- Не мы, а он.
- Не знаю, ничего не знаю, я сыграл свою роль отменно.
- Перестань, ты единственный, кто сейчас пытается что-то исправить.
- Я, Даша, трус, и от этого все и произошло.
- Это ты про арку?
- Рассказал... - Андрей попытался сковырнуть черную хрустящую корку.
- Но ты ведь на Ленинском... это же подвиг...
- Именно, понимаешь, подвиги люди совершают из трусости. От неумения помочь. - Андрей, сказал это просто, глядя в Дашины глаза. - Если не можешь помочь - сойди с ума. А я даже с ума не сошел, не смог. Не было сил, не знаю, я не мог ни с кем разговаривать, матери два месяца не отвечал на письма, стыдно было. Ведь я у нее один.
- Эх, Умка, Умка... - только и сказала Даша.
В этот момент из-за спины Ломоносова, где была такая же темень, как на картинах Рембрандта, таинственно поскрипывая, появился старик.
Пожалуй, он был единственным человеком в этом городе, кого не огорчало отсутствие снега. В своей спортивной шапочке с буквой "С" в ромбике он напоминал участника специальных гонок для инвалидов.
Андрей удивился, что не заметил его раньше, следовательно, инвалид все время был здесь рядом. Тот быстро подрулил прямо к молодому человеку и внимательно посмотрел в его лицо. Так историк пытается найти в настоящем отблеск минувшего времени. Он смотрел еще несколько мгновений и потом тихо, но уверено прошептал:
- Умка.
Тогда старик подъехал еще ближе, неожиданно крепко схватил Андрееву руку, испачканную в золе, и поцеловал ее. Андрей как-то брезгливо отскочил, но старик пододвинулся опять:
- Прости меня.
- За что? - наконец обрел голос Андрей.
- Он мучил меня, специально, - захрипел старик, - он специально все подстроил, чтобы я каждый день, каждую минутку видел того человека.
- Да кто он? Кто подстроил? Какого человека? - Андрей абсолютно ничего не понимал.
- Простите, я плохо говорю, я давненько не говорил, да если честно признаться, никогда еще и не говорил нормально, поэтому-то я и путаюсь, но чувствую все очень точно, понимаете?
- Нет, - честно признался Андрей.
- Ах, действительно, точно пес, все понимаю, да сказать не могу, вот именно что пес, все дело в этой собаке, скажите, зачем он ее притащил?
Андрей посмотрел на Дашу, пытаясь понять, что стоит за этим нервным потоком. Он только видел, что старик чем-то болеет, но отчего такая путаница, в которой и ему, Умке, находится место.
- Эту собаку, но дело-то, конечно, не в ней, дело, конечно, совсем в другом, в страшном липком потоке, который захватил нас всех, тогда, там, но, ей-Богу, не ведали, не понимали, думали, так проскочим, пили, жрали, но, и то сказать, ведь все ж для вас думали, для нового человека, то есть не то, нет ...
- Старик начал испуганно отмахиваться от чего-то руками, - нет, не нового человека, для кровинушки, для ребеночка, они малые совсем, ничего не знают о будущем, и как же не постараться... ведь оно же твое, родное, а он... - старик прервался махнув кудато в сторону Лужников, - до сих пор там под стеклом, впрочем, конечно дело-то не в нем, а в нас, во мне, да и что он теперь? Да и что он тогда? Ведь были и другие, с Богом, но знаешь, Умка, вы уж простите, что я на ты, мы все-таки, ах, опять не то, не надо бы это "мы" вовсе употреблять, потому что именно из-за этого "мы" все и происходит, но отчего же я не боялся Бога-то, да очень понятно, - теперь старик как-то обрадовался, будто наконец обрел нежные слова, - потому что не было Его, понимаешь, какая подлость, не было Бога, его и нет совсем!
Старик замолчал или остановился, но вовсе не для эффекта, а казалось, именно сейчас до него самого доходит смысл своих слов.
- Если не веришь, что он есть, то нет, ей-богу, нет!
Даша подошла к плачущему старику и обняла его голову:
- Ничего, ничего, Георгий Афанасьевич, все уже прошло, успокойтесь.
Мы теперь на Ленинских Горах, вы же так хотели здесь побывать.
- Нет, нет, Дашенька, ничего не прошло, все только начинается, я не думал, что так скоро, то есть я забыл уже, и вдруг, вы, молодой человек, не обижайтесь на меня, я так рад, что вы мне позволили...
Андрей ничего не понимал.
- Ведь, я не у вас руку поцеловал, у него...
- У кого?
- У вашего отца, - выдохнул старик.
31
Доктор прочел первый абзац и ничего страшного не произошло. Впрочем, именно это его и насторожило. И еще, рассказ был набран предательски крупным шрифтом, и конец его казался далеким. Он оторвался от смертельного рассказа и, подышав на шариковую ручку, записал на листках "Для заметок": "Текст чем-то напоминает популярную статью, когда автор заведомо знает больше, чем читатель, во всяком случае, он так думает, и это его знание предполагается настолько сложным, что его следует упростить, расцветить и как-то донести читателю. Но главное, умный популяризатор знает, что результатом прочтения должно стать не понимание предмета, а такое радостное впечатление, будто предмет стал понятен. Пишет монологически, то есть безо всяких лишних словоблудий и борьбы идей, короткими, уверенными фразами. Держит дистанцию и долбит в одно место. Кроме того, персонифицирован.
Читающий чувствует, что обращаются именно к нему. Здесь применяются так называемые места общего пользования, успешно эксплуатируемые экстрасенсами, астрологами и обычными психоаналитиками. Например, если сказать, что вы "человек не злой, а просто вспыльчивый", или "общительный, но в сущности одинокий", или "у вас так много дел, и только занятость мешает вам иногда прийти на помощь", и читатель сразу поймет, что речь идет лично о нем." Доктор специально писал подробно, не заботясь о стиле, стараясь точно передать свои впечатления. Потом опять начал читать. Теперь его мнение укрепилось.
Стали появляться имена философов, мыслителей, перемежаемые элементарной похабщиной, психологически точно вкрапленной в единственно нужные места. Это было страшно и дико, и еще его охватила твердая уверенность, что где-то он уже это видел, что-то до боли знакомое, но нет, не из литературы, но тоже где-то прочитанное, то есть испытанное при прочтении, и ему стало не по себе.
Он хотел тут же об этом записать на пустых листках. Кстати, наличие этих пустых листов в книге, предназначенной убить читателя, произвели на доктора какое-то особое гнетущее его душу впечатление и, так и не записав очередных мыслей, он решил сначала дочитать до конца и этот абзац, но увлекшись, проскочил красную строку...
Его поразило не то, что писавший обращается именно к нему, а то, что тот использует его собственные мысли, причем некоторые из них были даже еще не продуманы до конца, а здесь уже блистали как новенькие жигули, сошедшие с конвейера. Как ездят жигули - известно, но это было уже и неважно. Доктор увлекся. Так увлекаются горением сухие сосновые щепки, когда их поджигают для развода. Мысль о щепках, и тем более о костре, рядом с дымящимся еще зданием его родной клиники, вполне была объяснима, тем более что как раз именно благодаря пожару он и мог читать. Но странно было другое, отчего это Михаил Антонович свободной рукой будто искал в кармане спичечный коробок. Да вот же он, подумал доктор и чиркнул серной головкой.
Вокруг стало совсем не то. Поликлиника стояла цела целехонькая, и даже лучше, чем до пожара. И щепок никаких не было, правда, спичка еще горела. Он поднес ее к обгорелому и когда-то затушенному бычку.
Хм, усмехнулся доктор, а ведь я бросил курить. Впрочем, он часто бросал курить. Он оглянулся опять, не понимая, почему вокруг свет и тепло. И зелень, свежая, сочная, такая бывает только в мае, с клейкими листочками, с прелыми запахами, с тревогами и надеждами.
- Да точно май, - вскрикнул доктор обнаружив веселый птичий щебет. Или все-таки снова сон? Он стал внимательнее присматриваться, будто искал какую-нибудь мелкую деталь, какую писатели обычно добавляют для наивного читателя, что-то вроде бутылочного осколка, блеснувшего в грязи. Мол, если будет какая бумажка грязная на газоне или, на худой конец, монетка стертая... Ах ты черт, - доктор заметил изогнутое пивное стеклышко прямо рядом со скамейкой. Да нет, разве ж это критерий, ведь кажется именно это стеклышко всегда и лежало здесь в прошлой реальной жизни. Господи, да ведь не заграница, чтоб удивляться мусору. Здесь Россия, и деталей этих пруд пруди на каждом углу - никаких дворников убирать не хватит.
Да, уж доктор успокоился и теперь радовался вновь. Ни костров, ни ветра, ни самокопателей. Господи помилуй, неужели ж осталась жизнь ни с чем не сравненная прекрасная дребедень! Он от удовольствия хлопнул себя по колену. Вокруг полным ходом шла реабилитация. Мужики стучали по столу косточками. Женщины эти косточки перемалывали, и все было как и положено. И его никто не трогает, понимают, хирургу мешать нельзя, пусть посидит, отдохнет. Ведь, это наше дело в домино стучать, а у него работа серьезная - спасти и сохранить.
Да, он любил свою работу, потому что лечить - это дело с результатом. Конечно, не всегда успешно - ведь не Бог, да кое-что умеет. Он поиграл тонкими красивыми пальцами и испытал удовлетворение.
