В просторном холле, где всегда были фотовыставки, где красовалась доска отличников, героев многих выпусков, где висели портреты самых больших удачников, знаменитостей, некогда учившихся здесь, к радости Павла, стены были голыми, их подготовили для ремонта. Эти голые стены ободрили Павла. Школа должна быть пустой, как эти стены. Гулкая пустота встретила Павла, когда он пересек холл, подошел к дверям учительской. Было бы нечестно не заглянуть в учительскую, а просто вернуться, сказав сыну, что в школе никого нет. Павел отворил дверь, встал на пороге. В учительской было полно учителей, какое-то они там надумали собрание летом. Почти все эти люди, к счастью, были незнакомы Павлу. Они воззрились на него: что за человек, что за помеха? Он виновато и облегченно поклонился, собираясь притворить дверь. Но тут его окликнули, назвали:
- Павел Шорохов?!
И еще кто-то узнал его:
- Наш бывший ученик?!
Старенькая седая женщина и сутулый старик поднялись, пошли к нему.
Совсем незнакомый человек во главе стола тоже встрепенулся, услышав его имя, спросил, заинтересовавшись:
- Не отец ли Сережи Шорохова?
Павел переступил порог, вступил в учительскую. В самую пору бы спросить: "Вы меня вызывали?"
Старую учительницу он узнал, она преподавала историю. Старого учителя он узнал, тот преподавал физику. Они подошли к нему, они были рады ему, разглядывали, довольные его внешностью.
- Узнал, узнал! - радовался старик. - Это был мой первый выпуск. Мы с вами тогда помоложе были, а, Шорохов?
- А я бы не узнала, если бы не Сережа. Отца узнаешь по сыну, таков уж способ узнавания у нас, у учителей. Я его классная руководительница. Вернулись? Все позади? Я очень рада, просто очень рада. Поздравляю вас. Сереже недоставало отца, знаете ли. Я очень рада. Я жду вас осенью, нам надо о многом поговорить.
Подошел директор или завуч, тот, кто вел собрание, поздоровался, уважительно взглянув на сильную руку Павла. Это был спортивного склада человек.
- Рад, что зашли, - сказал он. - Сейчас у нас собрание, загляните как-нибудь на неделе. - Он взял Павла под руку, вывел в коридор. Павел оглянулся, прощаясь. Знакомые старики и те учителя, которых он не знал, кивали ему, как своему.
- Мальчик очень замкнутый у вас, - сказал Павлу директор или завуч уже в коридоре. - Я все знаю, не раз беседовал с вашей бывшей женой. Прошу вас, обдумайте свою роль в судьбе сына.
Они снова обменялись рукопожатием, крепким, равным по силе.
Сын ждал у ступенек, по которым легко было сбегать. Правильно сделал, что побывал в школе.
- Учительская была полна народу! - возбужденно сообщил Павел сыну. Повезло! И с твоей классной руководительницей поговорил, и с физиком. И с директором. Спортивный такой мужик, с меня ростом. Но, может, он завуч?
- Они говорили обо мне? - спросил мальчик. - Ругали?
- Нет, Сережа, нет.
- Тогда о чем они говорили?
- Обрадовались, просто обрадовались, что я зашел. Старики даже узнали. Твоя классная сказала, что узнала во мне тебя. Вот так! Молодец, что велел мне зайти в школу! Вот устроюсь на работу, стану бывать здесь на родительских собраниях. Не возражаешь?
- Ты кем собираешься устраиваться? - спросил сын.
Счастливая минута прошла.
Они повернули назад, теперь Тимка их опять повел.
- Мать говорила вчера, что ты будешь в палатке торговать арбузами, а Валентин сказал, что ты за старое принялся.
- Торопятся, торопятся они с новостями, - сказал Павел. - Я буду тебе звонить. Когда лучше всего тебе звонить?
- Когда я дома, к телефону подхожу я. Мать не велит, чтобы Валентин первый брал трубку, а он не велит, чтобы она первой брала.
- Я буду тебе звонить по утрам.
- Хорошо.
- А теперь мне надо бежать. Мой троллейбус подходит.
- Беги, папа.
20
Павел так и сделал, он побежал через Садовое кольцо, погнался за троллейбусом, вскочил в него, увидел сына с собакой на другой стороне, увидел свой бывший дом неподалеку, увидел себя глазами сына, как бежал через улицу, жалким себе показался в глазах сына. И в нем вспыхнула ярость. Он ехал к Митричу, к этому Колобку, к этой заглавной букве "М". Надо было поговорить!
Митрич возился со своими аквариумами. Крошечным садком он осторожненько вылавливал крошечных рыбешек, любовно недолго рассматривал, вновь опускал в воду. Осторожный, заботливый, чудаковатый, прежде всего чудаковатый.
- Явился?! - увидел он Павла. - А Вера твоя у меня в кабинете слезьми изошла. Товар получен, а напарника нет. Марш, сударь мой, дорогуша ты моя, на работу.
- Погоди командовать. У меня к тебе два-три вопросика.
- Спрашивай. Но не здесь же, не в торговом зале. - Митрич быстро засеменил к проходу между прилавками, округло маня рукой за собой Павла.
Они вошли в кабинетик с аквариумами, где в углу притулилась безутешная Вера. Увидев Павла, она вскочила, бросилась было к нему. Он отстранился. Да она и сама поняла, что об него сейчас можно обжечься, сама отстранилась.
- Миленький, что с тобой?
- Веруша, ты выйди, нам надо потолковать, - округло повел рукой, указывая на дверь, Митрич. Вера поспешно вышла, кося испуганные глаза на Павла. - Ну? - обернулся к Павлу Митрич. - Я так думаю, обиделся ты на меня вчера. Прости, коли так. Виноват, подвыпил. Признаю, виноват. Нельзя мне пить, не в моем это характере.
- Скажи, Митрич, как ты получаешь товар?
- Дефицит этот, что ли? Мир не без добрых людей.
- Не дефицит, а левый товар, просто товар, но левый?
- Ну и вопрос!.. - Митрич задумался, разглядывая своих рыбок. - Это, что же, наш покойничек успел тебе что-то перед смертью шепнуть?
- Я сам себе шепнул. Не забудь, я был директором гастронома.
- Это мы помним. Восемь лет за деятельность свою получил. И это мы помним. Между прочим, а у меня ни одной судимости.
- В том-то и дело, в том-то и дело. Я так думаю, других подставляешь.
- Он шепнул тебе? Успел! А дефицит я на дефицит меняю. Вот пригнали сегодня в твой павильон пятнадцать ящиков абрикосов, а с меня за это попросят пяток баночек икорки. Я у них за деньги, они у меня за деньги. Весь навар, что редок товар. Шел бы, торговал бы, твой переулок, наверное, абрикосовым духом пропах. Покупатель слизнет за минуту. Делись с Веруней, что ухватите, мне от вас ничего не нужно.
Приотворилась дверь, заглянула Вера, услышав свое имя, жалобно позвала:
- Пашенька, пойдем!
- Притвори дверь, - сухо сказал Митрич. - Гляжу, мудрит твой Пашенька. - Он прикрикнул: - И не подслушивай! Иди к товару, не гноить же его! Ну, еще какие будут вопросы?
- Вопрос задан.
- Так и ответ выдан.
- Дефицит - это прикрытие, Борис Дмитриевич. Суть - в левом товаре, в неучтенном.
- Я так тебе скажу, Павел. - Митрич близко подошел, доверительно заглянул Павлу в глаза, устойчиво удерживая зрачки. - Когда человек болен, когда помирать пришла пора, тогда он невесть что может заподозрить. Мнительность эта от болезни. Но ведь ты не болен, ты еще молодой, сильный, тебе еще жить. Зачем же тебе всякая мнительность? Работай, получай прибыль, живи.
- А потом опять посадят, а ты опять без судимости. Я позабыл, но вспомню, что ты там делал у меня в гастрономе. Помню, ты там у нас крутился, закатывался к нам. Я тогда не обращал на тебя внимания. Жаль, что не обращал.
- Тут ты прав, Паша. На человека, какой ни на есть, всегда надо обращать внимание. Да, делаю вывод: нашептал тебе что-то наш Петр Григорьевич. Здоров был - не болтал. Это его болезнь расслабила. Он давно стал мне подозрителен. Как начал болеть, худеть. Нельзя с больными людьми дела делать. Что ж, увольняешься или еще подумаешь?
- Увольняюсь.
- А куда пойдешь? С такими вопросами тебя нигде у нас не примут.
- Вы да ваши - это еще не вся Москва.
- Это так, вот тут ты прав. Желаю удачи. И слезно прошу, ради тебя прошу: не береди ты душу чужими вопросами. Они умерли, мы их вчера вместе хоронили. Умер человек, с ним всё и ушло. А тебе жить.
Павел шагнул за порог, прихлопнул дверь.
Во дворе его ждала Вера. Она быстро подошла к нему. Она успела подсушить глаза, укрыть лицо молодым гримом.
- Черт с ними, с абрикосами, Паша, пошли ко мне. - Но пока она произносила эти слова, зазывные и зазывным голосом, тем голосом, который если и лгал, то лгал лишь отчасти, была в нем и искренняя нота, женская, ждущая, пока она подходила к нему, распрямившаяся, напрягшаяся, она поняла, что он не пойдет с ней, что его не удержать. Вера остановилась. Но надежда ее еще не покинула. Да и нельзя было ей так позорно отступать.
- Ты остынь, ты поостынь, Паша, после поговорим, - сказала она и вот теперь повернулась и быстро пошла от него, гордо вскинув голову.
Она - в одну сторону, он - в другую. И опять Павел припустил бегом, хотя не было на этой улице троллейбуса, за которым нужно было гнаться. Гон этот в нем жил. Он знал, куда путь держит, и он спешил. Вот только сейчас подумал о человеке и сразу - бегом к нему.
21
Этот человек был когда-то главным бухгалтером в том гастрономе, где директорствовал Павел. Прекрасный был бухгалтер, но его свалил инфаркт. Поправившись, он назад на работу не вернулся. Этот человек умел считать и умел прикидывать. Он сказал тогда Павлу: "Прикинул, если после инфаркта вернусь в гастроном, то меня хватит года на два, а если уйду на пенсию, лет еще с десяток протяну. Итог в пользу пенсии". И ушел. Стал возиться на своем дачном участочке, стал розы разводить. Не стеснялся, продавал их. У него даже место постоянное было, где он стоял с цветами, - возле Курского вокзала, у стены по левую руку, когда выходишь на площадь с перрона пригородных поездов Горьковской ветки. И он был такой человек, такой размеренности и постоянности, что наверняка, если еще жив, все там же и стоит со своим ведерком роз. Дважды за эти дни побывал Павел совсем рядом, улица Чкалова была рядом, но про Анатолия Семеновича Голубкова не вспомнил. А вот сейчас вспомнил.
