Ей стало получше, и мы быстро нагнали группу.
Экскурсанты уже сгрудились вокруг своего гида. Зашумел ветер, и внутрь ограды, где стояла мечеть, полетели какие-то семена с крылышками.
Я взял под руку маму и прислушался. Мама, я это тотчас же понял, лекцию о татарской мечети не слушала, зато наблюдала за малень-"
кой девочкой, которая пришла сюда с родителями. Она играла сама с собой, ловила непослушную, не дающуюся ей никак бабочку, потом поймала, осторожно посадила на цветок. Бабочка тотчас же и улетела.
Потом девочка зажмурилась и понюхала цветок. Такие цветы во множестве росли у полуобвалившейся изгороди.
- Совсем как тогда, в моем детстве, - прошептала мама, - только тогда не было экскурсий, а вот девочка была, и ею была я.
Так бывает иногда, когда взрослый человек вдруг видит ребенка и каким-то непонятным чувством знает, что он был точно таким же.
- Мне было тогда всего шесть лет, - продолжала мама, она рассмеялась, я тогда искала своего папу и убежала к нему в Ленинград, а здесь, в мечети, был очень старый человек, старик-сторож, хотя какой сторож на развалинах. Когда я вот так же играла, нюхала цветы и ловила бабочку, он подошел ко мне и что-то сказал.
- Что же он сказал, ты помнишь?
- Он сказал мне такое, что я запомнила на всю жизнь.
- Что же? - повторил я настойчиво, чуточку ей подыгрывая.
Мама посмотрела на меня серьезно.
- Старик сказал мне тогда, что он мой сын.
Это было слишком даже для такого хладнокровного писателя, как я. Мой нарочитый пафос как рукой сняло:
- Чей сын? Твой?
- В том-то и дело, что мой; смешно, правда же?
Я промолчал, потом сказал:
- Да, очень смешно... Так он же сумасшедший, этот твой старик... начал было я заполнять паузу, но запнулся: из развалин мечети выходил в этот момент косматый старик с черной седой бородой.
У мамы задрожала рука.
- Ха, - сказал я, чтобы что-то сказать.
Мама не проронила ни слова, а старик подошел с ограде, присел на корточки и стал разгребать наваленные кирпичи. Я наблюдал за ним: перед стариком курилась розовато-желтая пыль, он вытаскивал кирпичи, целые складывал обратно, битые - отдельно; минуту поработал, потом ушел, оставив облачка пыли, которая раздражала экскурсантов. Они отпрянули от изгороди и окончательно перестали слушать экскурсовода. Я сперва не мог понять, отчего это мама не желает выходить со двора, замусоренного и запыленного, потом сообразил - ей безумно хотелось еще раз взглянуть на старика и что-то вспомнить.
Она умела вызывать детство.
Шумел ветер, свободно врываясь в разбитую ограду мечети. Листья с шуршанием ложились на каменные своды старинной постройки. Во дворе ограды, наконец, снова показался старик с большой кожаной сумкой, тащил ее перед собой обеими руками и бросил на землю около груды кирпичей. Опять поднялись клубы пыли. Но экскурсантов давно уже не было во дворе мечети, там стояли только я, мама и маленькая девочка, родители которой видно, забыли про крошку.
- А что, действительно, этот старик похож на того, который напугал тебя в детстве, - спросил я.
Мама молчала, думая о чем-то, но мне показалось, что она растеряна.
Экскурсия закончилась, и тогда несколько голосов на разные лады стали звать девочку. Но девочка в это время была занята серьезным делом: она подносила старику обломок кирпича, а он, аккуратно обмазывая его глиной, заделывал пробоину в стене, и девочка не хотела никуда идти, она оставалась помощницей старика, пока молодая женщина, очевидно ее мать, не подошла и не увела ее.
Маме вдруг захотелось уйти отсюда. У нес разболелась голова и виной тому, вполне возможно, были не только и не столько нахлынувшие воспоминания, сколько разъяренное ветром кавказское солнце.
- Ты знаешь, сыночек, пойдем, - сказала она, - а то мы с тобой на самолет можем опоздать.
- Ну что ты, самолет в восемь вечера, а сейчас пять, хотя, конечно, если ты хочешь, пойдем.
Старик между тем выкладывал уже верхний ряд кирпичей, с трудом дотягиваясь до него, поминутно кряхтя и как будто на что-то тихо жалуясь. Один из обломков был особенно тяжелым, он состоял из трех кирпичей, схваченных давным-давно цементом. Старик с трудом поднял его, собрался было забросить на самый верх, но не рассчитал.
Сделал еще попытку, и тогда сильные руки подняли камень и поставили как раз туда, куда пытался его закинуть старик и где ему должно было находиться.
Перед стариком стоял я. Старик приветливо посмотрел па меня, кивнул головой и осторожно дотронулся шершавой ладонью до моего плеча, потом пробормотал что-то вроде слов благодарности и указал на верхнюю кромку незаконченной ограды. Я понял, что старик просит ему помочь еще и что дел тут минут на пять всего.
Я повернулся к маме - она присела у ограды прямо на землю, облокотилась и смотрела на меня так странно, что я подбежал и взял ее за руку. Рука была ледяная:
- Что с тобой?
- Нет, нет, ничего! Конечно, ступай, помоги ему, да скоренько, и пойдем отсюда. Мне, кажется, немножно нехорошо.
Я быстро помог старику и, отряхиваясь от кирпичной пыли, оглянулся на маму она теперь полулежала в нише, привалившись головой к холодному камню.
"Скорая помощь" не заставила себя ждать. Тут и старик мне помог. Вместе с ним я довел мамочку до машины, а через полчаса, как сквозь сон, я уже слышал обнадеживающий голос старого профессора:
- У нее солнечный удар.
- Мне можно ее увидеть?
- Лучше не стоит, она теперь спит.
- Но мне необходимо ее увидеть!
- Тогда прошу вас, пройдите сюда.
Я вошел в небольшую светлую ::злату и увидел там маму, лежащую на койке поверх одеяла. При моем появлении она открыла глаза, улыбнулась и так, с улыбкой, заснула.
Через два часа она была почти здорова.
А пока она спала, я вдруг совершенно отчетливо увидел, как раздвигаются стены больничной палаты, как простой плохо выкрашенный потолок превращается в лепной. Я опустился на стул, который подо мной оказался мягким креслом.
Я уже был в этом зале. Я вспомнил, это был дом моих предков. Я прекрасно понимал, что никак не гармонирую с этим домом, я видел перед собой красивых людей и маленького мальчика, который забирался на колени к своему брату.
Тут же на столешнице с краю лежал пистолет.
- Хочешь пострелять? - спросил его брат.
- Не хочу, - твердо сказал мальчик.
Брат взял пистолет и прицелился в дверь. Потом встал, укрепил свечу в анфиладе и стал показывать мальчику, как надо целиться.
С минуты на минуту в дверь, в которую был направлен пистолет, должна была войти девочка. Я знал это, потому что уже пережил это мгновение.
И тут я встал со своего кресла и в состоянии сомнамбулы подошел к столешнице, на которой лежала коробка с патронами. Я не обратил на нее внимания. Пистолет снова лежал на краю столешницы.
Братья были увлечены разговором и меня не замечали, хотя я был теперь им зрительно досягаем. Я решил пойти на это. Наконец тот, на коленях которого сидел мальчик, меня заметил, но не поверил себе и перекрестился. Я воспользовался замешательством, вынул из пистолета патрон и положил его в коробку.
Потом я вернулся в свое кресло, но все равно пребывал в нервном ожидании. А брат снова стал забавлять малыша пистолетом.
Вскоре отворилась дверь, в комнату впорхнуло удивительное создание.
Выстрела не произошло. Но зато случилось другое. Я стал видимым. Я изменил историю, изменил время и теперь принужден был, наверное, погибнуть в его пучине.
...Когда я понял, что в настоящее мое время мне не вернуться, я всю свою долгую жизнь мечтал, как бы дожить до момента рождения своей мамочки, чтобы сказать ей ласковое слово, чтобы предупредить маленькую девочку, что когда она вырастет, у нее родится сын - я, который ради нее перейдет грань дозволенного в человеческом бытии.
Я посчитал, что к тому времени, когда ей исполнится шесть лет, я буду глубоким стариком, и жил только одной навязчивой идеей: дожить, найти ее, рассказать о том, что я - безобразный старец - ее сын, что меня скоро нс будет на свете, но я появлюсь у нее вновь и что когда я в сорокалетнем возрасте исчезну, чтобы она не волновалась.
Я знал, мне очень захочется поцеловать свою мамочку и на своей щеке почувствовать ее поцелуй, от которого всегда становится мне спокойно и хорошо; поцелуй, который всегда решал все мои проблемы.
Профессор закончил писать историю болезни, перечел написанное и, разорвав листы, встал из-за стола. Он вышел в сад и прислушался к дневным звукам.
Молодой человек и его мама попрощались с профессором. Он глядел им вслед - сентнмснсальность, непростительная врачу, - и поймал себя на странной мысли: ему захотелось, чтобы они поскорее исчезли, растворились в дымке южного марева.
- Я ждала тебя всю жизнь, прежде чем ты родился, сказала мама.
Я посмотрел на часы. Вместо времени они показывали почему-то пространство.
Глава 14
