу, а та, выйдя из кустов, обошла Катюшку кругом, усмехнулась, и, подбоченившись, встала перед нею с усмешкой на губах.
– Что, невестушка, слёзы льёшь? – произнесла она, наконец, насмешливым тоном.
– Никакая я не невеста.
– Это уж точно, – согласилась девица, – Никакая. Я-то в невесты куда больше сгожусь, правильно? Погляди-ка, и стройна, и весела, и собою хороша. А ты вон – нос картошкой. У нашей дуры ни лица ни фигуры.
– Ты по какому праву меня оскорбляешь? – тихо произнесла Катя, а в глазах её начало разгораться пламя гнева, сменяя возникшее поначалу смущение.
– А по такому. Что Дима со мной хочет быть, а ты ему и не сдалась.
– Я на Диму не претендую. Я ему не хозяйка. С кем хочет, с тем и встречается.
– Вот и правильно. Я так и знала, что ты тюфячка. Даже и бороться не станешь за свою любовь. Сама отдашь его мне.
– А разве Дима вещь, чтобы его отдавать? – твёрдо сказала Катя, перестав резко дрожать и успокоившись, лишь слезинки на её щеках, поблёскивающие в свете луны, говорили о том, что она недавно плакала.
– Вещь, не вещь, а я вижу, что не так уж и крепка твоя любовь была, коль так легко готова ты её
