строчек, можно же? Там в темноте первые шаги.
Считаю:
раз – тесно. Значит, есть стены.
два – тепло. Значит, есть отопление.
три – начинает пробиваться свет впереди. Значит, есть электричество.
четыре – внутри – живот это или грудь? – щекотно и сладко страшно. Значит, рядом ты.
Чем дальше по темному коридору, тем громче музыка. Вот эта… специфическая.
Я попадаю в убежище. Теперь свет повсюду, пахнет твоим одеколоном и ванилином. Привычные стены из голого белого кирпича и по каждому резиновыми мячами – ноты. Я сижу на диване, подобрав ноги, и опираюсь на колено подбородком. Смотрю, как ты нелепо скачешь по комнате на фоне моей разукрашенной стены. В белой рубашке, нижнем белье и носках. Я должен был представить, что рубашка распахнута? Что белье цветом как черника? Темное индиго с черной резинкой и фирменной надписью.
Я же знаю все твои детали. И когда задирается лонгслив, обнажая пояс джинсов или джоггеров, я вижу линию нижнего белья. Знаю, где ты его покупаешь. Это глаза, у них такой дар. Смотреть. Замечать. Видеть.
Ты танцуешь так же глупо, как поешь, хотя умеешь лучше. Я тебе об этом и говорю с дивана. Перекрикивая солиста. А ты очень комичный. Улыбку сдержать все сложнее и сложнее. У меня там волосы цвета счастья. И одежда с запахом древесных объятий. Голубая футболка с короткими рукавами. Видны все татуировки и нет браслетов. Что я там такое?
Топчусь на пороге того коридора, подглядываю за вами. Незаметный. Пугливый. Недоверчивый. А уходить не хочу. Хочу смотреть. За тем, как ты изображаешь пальцами когти и клацаешь зубами. Сплошь и рядом – безвкусная пошлятина. И я бы за ней наблюдал вечность. Ту самую. Вечность.
Знаешь это дезориентирующее ощущение легкого шока и непонимания, когда кто-то неожиданно тянет тебя за капюшон назад? Я чувствую то же самое, когда заканчивается музыка. Только тяжелее. Меня дергают назад совсем не дружелюбные руки. Резко, грубо, высокомерно. В темный коридор, а следом – в автобус. Когда распахиваю глаза, ты меня ждешь и по эту сторону. Смотришь в глаза, развернувшись, высматриваешь тот самый коридор, щупаешь ручки дверей, ищешь ту самую.
Вечность?
– Это все? – Делаю вид, что под контролем. Я и каждая часть меня.
– За кого ты меня принимаешь? – Смешно фыркаешь. – Поехали дальше? – И снова поворачиваешь ко мне экран: John Martin – «Anywhere for you». – Вот под эту представляю, что мы на велосипедах. Едем от твоего дома в Хингаме до университета. Или наоборот. Но не на учебу, а чтобы потом в «Калифорнию» и ты уплетал свое любимое ореховое пирожное.
Play.
Пока глаза закрыты, у тебя дрожат ресницы. Хвойная ветвь, измазанная углем, и моим пальцам хочется испачкаться. От тебя пахнет морозом, а в темном коридоре жарко, и, когда я нахожу нужную дверь, бьется солнечный свет, поджигая сетчатку. Наверное, стоит приложить ладонь к глазам, чтобы разглядеть реку Чарльз, небо ясно-голубое и рулетку четырех колес по велосипедной дорожке. А после юрко между прохожих в общественном парке. Стоит прищуриться, чтобы видеть, что на тебе джинсовые шорты и спелая вишня футболки. Мы оба в солнечных очках, и когда ты отпускаешь руль, расставляя руки в стороны, то улыбаешься, а я слежу с опасением и прошу прекратить.
Дверь захлопывается так же резко, как дергают обратно на сиденье автобуса чьи-то незримые руки. Но тебе они не указ, конечно. Ты не останавливаешься.
– Ну тут понятно, – жмешь плечами – шуршит пуховик, – мы под нее гуляем ночью. И ты как всегда запрыгиваешь на бордюр и немного движешься в такт. – На экране John Legend – «P.D.A.» – У тебя такой есть плащ бежевый с рисунком зонта на спине. Вот в нем. А я просто смотрю, слежу, чтобы ты не оступился.
Play.
Несложно найти эту дверь в темноте. За ней приятная прохлада, легкая пародия на джаз и сухой асфальт весенней ночи. За ней если я падаю, то только тебе в руки. У тебя вязаная кофта цвета моря – мягкая-мягкая, греет меня вместо тонкого плаща.
All-Americans Rejects – «Move along».
Play.
– Я катаю тебя на мотоцикле.
А я цепляюсь за тебя руками, обнимаю грудью спину и, если снять шлем, могу уткнуться носом в затылок и вдохнуть смешанный коктейль одеколона, шампуня и пота.
Amy Winehouse – «You know I’m no good».
Play.
– Ты танцуешь передо мной.
– М-м-м, – не могу сдержать сарказм.
На самом деле могу. Но лучше думать, будто я лишь его и ощущаю.
– На тебе просторная пижама и синяя шляпа Трилби. – А ты не слышишь как будто. Все на своей волне. – Если не умеешь стильно ее надевать и снимать, Минсок научит, он лет сто такие носит, не снимая.
Эту песню я знаю. И за очередной дверью даже могу подурачиться. Но в самом ее названии объяснение, почему мы никогда до этого не дойдем [5].
Ed Sheeran – «Castle on the hill».
Play.
– Под нее бежим, – ты выпрямляешься, смотришь вперед, рисуешь, – по берегу. Ты сказал, если догоню, сыграешь со мной в шестую часть «Far Cry» [6]. Она выйдет только в двадцать третьем, значит, я беру обещание на четыре года вперед. Чтобы ты не вздумал от меня сбежать.
Открываешь дверь морским прибоем. Капли незримо оседают на кожу, волосы вьются без геля, мокрый песок пачкает икры при беге. Там, даже если я бегу быстрее, все равно даю себя поймать. За этой дверью сыграю, во что скажешь, или просто посмотрю, как это делаешь ты. Буду твоим фанатом, даже если игрок из тебя ужасный или посредственный.
Sebastian Yatra – «No Hay Nadie Mas».
Play.
– А здесь лето. Такое, когда даже ночами душно. – Поднимаешь глаза и блестишь. – Мы лежим во дворе на траве и смотрим на небо. Я головой на твоем животе. И ты перебираешь мне волосы. – Не смотри так, моргай, пожалуйста, сделай так, чтобы я слышал что-то еще, кроме твоего голоса. Как автобус тормозит. Как заходят люди. Как гремят двери. Что угодно. Пожалуйста.
Но музыка уже играет, а ты… ты меня обнимаешь взглядом. Если бы не видел сам, не поверил бы, что так можно: когда ты только смотришь, а я как будто чувствую твои ладони на своих щеках, шее, волосах. Свои руки вижу на твоих. Щеках, шее, волосах. Наматываю кудри на пальцы. Массирую, побуждая прикрыть глаза от блаженства. И даже простонать.
Когда эта дверь закрывается, твои глаза – нет. Всего на краткий миг ты смотришь в экран, а потом снова на меня и,
