Клаудия сделала театр делом своей жизни и делом жизни своих близких; она, быть может, и сама не понимала, какого успеха добилась. Впрочем, сколько Джек ни ломал голову, он так и не смог понять, как вообще работает этот механизм – благотворительность, и как у них сходятся концы с концами. Видимо, его опять подвела арифметика. В общем, он понял одно – отныне и до гробовой доски ему предстоит ежегодно отправлять в адрес благотворительного фонда «Азы мастерства» чеки; ежегодные дары в сумме сто тысяч долларов – какая это, в сущности, незначительная плата за то, что он натворил.
Он хотел позвонить доктору Гарсия, но, во-первых, было три часа ночи, во-вторых, он знал, что услышит в трубке:
– Джек, все в хронологическом порядке. Я тебе не священник исповеди выслушивать.
На самом деле она должна была бы сказать, что не отпускает грехи, хотя, конечно, за то, что он сделал с Салли, прощения быть не может – даже если бы Джек сумел убедить себя, что она и вправду была лишь призрак Клаудии.
Перед тем как лечь спать, он отправился на кухню выключить свет; там он заметил на холодильнике им же самим составленный список покупок (под старинным маминым магнитом с японскими татуировками). В списке имелось три пункта: 1) кофейные зерна; 2) молоко; 3) клюквенный сок. М-да, и это – вся его жизнь? Маловато будет. Похоже, Клаудия и правда выполнила данное в Дареме обещание.
Джеку предстояло убедиться в том, что, когда тебе стыдно, у тебя в голове бесконечно роятся мысли «а что, если». В конце концов, Салли пятнадцать лет, у девочек в таком возрасте частенько случаются ссоры с родителями, причем иной раз без всякого повода со стороны последних, то есть дочь может возненавидеть маму с папой просто так. А что, если в такой вот моментик Салли решит ужалить маму побольнее? И расскажет ей, как спала с Джеком?
А что, если Салли, когда повзрослеет, решит, что в ту ночь Джек все-таки воспользовался ее слабостью? Это, в конце концов, логичный вывод. А что, если, в силу тысячи причин, никак к тому же не связанных с той первой, которая побудила Салли соблазнить Джека, взбалмошная девица решит, что он все-таки должен заплатить за свое преступление? Просто должен, и все? Что, если она решит рассказать всему миру о том, как он надругался над ней?
– Ну что я могу сказать, Джек, видимо, чувство стыда в тебе сильнее, чем страх перед уголовным кодексом штата Калифорния, – скажет ему доктор Гарсия. – Но разве не у всех нас есть такой человек из прошлого, который при желании может уничтожить нас одним письмом?
– У вас что, тоже есть такой человек, доктор Гарсия?
– Джек, ты мой пациент, я твой врач, а не наоборот. Я не обязана отвечать тебе на такие вопросы. Скажем иначе – нам всем в итоге приходится с чем-то мириться и потом жить с этим.
Разговор состоялся в августе 2003 года. Дом на Энтрада-драйв до сих пор продавался, но Джеку казалось, что призрак Клаудии переселился туда навечно; казалось, она теперь живет с ним. Точнее – живет здесь, пока Джек не уедет; он знал, что призрак последует за ним, куда бы он ни направился.
Крунг, тайский кикбоксер из спортзала на Батхерст-стрит, как-то сказал Джеку: «Нам, спортзальным крысам, теперь надо искать новый корабль, но мы найдем его, Джеки».
Ну вот, Джек тоже был спортзальная крыса, ему тоже придется подыскать себе новый корабль, но отныне он сосуществует с призраком.
Он обнаружил, что, когда живешь с призраком, плохо спишь. Ему все время снилась какая-то бессмыслица, но с примесью ужаса, он то и дело просыпался с мыслью, что гладит татуировку Эммы – то самое идеальное влагалище, без всяких лепестков розы, на правом бедре, чуть ниже трусиков.
Джек последовал совету агента и переехал, благодаря чему сумел наконец вышвырнуть из дома все старье, которое когда-то еще Эмма купила для квартиры в Венисе. В помойку отправился и мат, и весь Джеков спортинвентарь. Полы отциклевали, стены покрасили в белое. Дом стал похож на пустующий склад, отчищенный до блеска, а Джек переехал в отель «Океана» в Санта-Монике, на третий этаж.
Четыре комнаты и кухня плюс бассейн на первом этаже, окна выходят во двор. Сначала Джеку предложили номер с окнами на Оушн-авеню, но в отеле любили останавливаться семьи с детьми, и Джек хотел слышать, как детишки плещутся в бассейне. Семьи были и европейские, и азиатские; ему нравилось слушать, как говорят на чужих языках. Он смирился с тем, что живет здесь временно, – у Джека Бернса все временное, все ненадолго, все как бы намекает, что скоро хозяин исчезнет без следа.
Джек почти ничего не взял с собой с Энтрады. Одежду он отдал на благотворительные цели, а «Оскара» отослал на хранение адвокату.
Конечно, новую «ауди» он себе оставил. В «Океане» был не спортзал, а смех один, так что Джек ездил в Венис; плюс до доктора Гарсия от «Океаны» даже ближе, чем из проданного дома.
Он поселился под именем Гарри Мокко; как обычно, пара-другая важных персон знала, где он живет. Когда Лесли Оустлер позвонила ему в «Океану», Джек не удивился – почему-то ему, «временному» в отеле человеку, это показалось естественным. Лесли позвонила, потому что ей давно не звонил Джек, – впрочем, она не в обиде, быстро добавила миссис Оустлер. Долорес тоже, подумал Джек.
Долорес так злобствовала по поводу оставшейся в особняке Джековой одежды, что Лесли пришлось подарить ее школе Святой Хильды. Мистер Рэмзи с удовольствием принял подарок – лишний реквизит никогда не помешает. Лесли с благодарностями звонили и мистер Рэмзи, и мисс Вурц. Какой, однако, неожиданный подарок, говорили они, а Каролина добавила, что в школьном театре всегда ощущался недостаток мужской одежды.
Бывшая спальня Джека превратилась в студию Долорес. Наверное, решил Джек, она или поэтесса, или художница, но спрашивать не стал. Эммина спальня стала официальной гостевой спальней, там переклеили обои, сменили стиль на «более женственный», по словам Лесли, в том же стиле прикупили мебель. Джек даже
