завершат гонку милосердия и перед самой смертью убьют во мне все микробы и вирусы, из-за которых я когда-то заболел.
Альфред Хичкок говорил, что фильм – это жизнь, с которой вывели пятна скуки. Я так часто об этом думаю. Слишком часто, Чоннэ. Всякий раз, когда смотрю кино, вне зависимости от его жанра, представляю, что есть такая возможность – стать кадрами, пленкой, звуковой дорожкой, титрами, чем угодно. Стать фильмом – пусть это будет особого вида эвтаназия.
И если б я мог стать чужой историей, частичным вымыслом, я бы попросил оставить мне скуку – пусть измажут ею до ушных раковин все сценарные листы. Лишь бы только оказалось под силу затмить ту живость, подвижность и яркость образов, которые когда-то меня утомили, ввели в ступор и ослепили. Если б имелась возможность превратиться в кино, я бы стал одним из мультфильмов, что так любит моя сестра.
Это я могу сказать уже сегодня.
– Я натурально рыдала! Просто сидела и хрипела, как неисправный двигатель. Ты можешь себе представить? Я даже над «Хатико» так не плакала!
Кори хрустит жареным арахисом и много-много говорит. Она это любит. Я люблю тоже. Ее слушать.
– Когда он в конце его узнает, – она запивает газировкой и говорит, разжевывая, – я нажала на паузу, чтобы прочувствовать. Просто класс! Столько времени прошло, а он его по запаху! По запаху, Итан! Ты вот можешь кого-то по запаху узнать?
– Могу по шагам.
Я говорю негромко. В прачечной, помимо меня, трое, в разных углах, в своих мирах и тканях.
– Ну, ты же нечеловек, с тобой понятно, – по-моему, у нее во рту снова целая горсть, – а он же драфон, лет дефять профло, а он ефо уфнает. Такой хищник сначала, семью оберегает, а потом такой – как ребенок кинулся обниматься и своей паре с детьми как бы дает понять, что свои это, бояться нечего, свои, Итан. Из всех-всех людей вот эти – свои.
– Пять, – поправляю, опускаясь на корточки, чтобы забросить белье в стиральную машину. Сегодня только цветное.
– Что «пять»?
– Лет прошло. Не больше пяти.
– Неее, у Икинга борода, он совсем мужик. Плюс двое детей, им лет в самый раз, получается. Старшей – пять, наверное. Младшему – четыре. Для себя пожили пару лет, потом дети.
Я усмехаюсь, качая головой, и захлопываю барабан. Сестра уже не жует. Слышно, как двигается ближе к ванной, мыть соленые пальцы:
– Дай пройти, Дарси, блин, отойди! – Дарси – золотистый ретривер, который никуда от сестры не отходит, следует по пятам и тычется носом в пятки. – И че ты там усмехаешься?
– Это Скандинавия раннего Средневековья, – запах порошка живет в этих стенах постоянно, но у моего какой-то особый резкий цвет, новая пачка, – если супруги занимались сексом, – четвертаки гремят в ладони, со звоном сваливаются в механическое брюхо – раз, раз, раз, – то не пренебрегали возможностью продолжить род, – раз, раз, раз.
– Ой, ну все, продолжение ро-о-ода… – вода больше не журчит, – ты все части посмотрел?
– Все.
– Зашло?
– Поучительно, до́бро, важно.
Легкое гудение в промежуток между словами, и, заливаясь, журчит вода уже по эту линию.
– И что извлекло оттуда ваше высочество?
– Иногда может казаться, ты ни на что не годен, не похож на других и не понимаешь того, что понимают они. – Выпрямляясь, смотрю через прозрачные окна на улицу. В шесть вечера уже стемнело. – Тебя заставляют, ты не хочешь, считаешься неудачником и слабаком. А дело-то в том, что у тебя другой путь. Особенный. Самое важное – себе не изменять, и, когда придет время, поймешь, кто ты есть, почему и для чего.
– Ох, ох, ох, – гремит в наушниках голос сестры. – А что насчет семьи думаешь? Он же оставил своего друга ради пары. Это правильно? Или неправильно с точки зрения эльфов?
– В жизни, Кори, есть те, кто проходит рядом часть пути, и те, кто проходит четверть. – Отодвигаю корзину и опираюсь руками на края стиральной машины. Почему-то сегодня мне постоянно хочется оставаться статичным. Меньше двигаться. Наверное, что-то в погоде. – Они важны и ценны, но перед теми, без кого нам не прожить и дня, любые узы покорно склоняют головы. Это не пренебрежение дружбой, просто пришло время. У каждого свой дом. И он утянет и всегда будет тянуть.
– Поэтому все драконы в конце покинули людей?
– Ты у меня умница.
Легкая пауза на том конце открывает доступ к звукам вокруг. У самого входа стрекочет одна из ламп, вертятся с грохотом две сушилки.
– Я всегда буду рядом, Итан, ты же знаешь? – Голос теперь другой. Мягкий, серьезный. Такой стучится тихо-тихо. – Даже если придется склонять голову. Веришь?
– Даже если голову с плеч?
– Даже если голову с плеч.
Опускаю свою – и взглядом в серую поверхность под ладонями. Вдыхаю.
Выдыхаю:
– Я верю.
Это правда.
– Мы тебя любим. Я тебя люблю. И всегда буду.
Когда она говорит «ваше высочество», то не иронизирует.
– Спасибо, Кори, – тысячи и на всех языках. – Я тебя – тоже.
– Ну и чудненько! – Смена настроения и красок как вечное сообщение: все своим чередом. – Я пошла пересматривать «Навсикаю»!
– Миядзаки?
– Ты посмотрел?
– Посмотрел.
– И-и-и?
– Поучительно, до́бро, важно.
– Ой, все, – цыкает Кори, – стирай свои портки, я ушла.
Когда звонок завершается, мне видно, что он длился почти тридцать минут. Здесь и без того шумно, потому вынимаю наушники, чтобы убрать в чехол. Он в рюкзаке. Рюкзак за спиной на одном из белых сидений. Их три в связке.
Я оборачиваюсь: на среднем – ты. Вот как ты это делаешь? Когда зашел, когда пришел? Я не услышал твоих шагов за барабанами машин и не узнал запах в джунглях химических порошков. Едва тебя вижу, опять это дурное чувство – дух захватывает. Мой дух – цепкими лапами твоего. Первая контрольная точка.
– С кем ты говорил? – Не здороваешься. Сегодня у тебя что-то серое в голосе. И глазами не улыбаешься. Ало-синий пуловер к красным спортивным штанам, едва достающим до щиколоток. Куртка на коленях, взгляд – снизу вверх, а ощущение: наоборот. Не даешь мне даже помолчать. Добавляешь: – Кори – это та девушка, которая иногда приезжает за тобой?
– Да.
– Кто она тебе?
У тебя нога правая трясется, ты знаешь?
– Сестра.
– Сестра? – Это что, скептический тон? – Латиноамериканка – твоя сестра?
– Она не латиноамериканка. – Вспоминаю, что надо двигаться. Нахожу чехол в переднем кармане рюкзака.
– У нее цвет кожи, как у Рианны.
– Рианна не латиноамериканка.
– Ты интересуешься знаменитостями? – От тебя как всегда сплошные сладкие фрукты и древесина. Формулы моих нерешаемых уравнений.
Когда убираю
