"А если я другого люблю?" - спросила Соня съ нежданной живостью, когда они снова побрели по улицe. "Это ужасно", - сказалъ Мартынъ и почувствовалъ, что было какое-то мгновенiе, когда онъ могъ Соню удержать, а теперь она опять выскользнула. "Убери руку, мнe неудобно итти, что за манера, какъ воскресный приказчикъ", - вдругъ проговорила она, и послeдняя надежда, блаженно теплое ощущенiе ея голаго предплечья подъ его рукой, исчезло тоже. "У него есть по крайней мeрe талантъ, - сказала она, - а ты - ничто, просто путешествующей барчукъ". "У кого - у него?" Она ничего не отвeтила и молчала до самаго дома; но на прощанiе поцeловала еще разъ, закинувъ ему за шею обнаженную руку, и, {167} съ серьезнымъ лицомъ, потупясь, заперла снутри дверь, и онъ прослeдилъ сквозь дверное стекло, какъ она поднялась по лeстницe, поглаживая балюстраду, - и вотъ - исчезла за поворотомъ, и вотъ - потухъ свeтъ.
"Съ Дарвиномъ вeроятно было то же самое", - подумалъ Мартынъ, и ему страшно захотeлось его повидать, - но Дарвинъ былъ далеко, въ Америкe, посланный туда лондонской газетой. И на другой день простылъ слeдъ этого вечера, точно его не было вовсе, и Соня уeхала съ друзьями за-городъ, на Павлинiй островъ, тамъ былъ пикникъ, и купанiе, Мартынъ объ этомъ даже не зналъ, - и, когда вечеромъ подходилъ къ ея дому, неся подмышкой большую плюшевую собаку съ малиновымъ бантомъ, купленную за пять минуть до закрытiя магазина, то встрeтилъ на улицe всю возвращавшуюся компанiю, и у Сони на плечахъ былъ пиджакъ Каллистратова, и какая-то вспыхивала между ней и Каллистратовымъ шутка, смыслъ которой никто Мартыну не потрудился открыть.
Тогда онъ ей написалъ письмо, и нeсколько дней отсутствовалъ; она ему отвeтила дней черезъ десять цвeтной фотографической открыткой; - смазливый молодой мужчина наклоняется сзади надъ зеленой скамейкой, на которой сидитъ смазливая молодая женщина, любуясь букетомъ розъ, а внизу золотыми буквами нeмецкiй стишокъ: "Пускай умалчиваетъ сердце о томъ, что розы говорятъ". "Какiе миленькiе, - написала на оборотe Соня, - знай нашихъ! А ты - вотъ что: приходи, у меня три струны лопнули на ракетe". И ни слова о письмe. Но зато при одной изъ ближайшихъ встрeчъ она сказала: "Послушай, это глупо, можешь, наконецъ, пропустить одинъ день, тебя {168} замeнитъ Киндерманъ". "У него свои уроки", - нерeшительно отвeтилъ Мартынъ, - но все же съ Киндерманомъ поговорилъ, и вотъ, въ удивительный день, совершенна безоблачный, Мартынъ и Соня поeхали въ озерныя, камышевыя, сосновыя окрестности города, и Мартынъ героически держалъ данное ей слово, не дeлалъ мармеладныхъ глазъ - ея выраженiе - и не пытался къ ней прикоснуться. Съ этого дня началась между ними по случайному поводу серiя особенныхъ разговоровъ. Мартынъ, рeшивъ поразить Сонино воображенiе, очень туманно намекнулъ на то, что вступилъ въ тайный союзъ, налаживающiй кое-какiя операцiи развeдочнаго свойства. Правда, союзы такiе существовали, правда, общiй знакомый, поручикъ Мелкихъ, по слухамъ пробирался дважды кое-куда, правда и то, что Мартынъ все искалъ случая поближе съ нимъ сойтись (разъ даже угощалъ его ужиномъ) и все жалeлъ, что не встрeтился въ Швейцарiи съ Грузиновымъ, о которомъ упомянулъ Зилановъ, и который, по наведеннымъ справкамъ, оказался человeкомъ большихъ авантюръ, террористомъ, заговорщикомъ, руководителемъ недавнихъ крестьянскихъ возстанiй. "Я не знала, что ты о такихъ вещахъ думаешь. Но только, знаешь, если ты правда вступилъ въ организацiю, очень глупо объ этомъ сразу болтать". "Ахъ, я пошутилъ", - сказалъ Мартынъ и загадочно прищурился для того, чтобы Соня подумала, что онъ нарочно обратилъ это въ шутку. Но она этой тонкости не замeтила; валяясь на сухой, хвойными иглами устланной землe, подъ соснами, стволы которыхъ были испещрены солнцемъ, она закинула голыя руки за голову, показывая прелестныя впадины подмышекъ, недавно {169} выбритыя и теперь словно заштрихованныя карандашомъ, - и сказала, что это странно, - она тоже объ этомъ часто думаетъ: вотъ есть на свeтe страна, куда входъ простымъ смертнымъ воспрещенъ: "Какъ мы ее назовемъ?" - спросилъ Мартынъ, вдругъ вспомнивъ игры съ Лидой на крымскомъ лукоморьe. "Что-нибудь такое сeверное, - отвeтила Соня. - Смотри, бeлка". Бeлка, играя въ прятки, толчками поднялась по стволу и куда-то исчезла. "Напримeръ - Зоорландiя, сказалъ Мартынъ. - О ней упоминаютъ норманы". "Ну, конечно - Зоорландiя", - подхватила Соня, и онъ широко улыбнулся, нeсколько потрясенный неожиданно открывшейся въ ней способностью мечтать. "Можно снять муравья?" - спросилъ онъ въ скобкахъ. "Зависитъ откуда". "Съ чулка". "Убирайся, милый", обратилась она къ муравью, смахнула его сама и продолжала: "Тамъ холодныя зимы и сосулищи съ крышъ, - цeлая система, какъ, что-ли, органныя трубы, а потомъ все таетъ, и все очень водянисто, и на снeгу - точки вродe копоти, вообще, знаешь, я все могу тебe разсказать, вотъ, напримeръ, вышелъ тамъ законъ, что всeмъ жителямъ надо брить головы, и потому теперь самые важные, самые такiе влiятельные люди - парикмахеры". "Равенство головъ", - сказалъ Мартынъ. "Да. И конечно лучше всего лысымъ. И, знаешь -" "Бубновъ былъ бы счастливъ", - въ шутку вставилъ Мартынъ. На это Соня почему-то обидeлась и вдругъ изсякла. Все же съ того дня она изрeдка соизволяла играть съ нимъ въ Зоорландiю, и Мартынъ терзался мыслью, что она, быть можетъ, изощренно глумится надъ нимъ и вотъ-вотъ заставитъ его оступиться, доведя его незамeтно до черты, за которой {170} бредни становятся безвкусны, и внезапнымъ хохотомъ разбудивъ босого лунатика, который видитъ вдругъ и карнизъ, на которомъ виситъ, и свою задравшуюся рубашку, и толпу на панели, глядящую вверхъ, и каски пожарныхъ. Но если это былъ со стороны Сони обманъ, - все равно, все равно, его прельщала возможность пускать передъ ней душу свою налегкe. Они изучали зоорландскiй бытъ и законы, страна была скалистая, вeтреная, и вeтеръ признанъ былъ благою силой, ибо, ратуя за равенство, не терпeлъ башенъ и высокихъ деревьевъ, а самъ былъ только выразителемъ соцiальныхъ стремленiй воздушныхъ слоевъ, прилежно слeдящихъ, чтобы вотъ тутъ не было жарче, чeмъ вотъ тамъ. И конечно искусства и науки объявлены были внe закона, ибо слишкомъ обидно и раздражительно для честныхъ невeждъ видeть задумчивость грамотeя и его слишкомъ толстыя книги. Бритоголовые, въ бурыхъ рясахъ, зоорландцы грeлись у костровъ, въ которыхъ звучно лопались струны сжигаемыхъ скрипокъ, а иные поговаривали о томъ, что пора пригладить гористую страну, взорвать горы, чтобы онe не торчали такъ высокомeрно. Иногда среди общей бесeды, за столомъ, напримeръ, - Соня вдругъ поворачивалась къ нему и быстро шептала: "Ты слышалъ, вышелъ законъ, запретили гусеницамъ окукляться", - или: "Я забыла тебe сказать, что Саванъ-на-рыло" (кличка одного изъ вождей) "приказалъ врачамъ лечить всe болeзни однимъ способомъ, а не разбрасываться". {171}
XXXVI.
Вернувшись на зиму въ Швейцарiю, Мартынъ предвкушалъ занятную корреспонденцiю, но Соня въ нечастыхъ своихъ письмахъ не упоминала больше о Зоорландiи; зато въ одномъ изъ нихъ просила отъ имени отца передать Грузинову привeтъ. Оказалось, что Грузиновъ жилъ какъ разъ въ гостиницe, столь привлекшей Мартына, но, когда онъ на лыжахъ спустился туда, то узналъ, что Грузиновъ на время уeхалъ. Привeтъ онъ передалъ женe Грузинова, Валентинe Львовнe, свeжей, ярко одeтой, сорокалeтней дамe съ изсиня черными волосами, улыбавшейся очень осторожно, такъ какъ переднiе зубы (всегда запачканные карминомъ) черезчуръ выдавались, и она спeшила натянуть на нихъ верхнюю губу. Такихъ очаровательныхъ рукъ, какъ у нея, Мартынъ никогда не видалъ: маленькихъ, мягкихъ, въ жаркихъ перстняхъ. Но, хотя ее всe считали привлекательной и восхищались ея плавными тeлодвиженiями, звучнымъ, ласковымъ голосомъ, Мартынъ остался холоденъ, и ему было непрiятно, что она, чего добраго, старается ему нравиться. Боялся онъ, впрочемъ, зря. Валентина Львовна была къ нему такъ же равнодушна, какъ къ высокому, носатому англичанину съ сeдой щетиной на узкой головe и съ пестрымъ шарфомъ вокругъ шеи, который каталъ ее на салазкахъ.
"Мужъ вернется только въ iюлe", - сказала она и принялась {172} разспрашивать про Зилановыхъ. ..."Да-да, я слышала, - несчастная мать, -" (Мартынъ упомянулъ объ Иринe). - "Вы вeдь знаете, съ чего это началось?" Мартынъ зналъ: четырнадцатилeтняя Ирина, тогда тихая, полная дeвочка, склонная къ меланхолiи, оказалась съ матерью въ теплушкe, среди всякаго сброда. Онe eхали безконечно, - и двое забiякъ, несмотря на уговоры товарищей, то и дeло щупали, щипали, щекотали ее и говорили чудовищныя сальности, и мать, улыбаясь отъ ужаса, безпомощно старалась ее защитить и все повторяла: "Ничего, Ирочка, ничего, ахъ, пожалуйста, оставьте дeвочку, какъ вамъ не совeстно, ничего, Ирочка..." - и совершенно такъ же вскрикивала и причитала, и совершенно такъ же держала дочь за голову, когда, уже въ другомъ вагонe, поближе къ Москвe, солдаты - на полномъ ходу вытискивали въ окно ея толстаго мужа, который чудомъ подобралъ семью на засыпанной снeгомъ станцiи. Да, онъ былъ очень толстъ и истерически смeялся, такъ какъ застрялъ въ окнe, но наконецъ напиравшiе густо ухнули, и онъ исчезъ, и мимо пустого окна мчался слeпой снeгъ. Затeмъ былъ у Ирины тифъ, и она непонятно какъ выжила, но перестала владeть человeческой рeчью и только въ Лондонe научилась по разному мычать и довольно сносно произносить "ма-ма".
