У дверей в помещение с клеткой мордоворотов прибавилось. Двое взяли его на прицел помповых ружей. Тьюлиг мельком подумал: а ну как кто-нибудь из них в этот момент сойдет с ума?
— Не шевелись, ублюдок.
Знакомая рука вновь стиснула его шею.
Легкий шорох — и Тьюлиг почувствовал, что ремешок на запястьях, освобождая их, распался, одновременно щелкнули, раскрываясь, браслеты на ногах. Звякнула цепочка.
Рука убралась.
Тьюлиг медленно, расслабляя затекшие мышцы, поднялся.
— Мне куда, в дверь?
— В дверь, — сказал Ферлинг, прячась за спинами охранников. — Штурвал по часовой.
— Не стрельните только от страха.
Полосы золота и вольфрама перехлестывались на двери косым крестом. Штурвал был выкрашен красной краской. Тьюлиг взялся двумя руками.
Железо запоров заскрипело, лампы над головой мигнули.
— Напутствие? — обернулся Тьюлиг.
— Я не могу вам его дать. — Ферлинг все еще прижимал салфетку к носу. — Какое напутствие может быть убийце?
— Иди и убей, — подсказал Тьюлиг.
Ферлинг посмотрел на него тяжелым взглядом.
— Идите. Просто идите.
Чистоплюй хренов.
— А оружие?
— Просунут под дверь.
— Ясно. — Тьюлиг вывернул штурвал до упора. — А клубникой все-таки пахнет.
Он потянул дверь на себя, затылком ощущая, как подались назад стоящие за его спиной. Трусливые ублюдки.
До клетки был всего шаг.
Он, усмехнувшись, сделал его и стукнул костяшками пальцев по прутьям.
— А кто у нас здесь?
Никто из детей не обратил на него внимания. К башне из кубиков медленно плыла новая деталь. Ну, ничего-ничего.
Сзади тяжело грохнуло, со скрежетом встали в пазы запоры.
Заперт.
Тьюлиг улыбнулся. Его никогда не пугали замкнутые пространства. Светили лампы. Было тепло и сухо. Чего желать еще?
Он сдвинул решетку, ведущую в закуток с матрасом и столиком, и успокоившийся Ришенбах согласился, что это не самый плохой уголок в мире.
Звякнув, небольшой, стального цвета брусок подкатился к ноге.
Тьюлиг поднял его, подмигнул «глазку» ближней камеры, дурашливо поклонился и вошел внутрь.
Брусок при ближайшем рассмотрении оказался обточен и заострен с одной стороны. При неимении ничего лучшего — сойдет. Тупым концом можно оглушить, острый сгодится, чтобы порезать.
Тьюлиг сел на матрас, подтянул к груди ноги.
Ришенбах тут же принялся кроить штанину на узкие полоски ткани. Удавка была его идея-фикс. Бернье оценил столик (пластиковое дерьмо) и низкий унитаз (для дерьма). С детьми они пока решили не торопиться.
— Детки, детки, — пробормотал Тьюлиг, связывая полоски.
Лампы с левой стороны светили слабее, нет-нет да и начинали мерцать, так что тот край клетки казался размытым, неясным, зато справа тени от прутьев сплетались четким узором.
Девчонка поменьше, как и прежде, лежала на одеяле, накрывшись ветровкой с головой, торчала туфелька. Башня никак не могла прирасти третьим кубиком, но грозилась — вот-вот. Что за идиоты? И в центре…
Тьюлиг поднялся.
Узкая створка, отделяющая его от клетки, держалась на двух запорах — нижнем и верхнем. Верхний можно было достать лишь в прыжке. Но это потом, потом…
Запах клубники то наплывал и становился густым и плотным, то отдалялся, почти терялся, чтобы через мгновение снова обвить, обнять, заползти в ноздри.
— Э-эй, — тихо позвал Тьюлиг.
У девчонки в центре были кривоватые, худые, матово-белые ноги. Платье не доходило до коленок, на правой, опущенной вдоль тела руке темнел браслетик.
— Э-эй, сладкая.
Никакого движения. Палец во рту. Влажный блеск подбородка.
Ришенбах предложил начать с маленьких. Девочку он побаивался. Бернье был за то, чтобы еще понаблюдать.
Тьюлиг обернулся на видеокамеру. Интересно, смотрит ли Ферлинг? Впрочем, что еще делать этому высоколобому уроду? Все, что он смог придумать — это засунуть в клетку Тьюлига. А такие же уроды у него тут дохли.
Но свою работу Стенли Тьюлиг выполнит, в этом можно не сомневаться, по деткам он спец. Впрочем, и взрослых убивать ему доводилось. Удовольствие, конечно, не то, дьявола во взрослых меньше, а уж запаха клубники и вовсе…
Где-то с полчаса он пытался определить, шевелится ли девчонка, но дурацкие лампы своим мерцанием все время сбивали его с толку. Поди разбери — поджимает она пальцы на ногах или покачивает головой, когда под потолком щелкает и сбоит. Тыц-тоц — и кажется, что прутья прыгают кто куда.
Ладно.
Тьюлиг отжал нижний запор, затем, повиснув на горизонтальной перекладине, дотянулся до верхнего. Его пришлось со звоном выбивать из паза бруском.
Руки у Ришенбаха подрагивали. Бернье был спокоен, как могильная плита.
Петли скрипнули, и створка открылась в клетку. Тьюлиг сделал осторожный, на полфута, шажок.
— Вот и я.
Удавку он намотал на левый кулак, брусок зажал в правом.
Кто там и от чего сходил с ума? Тьюлиг ничего не чувствовал. Бернье сплюнул.
Еще шажок.
По настоянию Ришенбаха трогать девчонку в центре клетки Тьюлиг не стал. Рано. Все время поглядывая на нее, он приблизился к мальчикам-строителям. Маленькая ручка белобрысого наконец-то почти опустила третий кубик на первые два. Кубик был с буквой «е».
— Откуда же вы такие? — присев рядом, благожелательно произнес Тьюлиг.
Его улыбка, впрочем, пропала даром — оба мальчика смотрели куда-то в пустоту. Личико у белобрысого было сосредоточенным, а вот второй малец казался сонным.
Дышали они чуть слышно, но Тьюлиг поднес пальцы к носам и убедился в легком движении воздуха.
Пощелкивали лампы. Свет странно отражался в детских глазах.
— Не, ну если вы так… — сказал Тьюлиг и опустил брусок на голову того мальчика, что был без кубика.
Звук вышел хрусткий, но кровь не брызнула, а кожа на месте удара даже не утратила розоватого цвета. Мальчишка, впрочем, опрокинулся на пол, и Тьюлиг, задыхаясь от запаха клубники, схватил его в охапку.
В своем закутке он разложил ребенка (рубашка-шортики, расцарапанная коленка) на столе, а сам полез вбивать запоры обратно. Тройственная душа пела. Удачно. Раз — и отделил. А уж что делать дальше, ему ли не знать.
В клетке словно и не заметили пропажи. Ха-ха. Девчонка с пальцем продолжала смотреть в пол, вторая лежала под ветровкой, мальчики складывали ку…
Что?! Откуда два?
Похолодев, Тьюлиг обернулся.
Свет мигнул. Тыц-тоц. Столик был пуст. Он был сдвинут, потому что Тьюлиг только что подбил его ближе, когда опускал мальчишку. Но ведь опускал же! Три секунды назад. Как же… Он не мог прошмыгнуть, разве что сквозь прутья. Только это ведь золото и вольфрам…
Тьюлиг хохотнул.
— Вот вы как!
Интересные детки. И дьявол — их отец. Что ж, поиграем…
Тьюлиг приник к решетке. Брусок в его руке заскользил по прутьям, извлекая из них унылые, мяукающие звуки. Ям-яу-у. О-у-я-ям.
— Я убью тебя последней, — пообещал он девочке, стоящей в центре. — Ты увидишь, как твои друзья дохнут по очереди. Ты думаешь, я не смогу? Это ошибка. Многие уже убедились… Я не буду, как всякие уроды, сходить с ума. Я для этого слишком умен. Я другой. Я особенный человек, ты увидишь.
Девчонка не пошевелилась.
Тьюлиг облизнулся и, прижав лицо к прутьям, вытянул губы:
— Я знаю, кто ты.
Щелкнула лампа.
Темнота обрушилась внезапно, и несколько секунд Тьюлиг стоял в полной растерянности — ни стен, ни клетки, ни детей, будто ослеп. А затем ему вдруг показалось, что кто-то с силой втискивает его в ребристые железки, не дает отклониться, кто-то держит и нажимает, кто-то давит маленькими, но крепкими пальчиками, стараясь протолкнуть его тело сквозь прутья, чтобы оно там застряло.
До ушей донеслось сопение и хихиканье.
Тьюлиг, сопротивляясь, дернулся, щелкнул зубами. Пнул тьму ногой. Лампы вспыхнули разом, и оказалось, что ничего не изменилось, никто его не держит, а дети находятся на своих местах.
Галлюцинации, помрачнел Ришенбах. Бернье смолчал.
Тьюлиг, отступив, шлепнулся на матрас. Ничего, он выждет момент. Все эти штучки с ним не пройдут. А когда он доберется до тонких ублюдских шей…
Он потер плечо, которое во тьме тянули сквозь прутья, затем закатал рукав рубашки и обнаружил на коже следы детских пальцев.
Проснулся Тьюлиг рывком, совсем не запомнив, когда его вдруг сморило.
Лампы горели через одну, видимо, создавая ночной режим. Под потолком мерцали красные огоньки видеокамер. Он вскинул голову — фу-фу, одна спит, другая стоит, в башне три кубика, какие умные мальчики, нарастили наконец-то этажность, вон и четвертый пошел.
Перед решеткой, отделяющей его от самой клетки, копились тени.
Он не сразу сообразил, что у теней есть очертания, что они вытягиваются и растут перед прутьями, превращаясь в смутные, колеблющиеся детские фигуры — три маленьких и одну повыше.
