Превосходство русских в рукопашном бою было неоспоримо, но решающего значения в войнах ХХ века рукопашный бой уже не имел.
Первого октября царь уже знал об очередном разгроме, а дед еще пребывал в состоянии воодушевления в связи с приближающейся переменой участи. Участь переменится, но еще не скоро.
Начало октября обрушило на государя множество забот и, в первую очередь, связанных с назначением нового министра внутренних дел. Царь хотел назначить симпатичного ему Рыдзевского Н. К., даже подписал Указ, но матушка царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, сказала, что Рыдзевский Н. К. не будет министром, а министром должен быть командир корпуса жандармов и заведующий департаментом полиции князь Святополк-Мирский П. Д. Государю пришлось Указ, о котором уже все знали, переписать и поздравить князя Святополк-Мирского с высоким назначением. Взгляды Святополк-Мирского и милого сердцу и уму государя Плеве были едва ли не противоположны. Плеве, к радости царя, был убежден, что "всякая игра в конституцию должна быть в корне пресечена". А все представительные органы управления и земство, в первую очередь, в их глазах и были "игрой в конституцию". Святополк-же-Мирский, напротив, был убежден, что земские либералы не опасны для престола, и необходимо считаться с нарождением "третьей силы", и умеренные уступки в области веротерпимости, расширения свободы печати и прав земства вполне насущны. Государь выслушал планы нового министра и со всем согласился, но назначение это было всего лишь жестом вежливости и сыновней преданности Мама, а не изменением убеждений. Понимал это царь, догадывался Мирский, недоумевали все вокруг, но, главное, Мама была довольна: "Поезжайте к матушке, обрадуйте ее", - дал государь первое поручение министру.
Вот так откровенно, на глазах у всех переплетается частная жизнь семьи, отношения мамы и сына с жизнью обширнейшей державы, попавшей им под руку. Когда на следующей войне государю и государыне случится ненадолго расстаться, они и разлуку свою почтут событием государственным.
"Ты очень верно выразилась в одном из своих последних писем, что наша разлука является нашей собственной личной жертвой, которую мы приносим нашей стране в это тяжелое время. И эта мысль облегчает мне ее переносить. Ники. 4.01.1916."
У деда с бабушкой хватило вкуса и ума не смотреть на свою разлуку столь торжественно и не объявлять ее ценностью, достойной поднесения в дар отечеству.
Что-то мы отвлеклись. Все войны, войны, а жизнь берет свое. Война
войной, а на охоту ехать надо. В начале октября государь много и
счастливо охотился, и не только на ворон, хотя 6 октября "долго гулял и убил три вороны", а 10 октября, проводив Аликс домой, "продолжал прогулку и убил пять ворон", но главные события развернулись 7 октября.
Дневник императора. 7-го октября. Четверг. В 9 час. отправился на
охоту за Гатчино к Елисаветинской даче. Знакомые круги по облавам в 1895 г. Со мною поехали д. Алексей, т. Михень, Ники, Борис, Фредерикс, кн. Г. С. Голицын, Гессе, Гирш. Погода стояла отличная, тихая, без солнца. Завтракали в новом домике. Всего убито: 490 штук. Мною: 10 тетеревей, рябчик, куропатка, 2 русака и 45 беляков, вальдш., всего - 60. Очень наслаждался этим днем, проведенным на свежем воздухе. Вернулся в Царское в 6 1/4. Принял доклад Будберга и читал до 8 час.
Получил известие со Скачека, что эскадра благополучно прошла из Каттегата.
Государю нравилось, что вице-адмирал Рожественский, которому были вручены двенадцать броненосцев, девять крейсеров и девять эсминцев, был сторонником разгрома противника не в затяжной тактической борьбе, а в генеральном сражении, разом. Царь положился на отважного адмирала, и, естественно, на господа Бога: "Благослови путь ее, Господи, дай ей придти целою к месту назначения и там выполнить ее тяжелую задачу на благо и пользу России!" После записи в "Дневнике" этой молитвы о благополучии 2-й Тихоокеанской эскадры рукой государя пририсован сбоку крестик, для верности. Почему наш царь думал, что японский бог оставит своих подопечных, если они, тоже сторонники генерального сражения, и к этому сражению подготовят сорок крейсеров против наших девяти да шестьдесят три миноносца тоже против нашей девятки. И хотя по тяжелым орудиям на броненосцах было примерное равенство, но наша эскадра могла делать только 134 выстрела в минуту, а японцы успевали за это же время выстрелить 360 раз. Не мудрено, что наш флагман, новейшая громада "Князь Суворов", через тридцать минут после начала печально известного побоища был выведен из строя и вскоре отправлен на дно. Как же готовившийся к генеральному сражению флотоводец, потеряв в первый же день сражения больше половины эскадры, не сумел утопить ни одного (!), ни единого корабля противника, уму непостижимо. И дрались наши моряки отчаянно, до последнего снаряда, до последней действующей пушки, с тонущих уже кораблей продолжали стрелять, ничто не помогло, ни молитва царя, ни отвага раненого и сдавшегося в плен адмирала, ничто...
Но до этих бед еще почти полгода, а пока дед держит оборону против готовящейся к решительным поступкам бабушки. Был ли во все войны хоть один обороняющийся, так томительно мечтавший о поражении?!
Ст. Борзя. Октября 6-го дня. 1904 г. Дорогая голубка Кароля! Сегод
ня уже два дня, как я возвратился из командировки; до Читы я не доехал, так как не представилось надобности везти туда больного офицера, к которому я был командирован. Через несколько дней ожидаю командировки сначала в Манчжурию, а потом до оз. Байкал. Здесь на Борзе перемен никаких нет.
Надеюсь, дорогая моя, ты не очень огорчена моим предшествующим письмом, и когда сама хорошенько пообдумаешь все, о чем я писал, ты согласишься со мною. Ведь мне, милая моя Кароля, тоже нелегко и невесело тут сидеть и так долго тебя не видеть. Но что же делать? Приходится покориться судьбе и ждать того времени, когда мы будем в состоянии вместе поехать в Ольховатку и устроить нашу жизнь так, как мы захотим. Я с таким нетерпением ожидаю этого времени!
Недавно я получил письмо от Марьи. Она очень благодарит меня за мой ответ на ее первое письмо; пишет, что живет теперь у врача Орлова в Суджанском уезде, но по получении моего письма приехала в Ольховатку, чтобы оттуда написать мне ответ. Вместе с ней пишет, как и в первом письме, сторож Василий и смотритель оей милой, дорогой Кароле!
Мои отношения с командиром полка порядочно испортились после истории с моим заключением по поводу того судебного дела, о котором я тебе писал. Впрочем, это меня ничуть не огорчает. Казака оправдали.
Пиши мне больше о себе. Чем подробнее будешь писать, тем больше удовольствия мне доставишь. А потому не смущайся такими мелочами, которые заставляют тебя думать и раскаиваться в сообщении о них мне, пиши обо всем.
Крепко тебя целую, моя дорогая, жму твою руку и желаю здоровья и благополучия!
Горячо любящий тебя Н. Кураев. Я вполне здоров и благополучен. Ба
бушка, так же как и Александра Федоровна, пыталась ввести в практику переписки нумерацию писем, но ни царице, ни Кароле Васильевне не удалось приучить своих мужей к этой простой и полезной вещи. Как не вспомнить тут горькие слова Александры Федоровны, хотя и обижавшейся, когда ее за спиной звали "немкой", но и цену славянам знавшей: "Когда же, наконец, водворится порядок, которого нашей бедной стране не хватает во всех отношениях и который чужд славянской натуре?"
Это все оттяжки, отговорки... Пришла пора предъявить письмо, к ко
торому долго и безуспешно пытался найти слова предуведомления... ничего не вышло... когда я держу его в руках, мне кажется, что чувствую пульс сердца, сообщившего мне жизнь... и сообщившего смысл не только тем временам, прошедшим, но, может быть, и тем, которые когда-нибудь да наступят...
Наверное, и эти слова лишние, скорее всего, лишние, это от страха, что письмо, ушедшее со станции Борзя Забайкальской железной дороги 8 октября по старому стилю 1904 года, не найдет завтра адресата.
Это единственное из военных писем, где дедушка обращается так сдержанно, почти сухо - "Дорогая Кароля!"...
Ст. Борзя. Октябрь, 8 ч. 1904 г. Дорогая Кароля! Сейчас получил
твое письмо за ? 76, в котором ты решительно настаиваешь на своей поездке сюда. Если мое первое письмо не повлияло на твое решение, то добавлю к нему кое-что еще в ответ на твое письмо за ? 76.
Ты, деточка, жестоко ошибаешься, думая, что приехав сюда можешь обвенчаться со мной. Неужели, Кароля, ты допускаешь серьезно мысль о том, что я могу со спокойным сердцем связать твою судьбу с моею при таких неблагоприятных условиях? Неужели в самом деле можно серьезно думать о свадьбе почти на театре войны? Я не знаю, действительно ли ты не можешь думать иначе о своем намерении или не хочешь. Нельзя же, дорогая, очертя голову, делать такой шаг. Разумеется, ты можешь думать и говорить что угодно относительно того, что никогда и ни за кого не выйдешь замуж кроме меня, но ведь я-то не имею нравственного права жениться и каждую минуту ждать похода на войну. Где же и с кем и с чем я оставлю тебя здесь, если, допустим, все произойдет так, как ты сейчас хочешь, и если мне суждено будет двинуться с полком дальше?
