брата надо сейчасъ другъ другу отрекомендовать вполнѣ.
— Тогда позвольте узнать?… — спросилъ Воротилинъ.
Онъ не договорилъ и значительно взглянулъ на Карпова.
— Онъ другъ моего дѣтства.
— И только? — освѣдомился Воротилинъ.
— Нѣтъ, не только другъ — и союзникъ.
— Да вы развѣ воевать съ кѣмъ сбираетесь?
— Сбираюсь? Да я постоянно и воюю.
— Съ кѣмъ же, смѣю спросить?
— Да вы всѣ, сколько васъ ни есть — враги мои.
— Полноте, милѣйшая Авдотья Степановна, — заговорилъ игриво Воротилинъ, схватывая ея руку.
Она руки не дала, ударила его зонтикомъ и чуть замѣтно взглянула на Карпова.
— Вотъ что, Воротилинъ, — начала она: — вы чаю хотите?
— Не дурно бы.
— Съ ѣдой, конечно?
— И съ ѣдой, если позволите.
— Ну, такъ извольте отправляться ко мнѣ, бѣглымъ шагомъ, и распорядиться на счетъ чаю.
— Помилуйте, Авдотья Степановна: — вѣдь это не къ спѣху.
— Да я сама хочу ѣсть, а ждать не желаю. Кого-же мнѣ послать, кромѣ васъ? Ну, маршъ, безъ всякихъ разсужденій.
Лицо Воротилина сдѣлало жалобную гримасу. Онъ снялъ шляпу и прошелся платкомъ по лбу.
— Ну, что-жь вы стоите? — вскричала Авдотья Степановна. — Если вы сейчасъ же не двинетесь, то я васъ къ себѣ на чай не приглашаю.
Воротилинъ только крякнулъ и, круто обернувшись къ Авдотьѣ Степановнѣ, протянулъ руку и просительно проговорилъ:
— Ручку пожалуйте.
— Никакихъ ручекъ не будетъ, — отрѣзала Авдотья Степановна и толкнула его въ спину зонтикомъ.
Глядя на удаляющагося Воротилина, Карповъ тихо разсмѣялся.
— Уродъ! — говорила Авдотья Степановна. — Ты его нигдѣ не встрѣчалъ?
— Знаю по слухамъ. Онъ, кажется, изъ такихъ адвокатовъ, которымъ всѣ пути и дороги открыты.
— По этой части моему чадушкѣ не уступитъ. Они вѣдь съ нимъ пріятели.
— Пріятели? — какъ бы съ нѣкоторымъ безпокойствомъ переспросилъ Карповъ.
— Какъ же. Вмѣстѣ безобразничаютъ.
— Такъ удобно ли, что ты ему меня такъ прозрачно отрекомендовала?
— Прозрачно? Такъ и надо. Ты еще посмотри, какъ я его стану на медленномъ огнѣ поджаривать. Вѣдь онъ ко мнѣ вотъ ужь чуть не цѣлый годъ пристает…
— Хочетъ отбить у Бразильянца?
— Сначала хотѣлъ вмѣстѣ пользоваться, а йотомъ сталъ всякія условія предлагать. Я, говоритъ, коли на то пошло, могу тряхнуть мошной погуще вашего Саламатова. Какъ этотъ народишка изворовался, просто омерзе-ніе- беретъ! Пріятелями вѣдь считаются, водой не разольешь, а какую угодно гадость одинъ другому сдѣлаютъ. Ты вотъ статейки пишешь, такъ тебѣ черезъ меня сколько можно позаимствоваться.
— Ну, а ты не думаешь, — спросилъ Карповъ: — что этотъ Воротилпнъ тотчасъ же доведетъ до свѣдѣнія твоего чадушки, что явился-де нѣкоторый другъ дѣтства, съ неизвѣстной планеты?
— Эхъ вы! Всѣ-то вы трусы, я погляжу. Ты вотъ и смѣлъ, а все-таки начинаешь лебезить. Ну, чего ты боишься!
— Я ничего не боюсь, — полуобиженно отвѣтилъ Карповъ: — но и тебѣ нѣтъ разсчету слишкомъ…
— Ну что слишкомъ?
— Возбуждать подозрѣніе.
— Какой ты, я вижу, мальчуганъ, а еще женъ у мужей отбивалъ. Ты думаешь, мой Борька очень огорчится, коли узнаетъ, что у меня откуда-то другъ дѣтства явился? Вѣдь онъ потому и плутъ, что уменъ; стало быть, понимаетъ, что такая женщина, какъ я, не можетъ же довольствоваться такимъ Адонисомъ, какъ онъ. Онъ и не смѣлъ меня никогда ревновать; вѣдь я его безобразія-то слишкомъ хорошо знаю. А Воротилпнъ цѣлый годъ изнываетъ и обо мнѣ заикнуться не посмѣетъ, потому что я его сейчасъ же на свѣжую воду выведу.
— Сильно влюбленъ?
— Развѣ эти люди могутъ быть влюблены! Жадность одна къ женщинѣ, вотъ вся ихъ любовь. А потомъ — форсу задавать. Его что гложетъ? То, что у Борьки есть такая метресса, какъ я; а эти адвокатишки хотятъ теперь все въ свои руки заграбастать, чтобы никому ни въ чемъ не уступать: рысакъ-ли, женщина-ли, картина, шуба соболья или картежъ, все чтобы имъ доставалось,
Авдотья Степановна подала руку Карпову, и они пошли по направленію къ фонтану.
— Ты, кажется, господъ адвокатовъ хорошо проникла? — спросилъ Карповъ.
— Еще бы! Довольно съ ними возилась. Я вѣдь тоже дѣловой человѣкъ, люблю и посутяжничать. Мнѣ такой народъ, какъ Воротилинъ, всякую службу справляетъ. Но я его въ такомъ же послушаніи держу, какъ и Борьку, даже еще построже. Потому, видишь-ли, Алеша, Бразиль-янецъ, какой онъ ни есть, хоть онъ и великій пройдоха, все-таки, какъ бы тебѣ это сказать, не такъ противенъ. Онъ давно ужь началъ орудовать. Правда, и онъ притворяется, когда нужно, личины всякія на себя надѣваетъ, такъ вѣдь вольно же ему вѣрить: бывалый человѣкъ долженъ быть про него извѣстенъ. А вотъ эти, архангелы то, они вѣдь сами себя увѣрили, что безъ нихъ родъ христіанскій погибнетъ, что они самые что ни на есть первые люди. Мода на нихъ пошла, сутяжничать всѣ пустились, ну и стали они загребать деньжищи получше насъ грѣшныхъ.
Карповъ расхохотался.
— Ты что? — окликнула его Авдотья Степановна.
— Приводишь меня въ неописанный восторгъ этою характеристикой.
— А ты думалъ, мы глупѣе вашего брата-строчилы? Я, другъ мой, все подмѣчаю, даромъ, что статей не пишу. Вотъ видѣлъ ты этого Воротилина? Какой вѣдь круглый, упитанный, точно на выставку его готовили. Одѣтъ, что твой Пронскій. А вѣдь давно-ли замухрышка былъ. Теперь вотъ онъ меня на сожительство склоняетъ, стало быть, десятки тысячъ въ годъ готовитъ, — я вѣдь дешевле не обойдусь ему, и все это для форсу.
— Ну, полно.
— Говорю тебѣ—для форсу; онъ меня терпѣть не можетъ. У него такая душенка, что онъ ни единаго слова колкаго не проститъ, а я ужь цѣлый годъ надъ нимъ потѣшаюсь. Вотъ онъ и добивается того, чтобы склонить меня на сожительство, а потомъ и куражиться надо мной. Ты это и сообрази: каковъ, значитъ, человѣкъ! Между прочимъ, вотъ какія дѣла я про него узнала. Была я зимой, незадолго до масляницы, въ купеческомъ собраніи, въ маскарадѣ. Въ залѣ нетолченная труба, давка страшная, офицеры пристаютъ, скука смердящая. Иду въ уборную. Вижу, сидитъ у трюмо маленькое домино, бѣлокурая барынька, глазки такіе хорошенькіе, только худа очень. Я закуриваю папиросу. Она ко мнѣ обращается и говоритъ такимъ пріятнымъ голоскомъ: «Позвольте мнѣ папиросочку». Я дала. Какъ-то мы тотчасъ-же разговорились, и она мнѣ всю подноготную о себѣ разсказала. Оказывается — полячка, изъ Вильно, училась въ гимназіи. Изъ дому родительскаго бѣжала, ни съ кѣмъ инымъ, какъ съ тѣмъ же милѣйшимъ Ипполитомъ Ивановичемъ. Съ нимъ она явилась сюда, съ нимъ же прижила и двоихъ дѣтей. Это бы все ничего; но, какъ ты думаешь, что онъ съ ней сталъ выдѣлывать? Разсказываетъ она мнѣ всю свою горькую судьбину. Живетъ кое-какъ работишкой и, разумѣется, должна промышлять еще кое-чѣмъ. Но дѣвушка премилая. Я было сначала усомнилась немножко; но оказалось, что
