Им обоим было предоставлено это. В небе на мгновение показался черный огромный крест, точь в точь такой, который они оставили дома, воспарив в небытие, только теперь он был невероятно громадных размеров и плыл над ними, как гигантская туча. Оба они не испугались, их взоры застилались калейдоскопическими узорами.
И вот уже господин Сильвано Черви и молодой человек находятся в удивительной эпохе, в году тридцать третьем от Рождества Христова.
Их путешествие было тем более парадоксальным, что в нем было все от начала иррационально не только с точки зрения земной логики, но и с точки зрения даже логики небесной.
Перед ними в тенистом саду (почему-то в сознании крутилось название Гефсиманский) стоял полный, лысоватый человек, и оба они поняли, причем безо всяких слов и разъяснений, что это и есть тот самый прокуратор Иудеи Пилат.
Господин Сильнано Черви уже собрался было поговорить с ним на своем родном языке, потому что тот был все-таки наместником Рима и наверняка знал итальянский, но молодой человек от него не отстал тоже, потому что в этом мире для всех язык был один.
И обоих в одно и то же время поразила удивительная мысль:
"Как в этом мире мог оказаться человек, который покончил с собой, - по тут же другая мысль расхолодила их, - но ведь этот человек пытался спасти самого Бога".
Но не его, не его хотели увидеть молодой человек и президент коммерческой фирмы Сильвано Черви. Они хотели увидеть тот экзамен, который устраивает Светящееся Существо всякому вновь прибывшему.
Исключений здесь не делали ни для кого. К этому Существу обращаются все, кто когда-либо жил. Но неужели человек, предавший Бога, а потом попытавшийся его спасти, тоже будет допрашиваем им, неужели в этом мире существует абсолютная объективность?
Да, они не ошиблись, всадника Иудеи действительно допрашивал Бог.
Невозможно передать те добрые, ласковые слова, которое говорило Светящееся Существо, обращаясь к Пилату, и им обоим (это было видно) совершенно не нужно было ни о чем задумываться и что-то вспоминать, потому что последние годы жизни они прожили фактически вместе под одним знаком.
И еще раз подумалось: неужели это Светящееся Существо настолько абсолютно, что оно способно простить даже предательство себя. Кто же тогда в аду?
Да, и сколь это ни было невероятным, это было именно так.
Однако, в таком случае получается, что законы нравственности удивительно размыты, ведь получается, что за преступления нет наказания даже и в другом мире?
Но наказание было. И оно состояло в том, что, предав Господа, Пилат обречен был мучиться на Земле. И поэтому, приняв на себя грехи неразумной паствы по подсказке Бога сам свел свои счеты с земной жизнью. Но коли сделал это в угоду Богу, был им прощен.
Однако две тысячи лет на земле не любят имя Пилата.
Обо всем этом наши герои узнали, поговорив с ним самим. И им открылось, что всякий грех искупаем, но только не надо злоупотреблять этим, потому что боль от греха нашего мы причиняем Богу.
...Он-то простит, но сами мы простим ли себя?
Еще раз напоследок взглянув на Пила-га, наши путешественники во времени и в небытии вздрогнули одновременно. Тот, что был помоложе, от удивления, смешанного со страхом, а Сильвано от удивления, которое бывает присуще в ситуациях, когда невероятное обыденно, либо уже было однажды пережито.
Пилат превращался в Дракона, и господин Сильвано Черви мог поклясться, что в своём недавнем сне именно его и видел. Перед Драконом стояло бюро с откинутой крышкой, а на том месте, где должен был быть паз для креста, сидела милая кукла, держащая в руках ослепительной красоты черный лесной тюльпан.
- Теперь вам понятно все, - просто сказало чудовище, словно и не было Драконом. - Ступайте на Землю. Время обеда.
Время действительно было обеденное, и вскоре оба путешественника очнулись в своих креслах, на минуту потеряв способность разговаривать на каком бы то ни было языке от возбуждения.
О том, что они оба только что видели удивительные превращения, познакомились со Светящимся Существом и постигли суть Дракона, они друг с другом не обсуждали даже тогда, когда к ним вернулся дар речи.
Глава 15
После многих приключений я вернулся, слава Богу, в свой, а не в чужой 1997-й. Сперва трудно было привыкнуть, но потом дни потекли своим чередом, и спокойствие нашего выверенного и соразмеренного бытия постепенно привело меня в норму.
Спустя несколько месяцев случилось печальное событие. Умер Кирилл Николаевич.
Я хоронил его, простился со стариком. На Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге возле церкви покоится его прах.
Через несколько дней адвокат вручил мне посмертное его письмо, в котором было несколько весьма полезных для меня советов и одна страничка из дневника, которую я не намерен здесь цитировать.
Говорил в пей Кирилл Николаевич о Петле времени. Такое вот изобрел он понятие.
Не то, чтобы я не верил своему дяде, но, согласитесь, когда вам сообщают, что в будущем вас ожидает нечто и у вас есть к тому великолепная возможность его увидеть, только ленивец, глупец или до крайней степени обыватель не последует туда, чтобы проследить все то, что на протяжении всей дальнейшей своей будущей жизни он будет лицезреть.
И я, конечно же, отправился в будущее, в конкретный год, который, по словам моего дяди, являл собой завершение этого ужасного, увиденного мною времени; этот год был датирован им как 2026-й.
Мне почему-то казалось, что меня настигнет рок в 2024-м году, и поэтому я с удовольствием перескочил этот временной рубеж, и в стеклянном шаре, который снова разросся до размеров Вселенной, я обнаружил себя уже в году грядущем. Водолей вступил в свои права, и параллельное время, которое могло сущестоваТь и которое, быть может, вне сознания и опытов моего дядюшки стало теперь единым, поступательным и гуманным, было за меня, а не против меня.
Я снова обнаружил себя в Москве, нашел дом своего милого "я", в котором жил он в том самом времени, о котором написана эта повесть.
Но шутка моя была в том, что я надеялся встретить там снова себя самого столь же юным и здравым, как в прошлый мой визит туда, совершенно забыв, что тот "я" из параллельного времени прожил всю эту жизнь и ему сейчас уже семьдесят четыре года.
Глотнув воздуху, я поднялся на второй этаж дома, с той же лужей во дворе, уже заметно постаревшей и замшелой, нажал кнопку звонка и принялся ждать. Через несколько секунд раздался скрежет открываемого замка.
Видимо, замки тоже стареют, как люди.
Помнится, лет тридцать пять назад я был здесь и замок все так же скрежетал, так что ничего в этом доме не изменилось. Только состарилось и стало отживать.
Дверь открыл мне не хозяин, дверь мне открыла удивительная, хотя и почтенных лет дама с огромными глазами. Она была такой прекрасной и такой моей, что я пожалел, в первый раз в жизни пожалел, что не живу в том чужом для меня времени, в котором живет другой "я", а живу в соседнем. Одно утешение, что именно в этом году наши времена должны были объединиться.
- Пожалуйста, прошу вас, - сказала она, протягивая руки к моему плащу, которые я перехватил и поцеловал.
Плащ я после этого снял сам и вскоре прошел в кабинет, где намеревался увидеть снова свое отражение. Я был готов ко всему, но вновь забыл про фактор времени: за столом в кабинете сидел сутулый и очень старый человек с седыми усами, глаза которого, однако, исторгали озорные искры. Он жестом показал мне на кресло. Когда я сел, он сказал:
- Я знал, что вы придёте, я знал, что это будет именно сегодня.
- Отчего же? - удивился я.
- Оттого, что завтра меня уже не будет. К сожалению, укрощение времени дало мне возможность точно узнать мое будущее.
- То есть как? - удивился я.
Я, конечно, и сам прекрасно понимал, что значит путешествовать во времени, но что можно жить в те мгновения, когда тебя уже физически не существует, мне как-то не приходило в голову. Разве может существовать небытие для путешественников во времени?
- Да, сегодня, в два часа четыре минуты ночи окончится моя земная жизнь, я спокойно усну, и утро для меня уже не настанет.
У меня задрожали губы. Я посмотрел на любезную даму, которая открывала мне дверь и которая теперь входила с подносом, на котором были разложены некоторые приличествующие двадцать первому веку яства, и пытался прочесть в ее взоре разгадку того, что сказал сейчас старец, она ведь не могла не знать о его грядущей смерти. Но глаза ее не излучали страданий.
- Скажите, - хотел я его спросить, но не спросил, потому что мне показалось, что психическое состояние в этом доме не совсем такое, к какому я привык, в котором воспитывался и прожил сорок с лишним лет.
- Скажите, - хотел я спросить его про Это, но спросил про Другое, как-то Это, может быть, отражается на вашей психике или на психике вашей жены? - Но он понял меня без слов. Он сказал:
