Она не ответила. И сидела с опущенной головой, так что ее лица я не видела.
— Юки. Если я скажу тебе, что мы можем скоро переехать, как ты к этому отнесешься? Мы вернемся в город.
Мама с улыбкой посмотрела на меня. Она думала, эта новость меня обрадует. Но я ничего не могла поделать, лицо у меня словно вытянулось и потяжелело. Мама сидела рядом со мной на полу в холодной комнате, где нашла меня. Хотя Махо спряталась, я знала, что она сейчас слушает.
— Разве тебе не хотелось бы этого? — спросила мама. — Снова встретишь всех своих подружек. И будешь ходить в ту же самую школу. — Кажется, ее удивляло, что я не улыбаюсь.
— Не хочу.
Мама нахмурилась.
— Но ты так расстраивалась, когда мы переехали сюда.
— Теперь мне тут нравится.
— Ты же совсем одна. Тебе нельзя без друзей, милая. Неужели ты не хочешь снова поиграть с Сати и Хиро?
Я помотала головой.
— Я и здесь могу поиграть. Мне нравится.
— Одной, в таком большом доме? Когда льет как из ведра? Ты глупости говоришь, Юки.
— А вот и нет.
— Тебе скоро надоест. Ты даже не можешь выйти во двор и покататься на качелях.
— Не хочу во двор.
Мама уставилась в пол. Ее пальцы казались очень тонкими и белыми в местах, где удерживали мои руки. Она шмыгнула носом, не давая политься слезам. Потом закрыла глаза рукой и шумно сглотнула.
— Не сиди здесь. В комнате грязно.
Я хотела сказать, что мне тут нравится, но знала, что она тогда рассердится. Поэтому промолчала и пошла за ней к двери. В углу, в тени, я краем глаза заметила лицо Махо — она смотрела, как мы уходим. А наверху, на чердаке, внезапно затопотали маленькие ножки. Мама подняла глаза, а потом поскорей вывела меня из комнаты и закрыла дверь.
Тем вечером, дочитав мне сказку, папа поцеловал меня в лоб. Он так и не побрился, и губы у него были колючими. Он подтянул мне одеяло к подбородку.
— Постарайся его не скинуть в этот раз, Юки. Оно у тебя каждое утро на полу, а ты холодная как лед.
— Да, папа.
— Может, завтра дождик прекратится. Сходим посмотрим на речку.
— Мне дождик не мешает, папа. Мне нравится в доме играть.
Папа нахмурившись глядел на мое одеяло и думал о том, что я сказала.
— Иногда в старых домах у маленьких девочек бывают плохие сны. Тебе снятся плохие сны, Юки? Ты поэтому скидываешь одеяло?
— Нет.
Он улыбнулся:
— Это хорошо.
— А тебе снятся плохие сны, папа?
— Нет-нет, — ответил он, хотя его глаза говорили «да». — Просто из-за лекарства мне трудно засыпать. Вот и все.
— Я не боюсь. Дом очень добрый.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что он добрый. Просто ему хочется найти друзей. Он так радуется, что мы здесь.
Мой папа рассмеялся:
— Ну а как же дождь? И все эти мышки. Не очень-то радушный прием.
Я улыбнулась.
— Тут нет мышей, папа. Игрушки их не любят. Они их всех съели.
Папин смех оборвался. У него в горле вверх-вниз заходил комок.
— Не надо из-за них волноваться, папа. Они друзья.
— Друзья? — Его голос был очень тихим. — Игрушки? Ты их видела? — Таким тихим, что почти и не слышно.
Я кивнула и улыбнулась, чтобы он не беспокоился.
— Когда уехали все дети, они остались.
— Где… где ты их видишь?
— Да везде. Но в основном по ночам. Тогда они приходят поиграть. Обычно они выходят из камина. — Я показала на темную дыру в углу комнаты.
Папа тут же вскочил, обернулся и вытаращился на камин. Дождь за моим окном все лил и лил, хотя и так уже сделал мир мягким и мокрым.
На следующее утро папа кое-что нашел в дымоходе у меня в комнате. Он взял швабру и фонарик и начал шарить внутри, тыкая ручкой швабры туда-сюда и сбивая сажу, а та облаками стелилась по полу. Маму это раздражало, но когда из дымохода выпал маленький сверточек, она притихла.
— Смотри, — сказал папа, вытянув руку. Находка лежала у него на ладони. Они понесли ее на кухню, и я пошла за ними.
Папа подул на сверток, потом смахнул с него золу кисточкой из-под раковины. Мама расстелила на столе газету. Я встала на стул, и теперь мы все смотрели на штуку, завернутую в грязную тряпочку. Потом папа попросил маму принести ножнички из шкатулки для шитья. Когда она вернулась с ними, аккуратно разрезал высохшую ткань. И отковырял ее, и тогда стало видно крохотную ручонку.
Мама прикрыла рот растопыренными пальцами. Папа просто откинулся на спинку стула и смотрел на штуковину, как будто ему не хотелось к ней прикасаться. Отовсюду доносился шум дождя, стучащего в окна, колотящего по крыше. Казалось, что таким громким он еще не был. Тогда я встала коленями на столик, и мама принялась ругаться, что это слишком близко.
— Там могут быть микробы.
Я подумала, что эту лапку отрезали от желтой куриной ножки, в городе их можно увидеть в витринах ресторанов. Но у нее было пять кривых пальчиков с длинными ногтями. Не успела я до нее дотронуться, как мама завернула ее в газету и бросила на самое дно мусорной корзины.
Но были и другие. В пустой комнате в конце коридора. Папа нашарил еще одну в дымоходе и тоже принес на кухню. Мама сначала вообще не хотела смотреть на малюсенькую туфельку, хотя мы еще не знали, что там косточки от ноги. Мама стояла у окна и смотрела на мокрый сад. Ветки с листьями колыхались от тяжелых капель, как будто махали дому.
Туфелька была сделана из розового шелка. Папа развязал ленточки. Вырвалось облачко пыли, и папа вытряхнул на стол крохотную ножку. Услышав стук, мама оглянулась через плечо.
— Выкинь ее, Таити. Не хочу видеть такого в доме, — сказала она.
Папа посмотрел на меня и поднял брови. Мы пошли искать дальше. В большой гостиной на первом этаже. Шуруя шваброй в дымоходе, папа сказал, что эти сверточки остались от предков.
— Дом очень старый. И когда его строили, люди прятали во всякие тайнички маленькие обереги. Под половицами, в подвалах и дымоходах, чтобы они защищали дом от злых духов.
— Но почему они такие маленькие? — спросила я. — В туфельке была нога ребеночка?
Он промолчал и продолжил копаться в дымоходе. Мой папа был очень умным, но навряд ли у него были ответы на мои вопросы. Те штучки, которые он находил, были как-то связаны с игрушками, это точно, так что я решила спросить Махо, как только ее увижу. Она пропала во время завтрака и до сих пор пряталась, потому что папа ходил по всем комнатам и везде совался.
Наконец мы нашли малюсенький белый мешочек, завязанный тесемкой и с бурыми пятнами снизу. Но чуть только папа вытряс из него на кухонный стол твердые черные комочки, как сразу же завернул их в газету, выбросил в корзину и утоптал ногой.
— Что это такое? — спросила я.
— Просто старые камешки, — сказал папа.
Но они были совсем не похожи на камешки. Они были очень легкие и черные и напомнили мне высушенных соленых рыбок.
После этого папа перестал искать и стал подметать сажу с пола. Мама в это время залезла у них в спальне на стул, чтобы снять чемоданы с гардероба. А я нигде не могла найти Махо. Она не появлялась весь день. Я проверила везде, во всех наших секретных местах, но не встретила ни ее, ни игрушек. Шептала ее имя во все щелочки, а ответа не было.
Но когда я залезла на чердак, то услышала, как мама с папой разговаривают прямо под люком.
— Сердце, — прошептал папа маме. — Крохотное сердечко.
Больше я ничего не услышала, а они ушли вниз.
Той ночью, забравшись ко мне в постель, Махо обняла меня так крепко, как еще не бывало, и до того плотно укутала меня своими мягкими волосами, что я почти не могла двигаться. И под волосами было так темно, что я ничего не видела и попросила ее отпустить меня. Мне не хватало дыхания, но она была в каком-то странном мрачном настроении и просто сжимала меня своими холодными руками, пока меня не сморила дремота.
Дождь за окном перестал, и дом начал поскрипывать, как старый корабль, на котором мы катались прошлым летом. Наконец Махо заговорила. И сказала, что скучала по мне. Зевая, я спросила насчет туфли, ноги и комочков, которые мой папа нашел в дымоходах.
— Они принадлежат игрушкам, — ответила Махо. — Твоему папе не стоило брать их вещи. Это было ошибкой. Так не годится.
Но ведь они были старые, грязные и противные, возразила я.
— Нет, — настаивала Махо. — Они принадлежат игрушкам. Игрушки положили их туда давным-давно, и родителям нельзя их забирать. Они для игрушек все равно как счастливые воспоминания. А теперь спи, Юки. Спи.
Я ничего не понимала. И, думая о ее словах, начала засыпать. Под ее волосами было так тепло. Она тихонько спела мне на ухо и уткнулась холодным носом в щеку, как щенок.
Я слышала, как игрушки возятся в коридоре. Их еще никогда не собиралось столько в одно время и в одном месте, чтобы поиграть. Такое происходило впервые. Наверное, был какой-то особый повод. Вроде парада. Когда ушли родители Махо, они тоже проводили парад.
