называли «мясом бедняков», были для них роскошью, дозволенной только по воскресеньям. Если бы я, как уже упоминала, не отдавала им мною же перешитые платья с господского плеча, и мать, и дочь ходили бы в лохмотьях.
После смерти мисс между нами возникла некоторая недосказанность, тягостный разлад. Зите стало не хватать той небольшой суммы, на которую, сколь бы крохотной она ни была, гладильщица рассчитывала, я же по прошествии необходимого бюрократической машине времени начала получать в банке ежемесячную ренту в размере сорока лир, прожить на которые, разумеется, не представлялось возможным, но которые тем не менее вселяли в меня спокойствие, дарили невиданный прежде шанс вздохнуть полной грудью, поскольку доставались не усердным трудом, а просто так, ни за что.
Именно из-за этой бюрократической задержки первые восемь платежей – триста двадцать лир разом, целое состояние, – пришли одновременно, в конце декабря, и я тотчас же предалась самым невероятным мечтаниям. Можно купить абонемент на оперный сезон: как всегда, на галерку, конечно, зато на все спектакли подряд. О, я бы не пропустила ни одной оперы, и не пришлось бы ломать голову, выбирая, какую из них или какие две себе позволить. Или поступить в вечернюю школу, подтянуть орфографию, чтобы не было стыдно, если случится написать письмо. А заодно выучить историю, географию, арифметику – хотя бы по чуть-чуть. Может, получить аттестат, пусть даже в работе мне это никак не поможет. Правда, я все равно не знала, хватит ли ренты на оплату школы да и найдется ли у меня время ее посещать, так что подобные планы были не более чем витанием в облаках. Видимо, эта уйма денег совсем вскружила мне голову. Впрочем, были у меня и более скромные желания. Например, съездить куда-нибудь на поезде. Я еще никогда не садилась в поезд, хотя не раз видела, как они приходят и уходят. Да, путешествие – пускай совсем короткое, зато самое настоящее! Хотя бы в Г. – туда можно обернуться за день, это я знала точно, и не будет нужды тратиться на гостиницу. Или даже добраться до порта П. и наконец-то увидеть море. Но в таком случае, видимо, придется где-то заночевать. Хватит ли у меня денег на скромную гостиницу? Небольшие пансионы, о которых упоминала синьорина Джемма, мне доверия не внушали, и останавливаться там одна я боялась: а что, если в комнату вломится какой-нибудь незнакомец? Но, может, подумала я, в П. есть какой-нибудь женский монастырь, где меня могли бы приютить на ночь? Вот только как убедить монахинь, что я порядочная девушка, а не сумасбродка в поиске приключений? Но где-то на полпути из одного воздушного замка в другой у меня вдруг закралась мыслишка, что этих денег я не заслужила, поскольку ничего не сделала, чтобы их заработать, а значит, должна поделиться с Зитой. Признаюсь, я тотчас же ее отогнала, поводов было предостаточно. В конце концов, мисс оставила эти деньги мне, и отдать их другому человеку – значило бы оскорбить ее память. Она ведь знала, что белье кто-то стирает и гладит и делаю это не я. Так почему не назначила ренты гладильщице с прачкой? Потому что не знала их имен, подсказывал едва слышный внутренний голос, потому что никогда не видела их в лицо, ведь этим всегда занималась я. Ну и что? Бедняков в городе полным-полно. Мне теперь что, разделить с чужими людьми все, что я заработала тяжким трудом? Разве мало того, что я с ног до головы одела и мать, и дочь, перешив для них ношеную одежду, которую отдала мне жена инженера Карреры, платья Клары и свои. Плотная, теплая одежда; Ассунтине больше не приходилось укрываться от холода под вязаной шалью, как другим девчонкам из нашего квартала, – нет, у нее было шерстяное пальто с бархатными лацканами, как у господских дочек. Изначально на нем еще были красивейшие застежки с петлями, но, заузив силуэт, я их спорола: на дочери гладильщицы подобная элегантность смотрелась бы неуместно. Ассунтине пальто так нравилось, что она его почти не носила, чтобы не истрепать, – предпочитала кутаться в мою старую шаль, может, еще и для того, чтобы не слишком отличаться от других девчонок. Заодно я нашла ей пару зимних ботинок в весьма неплохом состоянии и всего на два размера больше: на шерстяной носок они сели идеально и сгодятся ей даже на будущий год. Зита не переставала меня благодарить и даже хотела оплатить мне хотя бы те часы, когда я распарывала, подрезала, обметывала края, перешивала пуговицы. Но я, зная, что за душой у нее ни гроша, великодушно отвечала: «Я и так была тебе должна». Я надеялась убедить жену инженера поручить глажку белья Зите на смену работе, которой та лишилась из-за смерти мисс, но у синьоры Карреры уже была прачка, занимавшаяся также и глажкой, причем неплохая, и менять ее она пока не собиралась.
Зима в тот год выдалась долгой и холодной. Ассунтина подхватила пневмонию и оправилась, если верить доктору, только чудом. Но теперь, когда вернулось тепло, она снова выбегала играть на мостовую в красном шарфе, некогда Кларином, туго затянутом на шее, и относила заказы по моему поручению, за что я платила ей по десять сольди. А еще я купила ей на субботнем рынке подарок – баночку меда от кашля.
По правде сказать, от бесконечных сомнений, как поступить с рентой, мысли мои совсем перепутались, и я решила отложить момент выбора, спросив прежде совета у синьорины Эстер, когда она вернется из своей очередной поездки. Триста двадцать лир и те, другие, что приходили мне теперь регулярно, каждый месяц, я спрятала в жестянку, которую нарекла «шкатулкой желаний», а сама полностью посвятила себя работе. К счастью, в заказах недостатка не было, клиентура потихоньку ширилась, да и жена инженера Карреры мою работу нахваливала, так что вскоре мне стали поручать самую разнообразную детскую одежду: не только маскарадные или театральные костюмы, но и сорочки, халатики, короткие штанишки, курточки с застежками-клевантами, а также множество нижнего белья, тоже детского. При желании я могла бы специализироваться только на этом. Но наш с бабушкой совместный опыт, когда мы отставили все другие заказы, чтобы целиком и полностью посвятить себя работе над приданым Артонези, удерживал меня от этого пути. Впрочем, встречались среди моих клиентов семейства, которые я обшивала годами, семейства, состоявшие исключительно из стариков, плативших щедро и вовремя: к примеру, Дельсорбо. Люди они были весьма экстравагантные и бабушке моей не нравились, хотя она так ни разу и не объяснила мне почему. Много лет назад, когда я еще и не родилась, она успела у них послужить, но всего пару месяцев. Потом ей что-то не понравилось, и бабушка предпочла уйти, но заказы у Дельсорбо по-прежнему брала: не могла позволить себе отказаться. Меня, должна признать, Дельсорбо никогда не обделяли – не то что жеманные синьоры с фальшивыми улыбочками, которые, видя, что работа закончена, заявляли: «За платой зайди на будущей неделе». А стоило мне вернуться, только фыркали: «Надо же, какая назойливость!» – и заставляли ходить так по три-четыре раза, прежде чем соизволить наконец расплатиться. Конечно, я знала, что со временем своего добьюсь, но до тех пор в кредит мне в лавке ничего не отпускали, хотя бы керосин и свечи покупать, как ни крути, приходилось; я также была совершенно уверена, что деньги у них есть, лежат, готовые, в кошельках, так чего ради гонять меня туда-сюда? Зачем обращаться со мной как с надоедливой нищенкой, докучающей неуместными просьбами? Может, чтобы я не слишком задирала нос? Чтобы знала свое место?
Дельсорбо были совсем другими. Оговоренную сумму мне вручали в тот же день, как я заканчивала работу. Деньги Кирика передавала завернутыми в остатки ткани. Не так уж много было тех, кто соглашался с ними расстаться; для меня же эти лоскутки становились поистине драгоценными, ведь их можно было превратить в самые разнообразные вещи, от простейших заплаток до игольниц и тайных карманов под юбками, а при должном терпении, удачно подобрав ткань и цвет, – даже и подушек, одеял или покрывал. «Забирай, забирай! – говорила Кирика. – Что нам, бедным старухам, с ними делать? Погляди только на эти руки!» Пальцы у нее давно скрутило артритом, но по кухне она по-прежнему сновала легче любой девчонки, а рубашки дона Урбано гладила, как Зите и не снилось. Кирика была «старой служанкой» – так она называла себя сама, я же из уважения никогда бы не осмелилась так сказать о ней в ее присутствии. Возраста ее я не знала, но к моменту объединения Италии она ходила
