родственников – держатся от меня подальше и не подпускают к своим парням, несмотря на то, что их парни мне абсолютно безразличны. И так всю жизнь. Как с этим жить? Вот представь: я с этим жила и живу по сей день. Не знаю, чем я заслужила такое отношение к себе. А сказать тебе, со сколькими ребятами я действительно близко общалась за все эти годы? А я скажу: с тобой, Шели и Шахаром. Поняла? Дожить до восемнадцати лет и быть отшельницей, при всем моем желании быть принятой, – не говорю уже популярной, – в обществе! Но я не умела, к сожалению, быть другой, и навряд ли уже сумею".
"Теперь – к сути. Шахара я полюбила очень сильно. Галь, словами не передать всю глубину моей любви к нему! Для того, чтобы это понять, нужно пройти весь мой путь от начала. Я никогда не любила другого человека так, как я любила его. Так безоговорочно, так страстно, так греховно! Греховно – это потому, что он был твоим парнем. Но я отдавалась ему во всех смыслах этого слова, еще задолго до того, как мы впервые переспали. В моих фантазиях, я переспала с ним бесчетное количество раз. А на деле, все вышло не так, как я себе это представляла. Далеко не так! В особенности в первый раз. Я могу поделиться этим с тобой, как с женщиной. Галь, это было очень больно. Больно, жестко и неуютно. Я потеряла много крови. Но, все же, я была так счастлива оттого, что это, наконец, случилось, – так рвалось все мое естество к нему, и рвется по сей день. По сей день…"
– Галь, все в порядке? – прервала ее чтение Шимрит, заглянув к ней в комнату.
Галь оторопело, так как не успела отвлечься от письма, вскинула глаза на мать, и сказала:
– Да, а что?
– Просто от тебя ни слуху, ни духу.
– Я потом все объясню.
Шимрит, несомненно заметившая в ее руках исписанные страницы, больше не задавала вопросов, но покинула ее комнату в недоумении. Галь вернулась к своему занятию.
Далее Лиат писала:
"Знаешь, Галь, я решила тебе признаться: еще несколько лет назад я лелеяла мечту когда-нибудь увести у тебя Шахара, потому, что уже тогда любила его больше жизни. Мне было обидно за себя при виде вас. Моя любовь к нему, поверь, ничуть не уступала по силе твоей. Но я каждый раз наступала себе на горло, потому, что мне было важней сохранить нашу дружбу. До тех пор, пока я верила, или хотела верить, что ты – моя лучшая подруга, я ни на минуту не позволяла себе забываться, и – Шахар вполне может это подтвердить, – держала мои чувства в тайне от всех. Однако в последнем учебном году, в виду всех наших недоразумений, разладов, размолвок, твоего откровенного непонимания меня, того унижения, что я перенесла из-за образа Томера и многого другого, я пришла к окончательному выводу, что мы с тобой – не подруги, и, скорее всего, никогда ими и не были. В один прекрасный – или проклятый – момент что-то во мне сломалось, и я поняла, что больше не хочу хоть в чем-то с тобой считаться, и отныне вправе бороться за свою любовь. Ведь мне ничего не стоило удержать Шахара от его порыва в ту злосчастную ночь! Пойми: он сам ко мне приехал, без предупреждения, и был очень растерянным, слабым, испуганным и расстроенным. Искал ответы на многие вопросы, касающиеся тебя. Если б я только захотела, и поставила бы во главу угла твои интересы, то мне, может быть, удалось бы убедить его не оставлять тебя. Но я была уже слишком ранена тобой, и слишком беззаветно влюблена, чтоб упускать такую возможность. Я не испытывала тогда в том, что сделала, ни малейшей вины, и не испытываю ее и сейчас. Я просто не видела для себя других возможностей для борьбы".
"Я думала, у меня хватит сил довести дело до конца. Но те страдания, которые постигли меня в последние месяцы, были слишком страшными. Ты даже не представляешь, насколько! Ну, да, откуда тебе было знать!… Ты мне сказала: "ты последуешь за мной". Помнишь это? Вот я и последовала за тобой, в прямом и переносном смысле. Пока ты шлялась со шпаной и издевалась над Одедом, я проходила свой собственный ад. То, что видели по мне окружающие, было жалким процентом от тех мук, которые я испытывала. А ты… все, что ты реально могла делать, это бить меня. Скажу прямо: этим самым ты сама заставила Шахара встать на мою сторону. Хотя бы на короткое время".
"И все-таки, я не смогла выдержать обращения Шахара со мной. Он был со мной и не со мной одновременно. В то же время, меня преследовали все, кому не лень. Я даже волосы состригла потому, что какие-то подонки, решившие поиздеваться, таскали меня за них. С тех пор, я гнушаюсь прикоснуться к собственным волосам. Какие-то бесстыжие девицы подкидывали Шахару в пенал провокативные записки, в насмешку над ним… над нами… Шели, Хен, Дана, весь класс от меня отвернулись… Это было противостояние не на жизнь, а на смерть! И посреди всего этого… кошмара у меня оставался один Шахар, – тот, из-за кого я все терпела и готова была терпеть сколько угодно. Он был… весь мой мир!.. Понимаешь, Галь? Весь мой мир… весь… мой мир. Так неужели же я не могла закрыть глаза на то, что он меня не любит и не любил никогда? Что он оказался не «суперменом», а человеком с обычными слабостями? Могла!!! Конечно, могла!!! Ах, Галь! Если бы ты попробовала заглянуть в мое сердце и непредвзято посмотреть на весь ужас моего положения… моей боли… боли, с которой я прожила все эти долгие месяцы… Но знаю: это нереально".
"Сейчас, когда я пишу тебе эти строки, мы с Шахаром уже расстались, окончательно. Он любит тебя. Тебя. Для него, все, что между нами произошло, было грубой опрометчивостью, в которой он винит себя самого. Я думаю, что он меня ненавидит, и ставит под сомнение даже подлинность моего чувства к нему. Но я сдаюсь! Он может думать себе все, что хочет. У меня иссякли силы для борьбы и для противостояния с обществом".
"Наш последний разговор состоялся сегодня вечером, в «Подвале». С виду, все прошло спокойно. Даже красиво. Шахар был настолько добр, что даже предложил оплатить мои заказы. А всех заказов-то моих было два пива. Только и всего! Я заплатила сама за себя, отсчитала ему все до последнего гроша,
