в комнате один; да в какой комнате – больше нашей гостиной! С белыми стенами, потолками под три метра, видом на колонны Академии из окна, новой мебелью, и не как на нашем строительном рынке, а как из Икеи! Всё на двух человек, без всякой обязательной дележки: две кровати, две тумбочки, два письменных стола у широкого окна, по две полки на стене, два шкафа для одежды и даже в ванной два умывальника. И зеркало в ванной большое такое, с подсветкой! Я сразу селфи сделал и выложил в инсту: «академик, гоу!».
Утром меня разбудил стук в дверь: пришла уборщица. Даже неудобно стало: дома-то убирался я сам.
Пансионат Гимназии совсем не походил на те картинки студенческих общежитий, которыми обычно запугивают приезжих. Больше всего он напоминал турецкую четверку (мы мотались по горящей путевке, когда я был в третьем классе) или – бери выше! – скандинавскую тюрьму. Я когда про психа их норвежского смотрел, сразу подумал, что у них маньяки в тюрьме живут комфортнее, чем мы тут на свободе. Хотя в Гимназии свободы явно не предполагалось – о чем сходу давала понять оставленная на столе памятка.
Режим учебного дня в Академической гимназии
7:00 – подъем
7:10–7:40 – зарядка
7:40–8:00 – гигиена
8:00–8:30 – завтрак
8:45–9:30 – первый урок
9:45–10:30 – второй урок
10:30–11:00 – второй завтрак
11:00–11:45 – третий урок
12:00–12:45 – четвертый урок
12:45–13:30 – обед
13:30–14:15 – пятый урок
14:30–15:15 – шестой урок
15:15–15:45 – полдник
15:45–16:30 – седьмой урок
16:45–17:30 – восьмой урок
17:45–19:00 – учебные модули
19:00–19:30 – первый ужин
19:30–20:30 – проектная деятельность
20:30–21:00 – второй ужин
21:00–22:00 – самостоятельная работа
22:00–22:30 – подготовка ко сну
22:30 – отбой
На оборотной стороне перечислялись правила поведения.
Студенты Академической гимназии обязаны стремиться к нравственному, духовному и физическому развитию и самосовершенствованию.
Студентам запрещается сидеть на подоконниках, высовываться из окон, выбрасывать посторонние предметы.
Сразу же захотелось нравственно деграднуть и высунуть ноги наружу.
Через два дня въехал мой сосед, Максим. Он сказал, что дома как раз затевается ремонт, так что он только рад пересидеть: «Они пока плитку в ванную выбирать будут, пять раз заявление на развод отнесут». Увидел у меня шахматы – и попросил научить. Давалось ему легко, настолько легко, что через полтора месяца уже я отхватывать начал. Еще он всё время кубик Рубика крутил и за секунды его собирал, рекорд Гиннесса побить собирался. Это потом я узнал, что Максим стоял первым в списке зачисленных на физмат, где был самый адский конкурс.
Первые месяцы в Гимназии промчались, как стритрейсеры у нас под окнами. Крутые ребята, для которых я не был задротом; крутые преподы, которые явно в школе задротами и были; крутое здание с крутым всем-всем-всем: кафе-столовой, спортзалом, бассейном, собственным театром и зимним садом на крыше. Бесило только расположение корпусов: Гимназия копировала Академию, раскинувшись крестом. Вроде в коридорах указатели, а всё равно: Восток и Запад, Север и Юг выглядели совершенно одинаково, различаясь только фресками в нишах.
Основание Академии: братья-основатели протягивают царю книгу [47].
Гонения на Академию: государство-сфинкс с короной на голове терзает книгу когтистыми лапами.
Расцвет Академии: книга становится фундаментом всех университетов.
Основание Гимназии: книга открыта на новой странице, где мальчик выводит [48].
Наш ментор Павел, косматый, похожий на монаха мужик лет тридцати пяти, провел экскурсию и рассказал, что к чему на этих фресках, объяснил, как в сказке: жилой корпус – основание-1, учебный корпус – гонения, библиотека – расцвет, спортзал и столовая – основание-2. Типа каждый день мы проходим путь через гонения; мы тогда посмеялись еще, ага.
Возились с нами много – и возили много: в планетарий, в лаборатории, на завод по 3D-моделированию, на закрытые лекции Академии, даже в Останкино на съемки «Умнейшему». С Новым годом поздравлял ректор, такой бодрый дедок (мы еще потом спорили, колет он ботокс или нет, а то морда больно гладкая): «Рад приветствовать младших членов академической семьи!». Местная фишка отдает сектой: Академия и все структуры около – не университет, а «семья, каждый член которой заботится о сохранении и приумножении ценностей Академии» – так и стояло в памятке, серьезно. Павел объяснял, что это сектантство еще от основания Академии повелось, когда она была чем-то типа духовной семинарии. «Считайте себя членами элитного клуба». Кто-то тогда на слове «члены» заржал, дебилы, блин, – хотя на нашем факультете девушек и правда не было.
По вечерам во время проектной деятельности я ходил в местную шахматную секцию. Где-то проигрывал, где-то выигрывал, но выигрывал чаще, так что меня выдвинули от Гимназии на ближайший окружной турнир в феврале. Сессию закрыл нормально, без хвостов, а на большее я и не рассчитывал.
На новогодние всех отпустили домой.
Дом оглушил. За семестр я от него отвык. Шумливая теснота, потолочная желтизна, плиточная растресканность, рисунок обоев и рисунок Леси на обоях, следы когтей давно сдохшей Муськи, подтекающий унитаз и ссущий пацан на двери – я торчал посреди кухни, думая: как я здесь вообще жил? Леська передумала быть художницей и метила в акробатки, показывая мне, как лихо она умеет делать колесо назад и заодно сносить вешалку в тесной прихожей; папа, гогоча, хлопал по плечам: «Вытянулся-то как, настоящий мужик!»; мама всё пыталась меня усадить на старое место, теперь занятое стулом Леськи.
– А где деда?
Они умолкли и переглянулись. Папа махнул рукой и провел меня в гостиную за шкаф. Дед лежал на кровати, уставившись в телевизор. Он исхудал, лицо осунулось, а борода висела у лица неопрятными клоками. Папа поправил ему подушку.
– Дед, смотри кто приехал!
Он даже не повернулся.
– Мать велела тебя не расстраивать, не отвлекать от учебы, – папа говорил едва слышно. – У дедушки по осени случился инфаркт и инсульт. Всю правую сторону парализовало, ходить больше не может. Говорить пытается, но день на день не выходит. Заниматься еще надо, мы логопеда приглашаем раз в неделю. По выходным на коляске выкатываем его во двор, гуляем. А так на балконе дышит.
Я подошел ближе и взял деда за руку. Он попытался улыбнуться, но двигалась только левая половина лица. Изо рта вырвался хрип.
– Тихо-тихо, ты не волнуйся, – пробурчал папа и вытер салфеткой стекавшую из уголка рта слюну.
– Деда, я дома.
Он моргнул, а я
