Через несколько минут вошел благочинный с женой, за ним разодетая и нарумяненная Надежда Антоновна и дети с Александрой Антоновной. Благочинный взял правую руку дочери и повел ее к Егору Иванычу.
— Знаешь ты его? — спросил он дочь.
— Нет, — отвечала она робко и гордо.
— Тем лучше для тебя. Вот твой жених, — сказал благочинный. Дочь ничего не сказала.
— Что же ты молчишь?
— Что мне говорить прикажете?
— Согласна ты или нет выйти за него замуж?
— Согласна, тятенька, — сказала дочь нерешительно.
— Ну, и делу конец. Возьмите руки.
Егор Иваныч конфузится, конфузится и дочь благочинного.
— Что же вы? — говорит строго отец.
— Надя, возьми руку Егора Иваныча, — говорит мать.
Надя строго смотрит на мать и сердито берет руку Егора Иваныча.
— Смотри у меня! — кричит отец.
— Садитесь рядом.
Все сели. Егор Иваныч сел около Надежды Антоновны. Семейные начали говорить о непокорстве дочери, жених и невеста слушают. Егор Иваныч смотрит на невесту, невеста смотрит в сторону. Так они просидели до обеда. За обедом то же самое. После обеда жених и невеста пожали руки. Завтра воскресенье, и по этому случаю Егор Иваныч показал благочинному сочиненную им и сказанную при архиерее проповедь. Благочинный велел ему сказать ее в соборе и после обедни прийти к нему, Просватание отложили на три дня.
— Ну, что? — спросил Егора Иваныча отец, как только он вошел домой.
— Хорошо. Сегодня благочинный представил меня зятю и невесте, а через три дня и просватанье.
— Ну, и слава тебе царю создателю! Как же теперь, Алексея-то Борисыча мы обманули, выходит?
— Разве вы давали ему слово?
— На вот! А зачем мы вчера у него были?
— Я же ведь вам говорил, что торопиться нечего.
— Ну, ничего… Как же ты, Егорушко, дела-то обделал?
Егор Иваныч рассказал все, с некоторыми прикрасами, а именно: что невеста девушка смирная, послушная и что ректор приказал благочинному отдать за него дочь.
— Слава богу, слава богу!.. Уж я непременно молебен отслужу. Свечку рублевую поставлю. А что же он меня-то не звал?
— На просватанье, должно быть, позовет.
— Экой гордый! Ну, да где мне с благочинным дружбу водить! так-тось…
— А вы, тятенька, если вам случится быть у благочинного, ведите себя скромнее.
— Уж я знаю. Да что я, разве не отец тебе? а, Егорушко?
— Через вас я могу лишиться невесты.
— Полно-ка ты толковать-то… Разве невест-то мало?
Егор Иваныч рукой махнул и пошел на улицу. Отец остановил его.
— Ты куда?
— Пойду прогуляюсь.
— Пойдем вместе.
— Я один.
— Ну, бог с тобой!.. Вот они, Анна Пантелеймовна, каковы ныне сынки-то!.. Ты их воспитывай, обучай, а они, как вылупятся на свет божий, и знать тебя не хочут.
Егор Иваныч обиделся этим.
— Тятенька, на что тут сердиться? Мне хочется одному заняться самим собой…
— Ну, и занимайся. Ты ведь священником будешь, протопопа получишь, а я так заштатным и умру… Куда уж мне! Ступай, ступай, бог с тобой, я пойду спать…
На другой день утром Егор Иваныч прочитал проповедь о блудном сыне. Когда он прочитал ее, она ему не понравилась, потому что тут почти ничего не было действительного, а написаны цитаты, тексты и разные фразы. На сарае крыша была высокая, и свет проходил сквозь отверстие, сделанное в простенке. Егор Иваныч встал, сделал важную позу, посмотрел вперед, направо к налево, как будто представляя народ, постоял немного и начал спокойным голосом читать. Прочитав вслух немного, он остановился. «Ей-богу, никто ни одного слова не поймет… Как тут лучше сделать? Постой… Проповедь благочинный не читал, я расскажу историю блудного сына, применяясь к нынешней, введу тут один рассказ из нашей современной жизни… Ловко ли будет? Нет, рассказ из нашей современной жизни в церкви неловко говорить, а расскажу историю блудного сына как можно яснее, без тетрадки, как говорят у нас приезжие профессора. Надо сказать так, чтобы их всех ошеломило… Конец об начальстве я выкину, а заменю другими словами… Вот она, наука-то! Четыре человека сочиняли, четыре головы работали, а написали очень плохо… Впрочем, и писали-то про начальство». Он начал опять читать с начала. Позу он выдержал. «Только бы в церкви не сконфузиться. Я думаю, что будут слушать, тем более что здесь еще молодые люди не говорили проповедей».
Егор Иваныч напомадил волоса, надел белую манишку и пошел в церковь уже во время херувимской и там сквозь густоту людей гордо пробрался в алтарь, так что многие стали в недоумение: кто это? Полгорода уже знали, что приезжий семинарист, жених протопопской дочери, будет сегодня сказывать проповедь. Поэтому народу собралось более обыкновенного. В этот день должен быть царский молебен, и потому священники изо всех церквей собирались в собор.
Вышел Егор Иваныч в стихаре, в белом галстуке, с причесанными волосами. Он прошел важно, по-протодьяконски, к налою, окинул глазами весь народ и у правого клироса увидал Марью Алексеевну с Надеждой Антоновной. Сердце екнуло у Егора Иваныча, но он взглянул на налой, помолчал, вытащил тетрадку, поправил ее, перекрестился и начал проповедь громко и спокойным голосом, ударяя на каждом слове. Из церкви никто не шел, а народ лез вперед, к налою, к молодому проповеднику. Он читал почти наизусть, изредка поглядывая в тетрадку, а прочие слова говорил, смотря то вправо, то влево. Он замечал, что все смотрели на него, даже невеста с матерью впились в него глазами. Егор Иваныч здесь выдержал проповедь: он говорил, как ни один в этом городе не говорил такой проповеди, — именно, он рассказывал спокойным, ровным голосом. Даже пришедшие из других церквей на молебен дьякона и священники вышли из алтаря, слушали его. Но вот он остановился, облокотился правой рукой на налой и начал рассказ о блудном сыне, примешивая изредка кое-что из современного. В народе шептались, потому что Егор Иваныч не смотрел в тетрадку; шептались и Тюленевы. Когда он стал кончать проповедь, то объяснял тексты священного писания без тетрадки. Он видел, что Марья Алексеевна утирала платочком глаза, а Надежда Антоновна улыбалась.
Когда Егор Иваныч вошел в алтарь, его окружили священники: «Славно! славно вы сказали слово! великолепие какое!..» Протопоп, радуясь, улыбался.
По окончании обедни протопоп был очень любезен и весел. Егор Иваныч подошел к Марье Алексеевне и Надежде Антоновне, поздоровался с ними.
— Ах, как хорошо вы сказали! Я никогда не слыхала такой проповеди, — сказала Марья Алексеевна. — На что Надя не охотница до проповедей, и той понравилось.
— Неужели, Надежда Антоновна…
— Да. Я в первый раз слышала, как вы без тетрадки сказывали. Я думаю, трудно?
— Гораздо легче, чем по тетрадке, — похвастался Егор Иваныч.
— А вы прежде сказывали проповеди? — спросила его Марья Алексеевна.
— В семинарской церкви часто сказывал. Нас пробовали сказывать на рассказ… Эта проповедь, по-моему, не очень хороша, да я не успел составить другую, потому что у меня нет под руками книг, какие мне надо: тетрадки, по которым я сказывал в семинарии и крестовой, я роздал на память товарищам.
Подошел Иван Иваныч. Егор Иваныч рекомендовал его Тюленевым:
— Это мой папаша, Иван Иваныч.
— Очень приятно познакомиться, — сказала Марья Алексеевна.
— Вы, должно быть, любите петь? — спросила старика Надежда. Антоновна.
— Страсть моя!
— Пожалуйте к нам, вместе с Егором Ивановичем, — пригласила старика Марья Алексеевна.
— Покорнейше благодарю. Куда уж мне со старыми костями!..
— Ничего, приходите, — сказала Надежда Антоновна.
«Ну, дело идет на лад», — подумал Егор Иваныч.
Подошел благочинный в рясе и с тростью. Егор Иваныч представил ему отца. Отец подошел под благословение благочинного. Благочинный пригласил его к себе обедать. По выходе из церкви благочинный с женой сел в коляску.
— Папаша, я с вами! — сказала Надежда Антоновна.
— Пройдись пешком с Егором Иванычем.
Надежде Антоновне не хотелось идти пешком, и притом с женихом, но надобно было идти, потому что благочинный уехал. Егор Иваныч в первый раз шел с девушкой, и притом барышней-аристократкой. Он не знал, как занять ее. Однако он начал:
— Надежда Антоновна!
— Что?
— Вы на меня не сердитесь?
— Я… за что?
— За то, что я просил вашей руки.
— Это воля папаши…
— А вы что скажете?
— Я ничего не могу сказать… Воля папаши.
— Знаете ли, Надежда Антоновна, — начал опять Егор Иваныч: — иду я вчерась вечером мимо Егорьевской церкви. Прошел два, три квартала, завернул в переулок. смотрю, повидимому, кажется, дьячок или пономарь ругается из своего дома через улицу с какой-то бабой. «Ты, — говорит дьячок, — бесстыдница, воровка…» Та говорит: «Ты сам вор». — «Кто, говорит, я вор! подойди сюда…» Я прижался у заплота и слушаю, что дальше будет. Что же бы вы думали? Вдруг выбегает на улицу дьячок, перебегает улицу и подходит к тому окну, из которого ругалась баба. Только что он подошел к окну, как оттуда ему что-то вылили в лицо. Дьячок заругался, а стоявшие на улице люди, вероятно мещане, человек с двадцать, такой хохот подняли, что срам, да и только.
