он жив, и с этим жила сама…
Она подняла голову и посмотрела в окно, откуда просматривался двор и фонарь со светящимся ореолом… Я видела, что она сильно устала, измучена своим рассказом… Что жестоко ее спрашивать о чем-то еще… И надо наконец оставить ее в покое… Довольно! Сейчас рассчитаюсь и провожу ее до отеля.
— А вот теперь расскажите, как вы его встретили, – попросила я.
Она вдруг улыбнулась, провела ладонью по серебристому ежику на голове. Я представила, как прямо и красиво была посажена эта голова в юности, если даже сейчас в повороте ее сквозит некое изящество.
— Тогда… – проговорила она медленно, – самое время выпить… за международный конгресс биологов! Сан-Франциско! Семьдесят первый год!.. – Она опрокинула в рот янтарного цвета жидкость… выждала несколько мгновений, лаская ее во рту… проглотила и сказала просто, обыденно: — Я работала там переводчиком… Потом много раз (я заставляла его снова и снова) Адам рассказывал так: он стоял за кафедрой, читал доклад и вдруг увидел женщину, которая напомнила ему его первую любовь. Горло у него перехватило, он еле договорил до конца. Может быть, какая-то дальняя родственница? – думал он, а в перерыве подошел к ней и сказал: «Простите, пожалуйста, не сочтите за навязчивость, но, может статься… дело в том, что ваше лицо мне очень напомнило…»
«Адам, это я…» — сказала она.
«Что!!! – крикнул он. – Я искал тебя, мне сказали, что все расстреляны!..»
«Да, – сказала она, – это чистая правда. Меня убили. Но я выползла из ямы…»
— К тому времени я была настоящей американкой, – продолжала Мирьям. – Он — израильтянином до последней жилочки, это ведь особые люди, пронизанные своей страной насквозь, как лесная почва корнями, не важно — любят они ее или не очень… Лет пять, как он похоронил жену. Я давно была свободна… Мы поженились… И прожили вместе двадцать один год. На две страны жили: полгода в Америке, полгода в Израиле…
Она задумчиво повертела в пальцах пустую рюмку, отставила в сторону… подняла на меня глаза:
— Иногда бывало тяжело… Он прожил без меня целую жизнь, много перенес такого, о чем вообще никогда не говорил. Конечно, это был совсем не тот мальчик, которого я так любила когда-то… Но… если становилось особенно тяжко, я входила в ванную, глядела в зеркало и говорила себе: «Ты понимаешь, что ты нашла Адама?!»
Я боялась спрашивать о дальнейшем. Мне хотелось бы, чтобы ее рассказ на этом остановился. Вот они встретились и живут вместе. Встретились и живут, долго и счастливо. Или, может, не очень счастливо, потому что каждого по ночам терзает его жизнь… Но все же они живут вместе — Адам и Мирьям…
— Потом он уехал на симпозиум в Берлин и там скоропостижно умер, – быстро и бесстрастно проговорила она. – Я осталась дома в Сан-Франциско и не поехала в Израиль на похороны. Друзья и родные были возмущены, с полгода Гиди, его сын, не отвечал на мои письма и бросал телефонную трубку, если я звонила… Но однажды, когда у нас обоих прошла первая боль, я все объяснила ему: «Я прожила без него полжизни, – сказала, – зная, что он где-то жив. Хочу и дальше думать, что он жив и просто ушел к другой женщине. Так мне легче, понимаешь?..»
Она сморщилась и стала массировать виски.
— Голова разболелась… Чертова погода, чертов дождь… Сколько мы здесь уже сидим? – И впервые взглянула на часы. – О боже, кучу времени я у вас отняла! Вы на меня полдня угробили!
— Напротив, – возразила я, делая знак Ольге — рассчитаться: легкое движение пишущей в воздухе руки. – Напротив, я работала, как каторжная.
— А я такая эгоистка! Даже не спросила, чем вы занимаетесь, кто вы…
— Какая разница, – отозвалась я. – Странствующий собиратель историй.
Уже надев полусырое пальто (все-таки здесь действительно было прохладно), Мирьям еще раз оглядела комнату…
— Вот, побывала в гостях у Пабло… – сказала она, удивленно подняв нарисованные брови. – Кто бы мог подумать! В последний раз Адам играл здесь на виоле да гамба… Представляете? Пабло чуть в обморок не упал. Не верил, что тот впервые взял в руки этот инструмент… А звук у виолы такой… эротичный — унисон тела и души… или, если хотите, Эроса и Танатоса…
На пороге обернулась еще раз, помахала рукой и весело крикнула:
— Прощай, Пабло, старый хрен! – и вышла. У калитки меня перехватила Манана с зонтом, давно уже сухим… Придержала за локоть.
— Это был тяжелый разговор, да? – тихо спросила она. – Я сразу поняла! Стояла здесь и всех от вас отгоняла! Я их всех отогнала наверх, да?
Я молча поцеловала ее в щеку и пошла вслед за Мирьям.
Дождь прекратился, хотя небо бурлило темными клубами, что неслись и неслись куда-то в сторону Масличной горы, и дальше, за перевал, к Мертвому морю…
В любую минуту дождь мог припустить с новой силой.
— Я провожу вас до отеля, – сказала я.
— Нет-нет, ни в коем случае! – Она опять улыбнулась немного клоунской своей улыбкой: морщинистый седой мальчик, если без шляпки. Шляпку держала в руке, та не успела высохнуть. – Наоборот, это я провожу вас к авто и помогу вывести его со стоянки…
Взглянула на мое смущенное благодарностью лицо и с жаром воскликнула:
— Вы будете легко, азартно водить, помяните мое слово! В вас робости нет. Первый день за рулем — и наклюкалась, как свинья! Вы замечательно будете водить!
Дорогая Ирина Ефремовна! Вы, конечно, меня не помните — представляю, какая лавина судеб и лиц обрушивается на Вас в течение года… Сколько туристов, школьников, репатриантов, политиков, гостей… А ведь Вы работаете в «Яд ва-Шем» много лет, если не ошибаюсь? Поэтому даже и не важно, помните ли Вы очередную посетительницу, которая полгода назад явилась в музей, к тому же, не по своей надобности, а по просьбе соседки, чья семья погибла вся в Рижском гетто. Узнав, что мы едем отдыхать в Эйлат и неделю пробудем у родственников в Иерусалиме, она просила обязательно пойти в «Яд ва-Шем» и заполнить стандартные анкеты на погибших ее родных. Что я и сделала.
Вы, разумеется, не помните, но я слегка заблудилась в коридорах административного корпуса, вы шли навстречу, любезно вывели меня и даже показали тот потрясающий вид с вершины холма на шоссе в Тель-Авив; мы немного поговорили, а на прощание Вы дали мне свою визитку, которой я — боже упаси — не намерена злоупотреблять.
Но ближе к делу.
Уже дома, в Саратове, я все время возвращалась и
