Мартынъ, никогда какъ-то Ириной не занимался, давно привыкнувъ къ ея дурости, но теперь что-то его потрясло, когда Валентина Львовна сказала: "Вотъ у нихъ въ домe есть постоянный живой символъ". Зоорландская ночь показалась еще темнeе, дебри ея лeсовъ еще глубже, и Мартынъ уже зналъ, что никто и ничто не можетъ {173} ему помeшать вольнымъ странникомъ пробраться въ эти лeса, гдe въ сумракe мучатъ толстыхъ дeтей, и пахнетъ гарью и тлeномъ. И, когда онъ по веснe впопыхахъ вернулся въ Берлинъ, къ Сонe, ему мерещилось (такъ полны приключенiй были его зимнiя ночи), что онъ уже побывалъ въ той одинокой, отважной экспедицiи и вотъ - будетъ разсказывать, разсказывать. Войдя къ ней въ комнату, онъ сказалъ, торопясь это выговорить, покамeстъ еще не подпалъ подъ знакомое опустошительное влiянiе ея тусклыхъ глазъ: "Такъ, такъ я когда-нибудь вернусь и тогда, вотъ тогда..." "Ничего никогда не будетъ", - воскликнула она тономъ пушкинской Наины. Была она еще блeднeе обыкновеннаго, очень уставала на службe; дома ходила въ старомъ черномъ бархатномъ платьe съ ремешкомъ вокругъ бедеръ и въ шлепанцахъ съ потрепанными помпонами. Часто по вечерамъ, надeвъ макинтошъ, она уходила куда-то, и Мартынъ, послонявшись по комнатамъ, медленно направлялся къ трамвайной остановкe, глубоко засунувъ руки въ карманы штановъ, а перебравшись на другой конецъ Берлина, нeжно посвистывалъ подъ окномъ танцовщицы изъ "Эреба", съ которой познакомился въ теннисномъ клубe. Она вылетала на балкончикъ и на мигъ замирала у перилъ, и затeмъ исчезала, и, вылетeвъ опять, бросала ему завернутый въ бумагу ключъ. У нея Мартынъ пилъ зеленый мятный ликеръ и цeловалъ ее въ золотую голую спину, и она сильно сдвигала лопатки и трясла головой. Онъ любилъ смотрeть, какъ она, быстро и тeсно переставляя мускулистыя загорeлыя ноги, ходитъ по комнатe, ругмя-ругая все того же антрепренера, любилъ ея странное лицо съ неестественно тонкими бровями, оранжеватымъ {174} румянцемъ и гладко зачесанными назадъ волосами, - и тщетно старался не думать о Сонe. Какъ-то, въ майскiй вечеръ, когда онъ съ улицы переливчато и тихо свистнулъ, на балкончикe, вмeсто танцовщицы, появился пожилой господинъ въ подтяжкахъ; Мартынъ вздохнулъ и ушелъ, вернулся къ дому Зилановыхъ и ходилъ взадъ и впередъ, отъ фонаря къ фонарю. Соня появилась за-полночь, одна, и, пока она рылась въ сумкe, ища связку ключей, Мартынъ къ ней подошелъ и робко спросилъ, куда она ходила. "Ты меня оставишь когда-нибудь въ покоe?" - воскликнула Соня и, не дождавшись отвeта, хрустнула дважды ключомъ, и тяжелая дверь открылась, замерла, бухнула. А затeмъ Мартыну стало казаться, что не только Соня, но и всe общiе знакомые, какъ-то его сторонятся, что никому онъ не нуженъ и никeмъ не любимъ. Онъ заходилъ къ Бубнову, и тотъ смотрeлъ на него страннымъ взглядомъ, просилъ извиненiя и продолжалъ писать. И, наконецъ, чувствуя, что еще немного, и онъ превратится въ Сонину тeнь и будетъ до конца жизни скользить по берлинскимъ панелямъ, израсходовавъ на тщетную страсть то важное, торжественное, что зрeло въ немъ. Мартынъ рeшилъ развязаться съ Берлиномъ и гдe-нибудь, все равно гдe, въ очистительномъ одиночествe спокойно обдумать планъ экспедицiи. Въ серединe мая, уже съ билетомъ на Страсбургъ въ бумажникe, онъ зашелъ попрощаться съ Соней, и конечно ея не оказалось дома; въ сумеркахъ комнаты сидeла, вся въ бeломъ, Ирина, плавала въ сумеркахъ, какъ призрачная черепаха и не сводила съ него глазъ, и тогда онъ написалъ на конвертe: "Въ Зоорландiи вводится полярная ночь", - и, оставивъ конвертъ {175} на Сониной подушкe, сeлъ въ ожидавшiй таксомоторъ и, безъ пальто, безъ шляпы, съ однимъ чемоданомъ, - уeхалъ.
XXXVII.
Какъ только тронулся поeздъ, Мартынъ ожилъ, повеселeлъ, исполнился дорожнаго волненiя, въ которомъ онъ теперь усматривалъ необходимую тренировку. Пересeвъ во французскiй поeздъ, идущiй черезъ Лiонъ на югъ, онъ какъ будто окончательно высвободился изъ Сониныхъ тумановъ. И вотъ, уже за Лiономъ, развернулась южная ночь, отраженiя оконъ бeжали блeдными квадратами по черному скату, и въ грязномъ, до ужаса жаркомъ отдeленiи второго класса единственнымъ спутникомъ Мартына былъ пожилой французъ, бритый, бровастый, съ лоснящимися маслаками. Французъ скинулъ пиджакъ и быстрымъ переборомъ пальцевъ сверху внизъ разстегнулъ жилетъ; стянулъ манжеты, словно отвинтилъ руки, и бережно положилъ эти два крахмальныхъ цилиндра въ сeтку. Затeмъ, сидя на краю лавки, покачиваясь, - поeздъ шелъ во всю, - поднявъ подбородокъ, онъ отцeпилъ воротникъ и галстукъ, и такъ какъ галстукъ былъ готовый, пристяжной, то опять было впечатлeнiе, что человeкъ разбирается по частямъ и сейчасъ сниметъ голову. Обнаживъ дряблую, какъ у индюка, шею, французъ облегченно ею повертeлъ и, согнувшись, крякая, смeнилъ ботинки на старыя ночныя туфли. Теперь въ открытой на курчавой груди рубашкe, онъ производилъ впечатлeнiе добраго малаго, слегка подвыпившаго, - ибо эти ночные спутники, съ блестящими {176} блeдными лицами и осоловeлыми глазами, всегда кажутся захмелeвшими отъ вагонной качки и жары. Порывшись въ корзинe, онъ вынулъ бутылку краснаго вина и большой апельсинъ, сперва глотнулъ изъ горлышка, чмокнулъ губами, крeпко, со скрипомъ, вдавилъ пробку обратно, и принялся большимъ пальцемъ оголять апельсинъ, предварительно укусивъ его въ темя. И тутъ, встрeтившись глазами съ Мартыномъ, который, положивъ на колeно Таухницъ, только что приготовился зeвнуть, французъ заговорилъ: "Это уже Провансъ", - сказалъ онъ съ улыбкой, шевельнувъ усатой бровью по направленiю окна, въ зеркально-черномъ стеклe котораго чистилъ апельсинъ его тусклый двойникъ. "Да, чувствуется югъ", - отвeтилъ Мартынъ. "Вы англичанинъ?" - освeдомился тотъ и разорвалъ на двe части очищенный, въ клочьяхъ сeдины, апельсинъ. "Правильно, - отвeтилъ Мартынъ. - Какъ вы угадали?" Французъ, сочно жуя, повелъ плечомъ. "Не такъ ужъ мудрено", сказалъ онъ, и, глотнувъ, указалъ волосатымъ пальцемъ на Таухницъ. Мартынъ снисходительно улыбнулся. "А я лiонецъ, - продолжалъ тотъ, - и состою въ винной торговлe. Мнe приходится много разъeзжать, но я люблю движенiе. Видишь новыя мeста, новыхъ людей, мiръ - наконецъ. У меня жена и маленькая дочь", - добавилъ онъ, вытирая бумажкой концы растопыренныхъ пальцевъ. Затeмъ, посмотрeвъ на Мартына, на его единственный чемоданъ, на мятые штаны и сообразивъ, что англичанинъ-туристъ врядъ ли поeхалъ бы вторымъ классомъ, онъ сказалъ, заранeе кивая: "Вы путешественникъ?" Мартынъ понялъ, что это просто сокращенiе - вояжеръ вмeсто комивояжеръ. "Да, я именно {177} путешественникъ, - отвeтилъ онъ, старательно придавая французской рeчи британскую густоту, - но путешественникъ въ болeе широкомъ смыслe. Я eду очень далеко". "Но вы въ коммерцiи?" Мартынъ замоталъ головой. "Вы это, значитъ, дeлаете для вашего удовольствiя?" - "Пожалуй", - согласился Мартынъ. Французъ помолчалъ и затeмъ спросилъ: "Вы eдете пока-что въ Марсель?" "Да, вeроятно въ Марсель. У меня, видите-ли, не всe еще приготовленiя закончены". Французъ кивнулъ, но явно былъ озадаченъ. "Приготовленiя, - продолжалъ Мартынъ, - должны быть въ такихъ вещахъ очень тщательны. Я около года провелъ въ Берлинe, гдe думалъ найти нужныя мнe свeдeнiя, и что же вы думаете?.." "У меня племянникъ инженеръ", - вкрадчиво вставилъ французъ. "О, нeтъ, я не занимаюсь техническими науками, не для этого я посeщалъ Германiю. Но вотъ - я говорю: вы не можете себe представить, какъ было трудно выуживать справки. Дeло въ томъ, что я предполагаю изслeдовать одну далекую, почти недоступную область. Кое-кто туда пробирался, но какъ этихъ людей найти, какъ ихъ заставить разсказать? Что у меня есть? Только карта", - и Мартынъ указалъ на чемоданъ, гдe дeйствительно находилась одноверстка, которую онъ добылъ въ Берлинe въ бывшемъ Генеральномъ Штабe. Послeдовало молчанiе. Поeздъ гремeлъ и трясся. "Я всегда утверждаю, - сказалъ французъ, - что у нашихъ колонiй большая будущность. У вашихъ, разумeется, тоже, - и у васъ ихъ такъ много. Одинъ лiонецъ изъ моихъ знакомыхъ провелъ десять лeтъ на тропикахъ и говоритъ, что охотно бы туда вернулся. Онъ мнe однажды разсказывалъ, какъ обезьяны, {178} держа другъ дружку за хвосты, переходятъ по стволу черезъ рeку, - это было дьявольски смeшно, - за хвосты, за хвосты..." "Колонiи это особь-статья, сказалъ Мартынъ. - Я собираюсь не въ колонiи. Мой путь будетъ пролегать черезъ дикiя опасныя мeста, и - кто знаетъ? - можетъ быть мнe не удастся вернуться". "Это экспедицiя научная, что-ли?" - спросилъ французъ, раздавливая задними зубами зeвокъ. "Отчасти. Но - какъ вамъ объяснить? Это не главное. Главное, главное... Нeтъ, право, я не знаю, какъ объяснить". "Понятно, понятно, - устало сказалъ французъ. - Вы, англичане, любите пари и рекорды, - слово "рекорды" прозвучало у него соннымъ рычанiемъ. - На что мiру голая скала въ облакахъ? Или - охъ, какъ хочется спать въ поeздe! айсберги, какъ ихъ зовутъ, полюсъ - наконецъ? Или болота, гдe дохнуть отъ лихорадки?" "Да, вы, пожалуй, попали въ точку, но это не все, не только спортъ. Да, это далеко не все. Вeдь есть еще, - какъ бы сказать? - любовь, нeжность къ землe, тысячи чувствъ, довольно таинственныхъ". Французъ сдeлалъ круглые глаза и вдругъ, поддавшись впередъ, легонько хлопнулъ Мартына по колeну. "Смeяться изволите надо мной?" - сказалъ онъ благодушно. "Ахъ, ничуть, ничуть". "Полно, - сказалъ онъ, откинувшись въ свой уголъ. - Вы еще слишкомъ молоды, чтобы бeгать по Сахарамъ. Если разрeшите, мы сейчасъ притушимъ свeтъ и соснемъ". {179}
