- Не знаю,
- Отличная! Но ты прав - слишком про нее трепали. Корешей же у Ватагина внавал, и каждый, конечно, счастья ему желает. А может, она и была его счастье - кто это может судить! Так просто от жены не загуляешь, чтобы во всем отряде про это знали. Да что в отряде, столько людей на флоте участие принимали, отговаривали его, в семью возвращали. А я тебе скажу - когда уже чужой нос лезет... в твои какие-нибудь трепетные отношения, это по-доброму не кончится, не-ет! У меня то же самое было. Ты где служил, на Севере?
-Ну!
- Я-то на Дальнем Востоке, торпедные катера. Ну что - совсем девчонка, ни хитрости у ней, ничего. Насквозь светится. Однажды в субботу нас не уволили, уволили в воскресенье утром - всю ночь она меня на причале ждала, от росы вымокла. Сторожа ее гоняли, она в каком-то пакгаузе пряталась. Это ценить надо, Сеня! Я уже о ней по-серьезному: демобилизуюсь и увезу, а почему нет! И черт же меня подловил - с корешами посоветоваться. Взяли бутылку, посоветовались. "Ты, Андрюха, нормальный или нет? Что те твоя сахалинка - тебя в России с подметками оторвут!" Но это все ладно, а тут существенное было выдвинуто: "Это же и подозрительно, чтобы такая верность! У них же так не бывает, Андрюха, это же факт женской природы, литературу надо читать. Ты-то к ней по субботам, а всю неделю она чего делает знаешь?" - "Ждет, - говорю, - учится, чего ей еще делать". - "Не знаешь! А ближе к сроку, гляди, она еще к начальству прискачет, с телегой*. А потомок от кого - это никто разбираться не будет". И думаешь, я это все не пережил? Пережил, умный сделался. Когда демобилизовывался, и попрощаться не зашел. Телеграмму только отбил - срочно вызвали, больна тетя. А теперь локти кусай.
* Жалоба, донос (сленг).
- А вернуться к ней? - я спросил.
- Вернись! Когда их у меня трое уже. Старший вот в школу пойдет. Я даже так мечтал: вот он подрастет, все ему расскажу. Может, он меня поймет, отпустит к ней. Мужики же мы с ним, неужели не поймет?
- Поймет, да она ждать не будет.
- Ты знаешь - ждет! Вот до прошлой экспедиции я от нее письма имел, в море. Насчет потрохов-то я ей не сообщал... Так вроде ничего существенного не писала, про житье-бытье, а за строчками чувствуется - приняла бы с дорогой душой. Ну, что-то прервалось - может, на берег послала, да жене в руки.
- Напиши, пускай на почтамт посылает.
"Маркони" засмеялся - почти весело.
- Э, Сеня! Когда еще на почтамт ходить!
Мы не заметили - машина кончила подрабатывать, и кто стоял на руле, ушел спать, в рубке стало тихо. Тут началось это самое "Ожидание", а на меня некоторые вещи нехорошо действуют, как первая стопка на запойного. Я так и знал, что все расскажу этому "маркони": и про Лилю, и как ездил к Нинке, и про то, как меня ограбили бичи и Клавка, - хотя я впервые с ним говорил и видел, конечно, что он трепло. Но это я потом буду жалеть и ругать себя последними словами, а при случае такую же сделаю глупость.
"Маркони" слушал, ни о чем не спрашивал, только вздыхал и поддакивал. Потом сказал:
- Да, Сеня... Под этот разговор выпить бы следовало, а нечего. Но я тебе скажу, как за столиком,- мы хорошие люди, Сеня! Если бы с нами всегда по-хорошему, мы ж горы бы своротили. А если б кто нас научил, с кем найдешь, а с кем потеряешь... Мы б же его озолотили, Сеня!
Ну, и все в том же роде. Потом он спросил:
- Ты после экспедиции куда двинешься?
- Не знаю. В другую экспедицию.
- Я - все, завязываю! Меня кореш в грузовую авиацию соблазняет, в летный состав. Такие же там передатчики. Зарплата, конечно, лимитировать будет. Но думаю - а черт с ней, с зарплатой, потрохов бабке сплавим, а жена пусть поработает какое-то время. Зато ж там рейсы - часы, а не месяцы. Валяй-ка со мной на пару.
- Что я там буду делать?
- Пристроишься. А то - радистом натаскаю.
- Можно и радистом.
- Нет. - Он вздохнул. - Если "можно", то лучше не надо. Счастлив не будешь. Тебя вон "дед" на механика тянет, я уж слышал, а ты не идешь. И правильно - душа не лежит. Счастье у человека на чем держится? На трех китах - работа, кореши, женщина. Это мне еще лейтенант на катере втолковывал. Если это в порядке, остальное все приложится. Согласен?
- Мне, значит, только трех китов не хватает.
"Маркони" призадумался, почесал лоб.
- Худо дело, Сеня. Отчего мы с тобой - моряки, а? Ленточки нас поманили?
- Меня, пожалуй, ленточки.
- С детства, небось, мечтал?
- С младых ногтей.
- Но ведь поумнеть-то - надо? Нет уж вот доплаваю рейс, пойду на шофера сдавать.
- Ты же в авиацию хотел. Он засмеялся:
- Иди-ка спать, братишка. Завтра вас до света подымут.
В кубрик я пришел как раз вовремя. Когда уже все угомонились. Дверь была прикрыта, а от камелька жаром несло, как от домны. До чего же мы, северяне, тепло любим. Умираем без него!
Я лежал, не спал - то ли от жары, то ли "маркони" меня расстроил, как и я его.
А меня ведь, и правда, ленточки поманили. Хоть я и соврал ему насчет младых ногтей. Мальчишкой я ни в каких моряков не играл и даже не думал о море. И где там подумать - течет у нас вшивый Орлик, а по нему до Оки и на дощанике не доберешься, то и дело тащишься через мели. И когда они появились у нас на Сакко-Ванцетти, эти трое с ленточками, в отпуск приехали, я на них как на чучела смотрел. Хотя они бравые были ребята - подтянутые, наглаженные, клеш не чересчур широкий. Всегда они ходили втроем, занимали весь тротуар - как три эсминца "фронтом" - и по сторонам не глазели, а прямо перед собою суровым взглядом, и понемногу вся наша сакко-ванцеттинская шпана их зауважала. А потом и забеспокоилась - когда они себе отхватили по хорошей кадровой девке и стали вшестером ходить, по паре "в кильватере". Но я не беспокоился - они же не у меня отбили, да и некогда было об этом думать. У меня в то лето отец, паровозный машинист, погиб в крушении, и я должен был мать кормить и сестренку. Пришлось мне уйти из школы, после седьмого класса, и поступить в ФЗО*, там все-таки стипендия, а вечерами я еще в депо подрабатывал - слесарем-башмачником. Ну, попросту, тормозные колодки заменял изношенные. Но тоже, если на то пошло, у меня и черная шинель была, и фуражка с козырем - два пальца от брови, и не меньше я прав имел - смотреть перед собою суровым взглядом и никому не уступать дороги.
А вот однажды - они меня удивили. Это на нашей же Сакко-Ванцетти было, в летнее воскресенье. Я вышел погулять с сестренкой и вдруг увидел толпу возле трамвая. Ну, вы знаете, как это бывает, когда что-нибудь такое случается - кого-нибудь сшибло там или затянуло под вагон. Как же это всем интересно, и как приятно, что не с тобою случилось, и какие тут начинаются благородные вопли. "Безобразие, судить надо!.. Хоть бы кто-нибудь "скорую" вызвал..." А я с чего начал, когда подошел? На кондукторшу разорался - куда смотрит, тетеря, отправление дает, когда еще люди не сели. Так я ее с песком продраил - она и ответить не могла, сидела на подножке, вся белая. Я и вожатому выдал - дорого послушать, на всю жизнь запомнит, как дергать, в зеркальце не поглядев. Но между прочим, под вагон я не заглянул. Мне как раз перед этим рассказывали в подробности, как моего батю по частям собирали под откосом. Я это не в оправдание говорю, какие тут оправдания, но не можешь отойди сразу, а языком трепать - это лишь себе облегчение, не вашему ближнему. А тот между тем лежал себе - безгласный и невидный, прямо как выключенный телевизор. И никто даже толком не знал, что там от него осталось.
* Школа фабрично-заводского обучения.
Тут они подошли, эти трое. Вернее, они вшестером прогуливались, но девок оставили на тротуаре, - а я там не догадался сестренку оставить, - и пошли на толпу "все вдруг", разрезали ее, как три эсминца режут волну на повороте. И сразу они смекнули в чем дело, и двое скинули шинельки, с ними полезли под вагон, а третий держал толпу локтями, чтоб не застила свет. Там они вашего ближнего положили на шинель, а другой прикрыли сверху и выволокли между колес. Ничего с ним такого не случилось, помяло слегка и колесной ребордой отрезало подошву от ботинка вместе с кожей. Правда, кровищи натекло в пыль, но от этого так скоро не умирают, он просто в шоке был, потому и молчал.
И пока мы за него стонали и охали, они ему перетянули ногу - девка одна сердобольная пожертвовала косынку - похлопали по щекам, подули в рот. А третий уже схватил таксишника и сидел у него на радиаторе. Ну, правда, шофер и не артачился, он своего знакомого узнал, с которым вчера выпивали, перекрестился и повез его с диким ветром в поликлинику. Тогда они почистились, надели шинельки и ушли к своим кралям. И вся музыка... Но отчего мы все сделались, как вареные раки, когда поглядели им вслед, как они уходят спокойненько по Сакко-Ванцетти, - они за все время не сказали ни слова!
Когда-нибудь поймем же мы, что самые-то добрые дела на свете делаются молча. И что если мы руками еще можем какое-то добро причинить ближнему, случайно хотя бы, то уж языком - никогда. Но я уже тут проповеди читаю, а мне самому все проповеди и трезвоны давно мозги проели, я уж от них зверею, когда слышу. Почему эти трое и остались для меня самыми лучшими людьми, каких я только знал. Почему же я и на флот напросился, когда мне пришла повестка. Мечтал даже с ними встретиться, думал - вот таких людей делает море. Романтический я был юноша!
