общаге.
– Я не против. Давай.
– Или – лучше! Пельмени. Мы с Ларой сами лепим. Как-то подсели на это – сближает. Теста замесим, я фарш сам кручу из трех мяс…
– Ну, пельмени быстрее, – перебил Костян. – Давай их.
Он сидел за их большим овальным столом, кинув руки на спинки соседних стульев, как хозяин жизни. Хотелось бы, чтоб действительно был таким, – проще будет беседа.
Из его соцсетей ничего нельзя было понять – как он, что, где. Сплошь абстрактные посты, перепосты…
– Значит, пельмени?
– Давай. Пятнадцать штук.
– Ты на счет их ешь?
– Эт по привычке. Бабушка всегда спрашивала, кто сколько будет… Изба, декабрь, солнце такое в окне заледеневшем – красный кружок. Печка топится, дрова трещат, вода булькает. И бабушка: «Кому сколько?» Я сначала, маленький, говорил – пятьдесят. Потом научили говорить – пятнадцать.
Максим налил в кастрюлю горячей воды из чайника, включил. Достал из холодильника соленой капусты в пластиковом ведерке с надписью «Белоручка», остатки холодца в контейнере, порезал сыр, колбасу.
– Кстати, – вспомнил, глянув на «Хаски», – может, «Белуги»?
– Ни фига ты водку какую стал пить!
– Это на Новый год. Гости принесли. Полбутылки осталось.
– Ясно. – В этом послышалось «а меня-то не пригласил»; Максим не отреагировал.
– Охладить «Белугу»?
– Не надо. Неживая. Не люблю «Смирнофф», «Абсолют», «Белугу» эту вашу… Давай «Хаски».
– Как скажешь. – Максим сунул бутылку в морозильную камеру. – Как живешь-то?
– Ты как у больного спрашиваешь…
– Так, прошу без подтекстов. – Вспомнились давние тяжелые, ушедшие, казалось, в прошлое разговоры с Костяном, но этот ответ, особенно интонация, встревожили. – Нормально спрашиваю. У меня вот все нормально.
– У меня – тоже. Поэтому и приехал. На позитиве.
– Молодец.
Максим резал хлеб, сыр, делил холодец на кубики и ощущал, что Костян любуется их кухней. Кухня хорошая. Недавний ремонт превратил ее в стерильное светлое место.
– Не женился? – задал новый вопрос; молчание затянулось.
– Да нет… Хватило. Двух детей сделал, помогаю. А баб-то, – Костян понизил голос, – миллионы, реально. И все готовы, все сами лезут.
– Хм! Не замечал.
– Ну на «Тиндер» зайди – и заметишь.
– Да мне как-то… Мне Лары хватает.
Костян вздохнул досадливо:
– И вот сейчас получится, что ты у нас примерный семьянин, а я – старый кобель. Так ведь, да?
– Слушай, мы еще ни рюмки не намахнули, а ты уже… Давай хоть выпьем, закусим, тогда и начнешь задираться.
– Задираться, – повторил Костян. – Какое слово, как из детства, блин. Смешное. Хоть уж бы «наезжать». Задираться…
– Я вообще часто о детстве думаю. И слова на язык приходят. А что, – Максим достал водку, – дети выросли, внуков нет пока, а природа требует ребенка рядом… или привычка. Вот и вспоминаю.
– Да? – Голос Костяна стал серьезным; он проследил, как наполняются стопки, поднял свою. – Давай, друг, за нас. Что живы, что, в общем-то, на плаву… Давай!
Чокнулись, выпили. Закусили холодцом.
– О, у меня хрен есть!
– Погоди, Макс, присядь.
– Ну, вода закипела.
– Ладно, засыпай свои пельмени…
– А ты не будешь?
– Да буду, буду.
– А чего тогда? – Максим достал пельмени в полиэтиленовом пакете, стал бросать в кастрюлю, считал шепотом. Костян тем временем наполнил стопки. Сказал:
– Да ничего, не обращай внимания. Просто поговорить хочется, а как всегда, на первое место жратва выходит.
– Без жратвы наша беседа долго не продлится.
– А когда-то длилась. Два пузыря на двоих, яблоко или карамельки, вода… И по полночи обо всех вопросах бытия.
– Ну, тогда нам двадцать с копейками было, а теперь – почти полтос.
– Почти полтос… Давай, Максыч, за полтос.
– Заранее нельзя.
– Не ссы. Теперь мы долго жить будем. Вовремя не умерли – теперь долго…
– Наверно.
Чокнулись. Выпили. Закусили холодцом. Потом съели по кусочку сыра.
Максим поднялся, помешал пельмени в кастрюле.
– Ты вот о детстве, а я о юности нашей думаю, – сказал Костян. – Или это уже молодость была? Хрен с ним. Короче, наше время институтское.
– Хорошее было время.
– Хорошее… Потом стало нехорошо.
– Хм! Почему это?
Костян не ответил. После паузы, во время которой Максим еще раз помешал пельмени, спросил так же тихо, как про обилие баб:
– Ты стихи пишешь?
– Нет.
– Да? А почему? Нас же на них учили. Пять лет. Государство деньги тратило.
– А ты пишешь?
– Пишу.
Костян сказал это мгновенно, не задумываясь, и с вызовом смотрел на Максима. «Ну что, – типа, – а?»
– Что-то не встречал твоих публикаций. Журналы-то я просматриваю в Сети.
– Я их пишу и выбрасываю.
– А, ну коли та-ак!
– А чего ты иронизируешь?.. А что еще делать? Вовремя не прорвался, чего теперь лезть. Поэт должен приходить молодым.
– Ну, сколько исключений…
– Погоди!
– Не ори ты, сейчас Лариса прибежит.
– Поэт должен приходить молодым, – тише и с расстановкой повторил Костян. – И приходить ярко. С шумом. Чтоб… Ну, ты понимаешь, надеюсь. Я упустил момент, ты упустил момент, тысячи нас, талантливых, упустили… Но для себя-то я по-прежнему – поэт, и самый лучший. Пускай об этом знаю только я. Мне плевать, ясно?
– Ясно.
– Опять ирония?.. Слушай, Макс, не притворяйся таким вот уютненьким. Ты тоже мучаешься. Признайся, Макс.
– У меня пельмени. – Максим поднялся.
– Браво! Достойно Чехова… Тут о смысле жизни, а тут – пельмени.
– Нет, Чехов бы до такого штампа не опустился.
– Наверно. Но видишь, какие штампы реальная жизнь подкидывает.
– Если действительно пельмени… переварятся и превратятся в дерьмо, потом сам будешь говорить, какие у Максима Пестина дерьмовые пельмени.
– Красивая, кстати, у тебя все-таки фамилия для поэта – Максим Пестин. Завидую.
– Да ладно, Константин Слепцов тоже ничего…
– Может. Но я в любом случае не воспользовался.
Максим поставил на стол две тарелки с пельменями.
– Налетай. Сейчас сметану, кетчуп… И – не мучайся.
– Угу… Поздно мучиться.
– Этими вопросами – поздно. Возьми вот, напиши что-нибудь документальное.
– Воспоминания?
– Ну, вроде того. Про институт, про Москву девяностых, про клубы, про «ОГИ», «Пироги», ту атмосферу вообще…
– А кто я такой? Воспоминания должен писать человек хоть более-менее известный… Кстати! – Костян аж подпрыгнул на стуле и схватился за айфон. – Я ж такую фотку нашел! Помнишь Виталину Тхоржевскую?
– Ну дак! Дала она жару на первом курсе!.. А что?
– Гляди! – Костян показал фотографию. – В интернете наткнулся. Это стопудово Витка. Да? С гармошкой сидит…
– Ну вроде – да.
– А это кто?
– Янка?
– Да, точно! Помнишь… А это этот… Петкун. Из «Танцы Минус».
– Прикольное сочетание, – кивнул Максим, но без особого воодушевления; помолчал и спросил: – И что?
– Что… – отозвался Костян тускло, как эхо. – Что. – Теперь осмысленно, с жирной точкой после слова. – То, что Виталина была рядом с Янкой, может, подыгрывала ей. Что-то у нее спрашивала, Янка ей отвечала.
